И сунулъ отобранную пачку въ первую книгу.
− Хорошо-съ. А тѣ я оплачу…
Бѣлкинъ взглянулъ на инженера.
− Можно? Кто что теряетъ? − спрашивалъ инженеръ, улыбаясь холодными глазами. − Или нельзя?..
Оба смотрѣли съ проскальзывающими улыбками.
− Ну, что же… Разъ не попали мнѣ на глаза… Чортъ съ ними!
− Мишка у меня, болванъ… Знаете, я и эти всѣ оплачу!.. Недоглядка, конечно… А то берите, карайте… − совсѣмъ по-прiятельски говорилъ инженеръ.
Хотѣлъ что-то сказать Бѣлкинъ и сказалъ только:
− Хорошо-съ.
Точно сдунулъ.
− Только, пожалуйста, займитесь… Небрежно такъ все…
− Болванъ у меня конторщикъ, чортъ бы его побралъ! И потомъ вашъ законъ невозможенъ… Маленькая небрежность… Чортъ съ ними, надоѣло…
Инженеръ съ трескомъ захлопнулъ книгу.
− Идемъ чай пить. Да успѣете, успѣете…
Пили чай. Разливала Дара. Бѣлкинъ уже самъ налилъ себѣ коньяку, разспрашивалъ про стройку дома и все ждалъ, не заговоритъ ли инженеръ опять про Петрова. Старался навести, но тотъ весело болталъ о дѣлахъ, о патокѣ, которую − каковы! − подмѣшиваютъ даже въ конфеты, а дешевые сорта, для простонародья, поло-жи-тельно всѣ съ глюкозой.
− Заказы покажу − ахнете! А фирмы какiя! Товаръ такой − и въ краску и въ варенье… Ха-ха-ха! Что подѣлаешь! − такъ все переплелось. Увѣряю васъ, и въ конфекты! Га! Да вы сами, можетъ, ха-ха-ха… этой самой глюкозы переѣли не меньше Михея моего… Га!
Бѣлкинъ и самъ смѣялся. И Дара улыбалась изъ-за самовара влажными глазами.
…Лѣтомъ заверну… Да тотъ ли это Петровъ?
И, когда одѣвался въ пердней, и Дара съ смѣющейся губкой держала тяжелую шубу на бараньемъ мѣху, замѣшкался съ ботинками и, нагнувшись, между прочимъ, спросилъ:
− Частенько въ Питеръ закатываете?
Закатываете − вышло особенно игриво.
− Вотъ терпѣть не могу! Дохлый городишко…
− Гм… ботики у меня узковаты… У васъ тамъ, говорили, родственники кто-то…
− Много есть. Только ничего бщаго, давно порвалъ… Бѣлкинъ, наконецъ, попалъ въ шубу и вышелъ на воздухъ. Спохватился − забылъ портфель. Хотѣлъ звониться, но какъ-разъ отворилась дверь, рука протянула портфель, и голосъ Дары сказалъ:
− Сумочку забыли…
Щелкнулъ крюкъ, и Бѣлкинъ почувствовалъ, что его точно вытолкнули.
Стоялъ въ темнотѣ передъ темной стѣной сосновой рощицы.
− А… − сказалъ онъ въ пустоту, какъ выдохнулъ. Постоялъ, посмотрѣлъ въ окна. Въ двухъ изъ шести на его глазахъ погасъ свѣтъ.
Пошелъ знакомой тропкой, по которой, казалось, ходилъ давно. Вошелъ въ рощицу, постоялъ. Изъ-за тонкихъ стволиковъ еще маячили свѣтлыя пятна оконъ.
− А!?.
Съ воющимъ звономъ пробѣгалъ по вершинкамъ рощицы вѣтеръ. И, когда Бѣлкинъ вышелъ на открытое мѣсто, въ лицо бросило острымъ мелкимъ снѣжкомъ, холодной пылью. Налетѣло съ другой стороны, сорвало фуражку и погнало. Онъ кинулся и наступилъ ногой. Опять осыпало, кинуло за воротъ и захватило духъ. Онъ закрылся портфелемъ. Застучало крупой по тугой кожѣ. Такъ, прикрываясь, пошелъ онъ на мутный свѣтъ у завода.
За сараемъ было тише. У баковъ уже не мѣшали. Подъ освѣщеннымъ окномъ конторы стояла толпа. Черное маленькое прыгало и юлило, похлопывая въ лапки. Лошаденку осадили назадъ, и на освѣщенномъ окнѣ чернѣла ея понурая голова съ развѣвающейся чолкой, и казалось, что какой-то игривый звѣрекъ бѣгаетъ и юлитъ по ней.
− Извозчикъ!
Въ свѣтѣ окна вытянулась черная лапа и застучала въ стекло.
− Михее-ей!
Изъ двери вышла закутанная фигура, и знакомый голосъ крикнулъ:
− Завтра у меня приди! Акулька Пѣнкина завтра замѣсто ее! Я те покажу собаку!
− Я тебѣ что сказала? − плакался бабiй голосъ. − Что я тебѣ сказала? Къ ребенку бѣгала, такъ ты пятакъ усчиталъ…
− Я те покажу собаку!
− Извозчикъ! Позовите извозчика!
− Сей минутъ-съ… Михея послать! Ѣхать-то неспособно будетъ-съ…
Малый вертѣлся съ папироской, сѣя по вѣтру искры.
− Прошу позвать извозчика!
− А вотъ я… погрѣлся малость…
Въ вздувшемся на вѣтру азямѣ, какъ на парусахъ, бѣжалъ отъ конторы Михей. Зачмокалъ и задергалъ подъ головой лошаденки, точно будилъ ее.
Она откачнулась, съ усилiемъ отлѣпила отъ снѣга негнущiяся ноги и подалась.
− Дерюжку бы какую наслалъ, чумага!
Малый суетливо тыкалъ въ сѣно подъ Бѣлкина кулаками, укутывая ноги.
− Сани-то не обтеръ, чумага…
− Чичасъ, чичасъ… Нно-о!
Лошаденка не двигалась. Малый выхватилъ кнутъ съ передка и ударилъ ее по мордѣ. Свистнуло.
− Да ты…
Рванулась, и не кончилъ Михей. Побѣжалъ на вожжахъ, подгоняемый смѣхомъ сзади, прыгнулъ на ходу, перевалился, болтая огромными валенками, но сейчасъ же обернулся назадъ и вытянулъ надъ головой Бѣлкина кулакъ.
− Твоя лошадь, сво-лочь!?
Сразу смолкъ, какъ испугался, спрыгнулъ и побѣжалъ рядомъ, въ горку, почмокивая и икая.
Подъ горой было тихо. Кто-то черный брелъ по дорогѣ, кричалъ что-то въ сыпавшiйся снѣгъ, а за нимъ, попрыгивая, чернымъ комочкомъ катилось маленькое. Совсѣмъ рядомъ, сбоку, смотрѣли свѣтлые глаза избъ, и сами онѣ стояли черныя и нѣмыя подъ нахохлившимися крышами. И сыпало, сыпало косой, черной на свѣту полосой − снѣгомъ.
Качнуло. Это Михей опять прыгнулъ въ сани. Рвануло вѣтромъ сбоку, и Бѣлкинъ спрятался въ воротникъ.
− И-эхъ, ми-ла-ай!
Играло въ поляхъ.
Встряхивало глухо во тьмѣ, ухало тупымъ громомъ вѣтровыхъ порывовъ. Мело.
Совсѣмъ ушелъ въ воротникъ Бѣлкинъ, съежился и съ томленiемъ слушалъ, какъ что-то совсѣмъ рядомъ тонко-тонко посвистываетъ. Этотъ свистъ то замиралъ ноющей ноткой, какъ выносилъ вверхъ, то жужжалъ, и тогда казалось Бѣлкину, что это сани бѣгутъ подъ гору, въ рыхлый сыпучiй снѣгъ.
Согнувшись, прислушался онъ, какъ гулко перетряхивается въ просторахъ, укатится невѣдомо куда, замретъ и опять гулко ухнетъ и ударитъ сбоку, того и гляди − подхватитъ сани и умчитъ.
…А, какая метель!
Прислушивался и, наконецъ, понялъ, откуда свистъ: въ замочкѣ портфеля. Перевернулъ, и свистъ кончился.
− И-эхъ, ми-ла-ай!
Вспоминались бѣлыя поля, теперь закрытыя волнующейся тьмою, тихiй пасмурный день. Жмурилъ глаза и какъ-будто со стороны видѣлъ, какъ ползутъ въ огромныхъ поляхъ маленькiя сани, маленькая, какъ муха, лошаденка, маленькiй-маленькiй, какъ головка обожженной спички, Михей, а кругомъ крутится и сыплетъ и гонитъ невѣдомо куда. Вотъ-вотъ накроетъ. Прыгаетъ по полямъ на мягкихъ лапахъ огромный невѣдомый звѣрь въ чернотѣ. Убѣжалъ. И опять близится.
Тряхнуло на ухабѣ. Стали. Выглянулъ изъ-подъ козырька − сѣчетъ!
− Н-но-о! − упрашивалъ сиплый голосъ. − Да н-но-о!
Тронулись. Должно быть, уснулъ Бѣлкинъ, забылся, потому что не видѣлъ, какъ спрыгнулъ Михей и что-то творилъ въ темнотѣ. Стоялъ, обметаемый снѣгомъ, передъ головой лошаденки и тянулъ.
− Михе-ей!
Сорвало вѣтромъ. Хотѣлъ слѣзть, уже занесъ ногу, но такъ метнуло въ вѣтрѣ цѣлымъ сугробомъ, такъ засыпало, что Бѣлкинъ приникъ и ткнулся лицомъ въ заснѣженное сѣно. Поднялся, чтобы еще разъ позвать, но въ открытый ротъ хлынули потоки вѣтра и опять пригнули. Прыгнуло что-то въ сани, и опять поползли.
− Мететъ какъ − бяда! − услыхалъ Бѣлкинъ надъ ухомъ скрипучiй голосъ, но не испугался, а обрадовался, потому что Михей былъ здѣсь.
Сталъ думать, сколько еще осталось ѣхать, и въ щель между козырькомъ и краемъ воротника увидалъ свѣтлыя пятна сбоку, косую сѣтку снѣга и надъ головой черныя бьющiяся въ вѣтрѣ вѣтки. И понялъ, что это та самая деревенька съ засоломенными оконцами, деревенька на полпути. Тамъ еще уныло каркали на овинахъ вороны. Безлюдная и нѣмая днемъ, она казалась теперь такой желанной и радостной со своими тихими свѣтлыми глазами, покойно вглядывающимися въ буйную черноту ночи. Зайти?
И какъ бы въ отвѣтъ услыхалъ сиплый просящiй голосъ:
− Можетъ, погреться?
Сани остановились въ свѣтлой полосѣ, подъ черными деревьями. Шумѣло и завывало въ сучьяхъ. Бѣлкинъ выбрался изъ саней, отошелъ къ оконцу и взглянулъ на часы.