Тем временем Эржика, Мариша и Магдула находились с пасторшей у постели Барборы. Тяжких повреждений у нее не было, ее измучили в основном печаль, отчаяние и напугала близость смерти, в объятия которой она добровольно кинулась. Кроме того, она так промерзла, что никак не могла отогреться.

Когда граф заглянул в соседнюю комнату, мысленно украшая девушек драгоценностями, вошел туда и Павел Ледерер. В суматохе бурных событий ему так никто и не успел сказать, что случилось с Барборой. Он оцепенело застыл в дверях, сомневаясь, не снится ли ему обманчивый сон, который вот-вот рассеется вместе с образом женщины, которую он любил тем сильнее, чем более недосягаемой она ему казалась…

— Барбора! — громко воззвал он и подскочил к постели, словно хотел всеми своими чувствами удостовериться, действительно ли это она. Трогательная встреча взволновала всех: у пасторши и у девушек на глазах выступили слезы, священник, кастелян, граф и вольные братья потрясенно молчали.

Потом они долго совещались. По договоренности Микулаш Лошонский должен был немедленно отправиться в Прешпорок, где заседал сейм, чтобы во что бы то ни стало подать против чахтицкой госпожи жалобу — за множественные убийства, нарушение законов, за то, что она стала причиной мятежа. Ему надлежало просить немедленного вмешательства, дабы не одним мятежникам заботиться о восстановлении справедливости.

Граф Няри должен был ехать прямо в Вену, уведомить о чахтицких событиях и о мятеже и всеми силами добиваться того, чтобы король сам вмешался, если палатин по разным соображениям будет и впредь колебаться.

А чахтичане со священником и вольными братьями должны были крепко стоять на страже, чтобы никому не удалось убежать из града и избежать наказания.

У ворот прихода ждали запряженные сани.

Граф Няри и Микулаш Лошонский уселись в них. Разбойники, которых отрядили сопровождать их хотя бы до Пьештян, вскочили на лошадей.

— Да храни вас Бог, — простился с ними священник, возле которого стояли Калина, Дрозд, Ледерер и Кендерешши. Колокольчики на упряжи зазвонили, копыта зацокали по белой дороге.

— Кто знает, чего они добьются, — задумчиво проговорил, глядя им вслед, Ян Калина.

— Если ничего не получится, настанет наш черед, — ответил Андрей Дрозд.

— А мы должны быть готовы к тому, — присоединился Имрих Кендерешши, — что так называемый правый суд и о нас не забудет. Мы непременно предстанем перед ним.

— Не стращай, Имрих, — одернул его Андрей Дрозд, — не то у меня начинает сводить горло…

Они рассмеялись вынужденным, горьким смехом…

— Если вас будут судить, друзья, — сказал священник, — на скамью подсудимых должны рядом с вами посадить и меня!

21. Суд

In flagranti[59]

— Ты узнала, что произошло с Фицко? — спросила чахтицкая госпожа Эржу Кардош. В те минуты, что мятежники искали выходы из града и замка, она первая хитростью проникла в град.

— Узнала, — самоуверенно ответила она.

И рассказала госпоже о последних событиях: как схватили Фицко, привязали к позорному столбу и потом бросили в темницу.

— И поехали в Прешпорок жаловаться, — закончила Эржа Кардош. — Старый кастелян отправился к палатину. Чахтичане точат зубы на Дору, Илону и на других служанок.

А уж как они точат зубы на госпожу, она и не осмелилась сказать.

Более всего госпожу ошеломило богатство горбуна.

Оказывается, он награбил у нее неслыханное состояние, мало того, овладел и ее сокровищницей!

— И где теперь мои драгоценности? — спросила она, полная решимости получить их назад.

— В приходе.

— Можешь идти. Пошли сюда Дору и Илону.

О том, как вернуть себе драгоценности, графиня уже точно знала. Ни о чем другом и думать не могла. Она была уверена, что из Прешпорка никакая опасность ей не угрожает. По крайней мере, до того времени, пока она останется здесь, те несколько дней до последнего дня года, когда ока навсегда отсюда исчезнет.

— Дора, Илона, — обратилась она к старым служанкам, — как вы знаете, через несколько дней я уеду. Еще раз сослужите мне службу, а за нее я вас щедро вознагражу. Прежде всего я должна завладеть своими драгоценностями.

И она объяснила им свои замысел.

Гайдуки из Миявы и из Старой Туры будут подстерегать кастеляна, когда он будет возвращаться из Прешпорка. Они схватят его и запрут в Подолье или в какой-нибудь другой усадьбе. Дора и Илона меж тем позаботятся, чтобы чахтичане об этом узнали. Разбойники и мятежники без промедления поспешат освободить его. А когда все мужчины из Чахтиц уберутся, она во главе ратников сама ворвется в Чахтицы и отобьет в приходе свои драгоценности.

— И Фицко освободим, — ее бледное лицо покраснело от гнева, — чтобы он тоже получил по заслугам за то, что обокрал меня. Я буду охранять свои драгоценности, а вы на градском подворье тем временем растопите самый большой котел, наполненный водой. Фицко мы в нем живьем сварим, а потом сбросим с крепостной стены волкам на съедение. Вместе с Фицко захватим и Магдулу Калинову, Эржику Приборскую, Маришу Шутовскую, Барбору Репашову… И еще других женщин и девушек прихватим, сколько удастся моим слугам поймать. Их полюбовникам и мужьям до того, как покину град, преподам для острастки изрядный урок, чтоб не совали нос в чужие дела. Пленных женщин, живых или мертвых, бросим в большой костер, который будет освещать мне дорогу и спалит при этом пусть весь град — все равно он больше меня не увидит.

…Когда посол чахтицкой госпожи вернулся из Прешпорка с вестью, что палатин, слишком перегруженный земскими делами, сможет уделить внимание Чахтицам только после Нового года, она была в высшей мере удовлетворена. К тому времени она уже будет в Семиградье под защитой князя, своего брата.

Вернулся и гонец от Юрая Заводского. Ответ секретаря палатина был краток: «Приеду, как обещал!»

— Приедет! — возликовала она.

Все шло, как она того желала. Двадцать восьмого декабря гайдуки схватили Микулаша Лошонского и заперли в подольской усадьбе.

— Мы уже можем переполошить чахтичан вестью, что кастелян схвачен? — спросила Дора Сентеш.

— Пока нет, только в последний день года.

Как ни жаждала графиня получить свои драгоценности и отомстить, торопиться не следовало. Поэтому она решила отложить осуществление замысла на самый день отъезда. Как только чахтичане отправятся освобождать кастеляна, она завладеет своими сокровищами, отомстит Фицко и мятежникам и еще до возвращения чахтичан, никем не потревоженная, уедет из града со своей свитой.

Она переполнилась восторгом, когда Эржа объявила ей, что пришла на град не с голыми руками, а, подвергая себя самой страшной опасности, привела с собой и двух девушек.

Госпожа от радости обняла ее.

— Еще три дня, — шептала она вожделенно, — еще две ванны, а потом приедет он, и начнется совершенно новая жизнь.

Жизнь, о какой она всегда мечтала.

Она не предполагала, какие тучи сгущаются над ее головой…

Сейм, на который кастелян Микулаш Лошонский все же попал, как ни старались некоторые господа помешать ему, выслушал страшный рассказ о многочисленных убийствах и выразил величайшее возмущение.

Дело, не в том, что господа в сейме были уж так чувствительны: настоящая буря разразилась только тогда, когда Микулаш Лошонский ошеломил всех открытием, что чахтицкой графине недоставало крови обычных девушек, что в своем необъяснимом, кровожадном безумии она пролила кровь дворянскую…

Палатин граф Дёрдь Турзо понял, что он должен любой ценой начать действовать.

Он оказался в неприятном положении.

Было невозможно найти такой выход, чтобы на доброе имя рода Батори и Надашди не пал позор, чтобы все были довольны и в Чахтицах воцарилось спокойствие.

Три дня он просидел на заседаниях сейма, словно пригвожденный. Он чувствовал, что на него устремлено множество глаз: что же палатин предпримет? Понимал, что многие в Чахтицах надеются, что он наведет там порядок и докажет миру, что справедливость еще жива. Но и на третий день он все еще не принял решения, хотя долго советовался со своим секретарем. Тогда к нему явился граф Няри с поручением от короля, которого он вместе с кардиналом соответственно настроил. Король повелел палатину немедленно отправиться в Чахтицы, расследовать тамошние события, усмирить мятеж и предать виновных суду.