Алжбета Батори удалилась в свою тайную залу, где ждали ее Илона и Дора с четырьмя подругами Барборы Репашовой. Фицко же, захватив жаровню, наполненную горящими угольями, клещи и другие орудия пыток, тем временем спускался в подземелье. Лицо его, озаренное горящими угольками, было до того искажено предвкушением близкой мести, что каждый, видевший его, не мог не содрогнуться. Он то и дело дул на угли с такой силой, что глаза вылезали из орбит. Приступ злобы чередовался с радостью. Наконец наступил желанный день. Магдула, а с ней и все прочие, кому он поклялся отомстить, теперь в его руках. Магдулу он еще попытается заполучить, но если это ему не удастся, она умрет так, как еще не умирала ни одна девушка. Разбойники станут свидетелями ее смерти, а потом отправятся за ней…

Не забывал он и о Павле Ледерере. Его он оставит напоследок. Содрогнись, Павел Ледерер, это будет чудовищная расплата! А потом ночью он возьмет из тайника свой клад, запряжет в лучшие сани лучших лошадей и умчится в края, где никому и в голову не придет искать его.

Дорога быстро приближалась к концу. Вот-вот — и цель достигнута! Он был уже в длиннющем темничном коридоре. Жаровня с горящими угольями освещала ему дорогу тусклым красноватым светом. Мимоходом он заглянул в едва освещенный проем решетчатой двери, за которой никто не был заперт, и тут же завопил, будто сам дьявол вселился в него, и выронил жаровню с углями и пыточными орудиями, которые нес под мышкой.

— Так ты здесь, собака? — хриплым голосом крикнул он. — Что ж, ты как раз явился вовремя!

Он молнией метнулся к двери и запер ее.

В углу узилища, затаив дыхание, жался смертельно бледный Павел Ледерер…

Страшное подозрение потрясло горбуна.

Не освободил ли слесарь его пленных?

Нет.

Одним взглядом он в этом убедился.

Вон там на земле лежат связанные главари вольницы — Калина, Дрозд и Кендерешши. А рядом три девушки. Когда в дверях появился Фицко, цепи зазвенели, а девушки, съежившиеся в углу темницы, замерли от ужаса, словно окаменели.

— Слушай внимательно, — прошипел он Ледереру, снова вернувшись к нему, — хотя нет, ты даже слушать не достоин, открой получше глаза! Все, что ты увидишь, — ничто против того, что испытать придется тебе прежде, чем испустишь свою предательскую душу!

Фицко решил сперва расквитаться с девушками, причем здесь, в коридоре, да так, чтобы разбойники и Ледерер видели, что происходит, и слышали каждое-каждое слово.

Он вошел в темницу к девушкам, держа в руках факел.

— Магдула Калинова, следуй за мной! — проговорил он самым ласковым тоном, каким только мог произнести.

Магдула прижалась к Марише и заплакала.

— Не пойдешь? — Ее упорство и слезы наполнили горбуна таким гневом, что в голосе его пропала всякая ласковость. Осталась одна лишь злоба. Он яростно схватил Магдулу за руку, оторвал ее от оцепеневших подруг и выволок в коридор.

Цепи разбойников грозно зазвенели, когда в тихом коридоре разнесся пронзительный крик. То был крик ужаса, изданный Магдулой при виде жаровни с горящими угольями и пыточных орудий.

Граф Няри и Микулаш Лошонский, да и вся ватага обливались потом от напрасных трудов. Между бочек не видно было ни одного невскопанного местечка.

— Сам сатана подговорил этого негодяя зарыть клад где-нибудь в другом месте! — отирая вспотевшее лицо, произнес граф, который, должно быть, впервые в жизни занимался подобным делом.

— Не думаю, чтобы он спрятал его где-то далеко от этого места, — рассудил кастелян.

— Я тоже не думаю, — ответил граф, — поэтому отдохнем немного, отведаем вина чахтицкой госпожи и продолжим поиски!

В то время как они пили, взгляд графа остановился на огромной винной бочке, которая — насколько он помнил слова Ледерера — вела в тайные коридоры. Он молча подошел к бочке, и сразу же перед его удивленными спутниками разверзлось темное устрашающее отверстие.

— Продолжайте пить дальше, покуда мы не вернемся, — сказал он чахтичанам. Он взял фонарь и кивнул кастеляну, приглашая его последовать за ним.

Сделав несколько шагов по коридору, они ошеломленно застыли: перед ними простиралась пропасть, черная, как ночь. Коридор, который шагов через пять сворачивал вправо, не имел дна. Граф было подумал, не спрятал ли Фицко свой клад в тайном коридоре. Но они не могли сделать ни шагу. Поворот был настолько крутым, что ни по лесенке, ни по бревнам нельзя было преодолеть пропасть. Тут мог бы помочь только Ледерер, который знал, как поднять опущенный мост.

Когда они вернулись к чахтичанам, только что обнаружившим бочку с хорошим вином, за дверью, выходящей во двор, раздался вдруг суматошный топот, крик и подозрительный шум. Подбежав к двери, все прислушались.

— Колокольный набат!

— Вы слышали? Кто-то крикнул: «Откройте ворота, или мы выломаем их!»

— Выстрелы! Один, второй! Громкая стрельба!

Они напряженно прислушивались к тому, что делалось снаружи.

— Неужели поднялся мятеж? До времени? — засомневался граф Няри. — Если это так, значит, произошли ужасные вещи, принудившие их к этому. Священник не призвал бы к восстанию, не имея на то особо важных причин.

Через минуту стрельба стихла, и в дверь, ведущую в подвал, раздались могучие удары.

— Ломятся в замок! — догадались искатели клада.

Но кто? Что случилось наверху в то время, как они искали клад Фицко?

— Сейчас посмотрим, в чем дело! — сказал граф. — Но продолжим то, ради чего мы сюда пришли. За работу, друзья!

И заступы снова впились в землю. Глаза следили, не звякнет ли в возникающих ямах заступ о ящик, а уши прислушивались к суматохе, поднявшейся на поверхности.

На граде заметили, что в Чахтицах что-то происходит. Прежде всего о том возвестил набатный звон колоколов, а потом — и столбы дыма и пламени, вздымавшиеся к небу от огромных костров на окрестных холмах.

Ратники и гайдуки были бессильны что-либо предпринять. Никто не отваживался потревожить госпожу, которая заперлась в потаенном зале вместе с Дорой, Илоной и четырьмя девушками. Не сделали они этого и тогда, когда прибежавший гайдук поведал, что чахтичане подняли мятеж. Когда же наконец госпожа вышла из потаенного зала, ей сообщили, что мятежные жители Чахтиц, должно быть, уже захватили замок.

Поначалу она яростно накинулась было на предводителя ратников, обвиняя его в том, что он и его люди равнодушно наблюдают за происходящим в замке, но, узнав от него, что все пороховые запасы пропитаны водой и, стало быть, теперь бесполезны, а без огнестрельного оружия рассчитывать на успех невозможно, она, как ни странно, успокоилась.

Пусть эта свора неистовствует в замке, лишь бы ее злоба не достигла града, подумалось ей. Еще несколько дней — и она навсегда исчезнет, ее гонец уже оповестил семиградского князя, ее брата, что она пожалует к нему после Нового года. Одновременно гонец напомнил и Юраю Заводскому об обещании навестить графиню в последний день года. Пусть только явится — он исчезнет вместе с нею. Не согласится добром — она силой увезет его. Ее ли только мятежники — кто знает, сколько их — не преградят ей дорогу и не помешают побегу.

Эти опасения заставили ее обратиться к капитану:

— Господин капитан, поскольку мне неведомо, где в данное время находится палатин, снарядите без промедления гонца к нему в Прешпорок и Бытчу — пусть уведомит его, что в Чахтицах бунт, и попросит подкреплений и новых запасов пороха.

Она была убеждена, что, как бы ни относился к ней палатин, он сделает все для подавления мятежа. А когда ему заблагорассудится расследовать его причины и вмешаться в ее дела, она уже будет за горами, за долами.

— Фицко еще не вернулся? — спросила она, вспомнив о своих сокровищах и о врагах, с которыми должна была рассчитаться. Графиня нетерпеливо осмотрелась.

— Нет, — ответили служанки.

— Что ж, выходит, нам придется достойно встретить разбойников и их возлюбленных, у меня и для Фицко найдется неожиданный подарок!

По ее повелению ратники вынесли во двор тяжелый железный трон, выкованный после подавления восстания Дожи. Чахтицкий властелин распорядился тогда выставить его на площади, дабы он напоминал восставшим об ожидавшей их участи, о судьбе главаря бунтовщиков, посаженного после подавления восстания на раскаленный железный трон…