Мы с Филдзом уже обсудили, что шовный материал должен будет потом рассосаться, это на случай, если кожа зарастет поверх него. — Ты так быстро излечиваешься? — спросил он.

— Я видела, как это бывало у других людей с ликантропией. Я бы предпочла не рисковать, чтобы потом вам не пришлось оперировать меня, вытаскивая стежки из моей кожи.

Он просто согласился.

Он заштопал почти половину, когда прекратилось действие обезболивающих.

— Анестезия прошла, — сказала я.

— Нам придется ждать, пока подействует укол, а вы за это время опять исцелитесь, миз Блейк. Мне возможно придется опять вскрыть рану и начать заново или я могу накладывать шов до того как начнется процесс заживления.

— Анита, посмотри на меня, — попросил Эдуард.

Я повернулась, туда, где он стоял — по другую сторону кушетки. Он смотрел на меня спокойными глазами, и кивнула: — Делайте.

Я держала Эдуарда за руку, поддерживая с ним лучший зрительный контакт, на который только была способна, а доктор Филдз тем временем пытался сшить мою рану прежде, чем я опять начну исцеляться. Даже, с ненакормленным ardeur-ом я исцелялась слишком быстро для оказания нормальной медицинской помощи. «Блядь».

Эдуард тихо со мной разговаривал. Шепча мне о деле, пытаясь заставить думать о работе. На некоторое время это сработало, но потом анестезия полностью растворились, когда меня все еще зашивали. Я больше не могла думать о работе. Он говорил о своей семье, а делах Донны в ее лавке для экстрасенсов, об успехах Питера в школе и занятиях по боевым искусствам. Он собирался получить уже второй черный пояс. О Бекке и ее музыкальном театре, и тот факт, что он до сих пор дважды в неделю водит ее в танцкласс, изумил меня настолько, что я сказала: — Я хочу увидеть, как ты сидишь в зрительном зале среди всех этих пригородных мамаш.

Он улыбнулся мне Тэдовской улыбкой: — Приезжай навестить нас, заодно поможешь мне забрать Бэкку из класса.

— Договорились, — прошипела я, стараясь не закричать.

— Все в порядке, можете покричать, — разрешил доктор Филдз.

Я помотала головой.

Эдуард ответил за меня: — Если она начнет кричать, то уже не сможет остановиться — лучше уж, не начинать.

Филдз посмотрел на Эдуарда, моргнув пару раз, а потом продолжил надрезать мою кожу. Он должен был сказать мне, что уже закончил. Моя рука превратилась в сплошной кусок боли. Она была в огне, или… у меня просто не было слов. Пиздецки болело от начала раны и до конца, и доходило даже до кончиков пальцев. От всего этого меня затошнило. У меня было только две цели: не закричать, и не проблеваться.

Филдз дал мне какие-то таблетки. — Это должно помочь ей немного расслабиться, чтобы дать телу время себя излечить.

— Как надолго? — спросил Эдуард.

— Час — два, если получится.

— Спасибо, док, — поблагодарил он и взял таблетки, но я не видела, что он с ними сделал. Мой мир сузился до пола, на который я уставилась. Я концентрировалась на своем дыхании, чтобы отстраниться от боли, или, по крайней мере — перенести ее.

— Мы найдем ей кресло, чтобы довезти ее до выхода, — произнес кто-то.

Я не говорила, что оно мне не нужно; я боялась, что если открою рот, то потеряю всю жратву, которую сегодня съела. Так что ни я, ни Эдуард от кресла не отказались, поэтому я покинула больницу в кресле-каталке, которое толкал один из многочисленных медработников, что наблюдали за моим лечением. Отто оказался общительный паренек, у которого было море вопросом о ликантропии. Но я не ответила не на один — только не сейчас.

Эдуард дал мне одну таблетку перед тем, как усадить в джип. Я не спорила. Я не помнила, какие таблетки дал доктор Филдз, но какими бы они ни были — они были сильными, потому что последнее что я запомнила перед тем как заснула, ну или отключилась, было — мерное рычание двигателя и Эдуард за рулем.

Когда я очнулась в постели, то была в очередном раздельном гостиничном номере, а Эдуард протягивал мне вторую таблетку и стакан с водой. Я стала отнекиваться, на что он таким тоном приказал: — «Выпей», что я поняла: или я приму ее добровольно, или он заставит меня, ее проглотить. Из всех людей, которых я знала, только об Эдуарде могла с уверенностью заявить, что он сделает ровно то, о чем угрожает, и было бы унизительно пытаться остановить его, когда он будет насильно пичкать меня таблетками. Так что я выпила ее без споров и провалилась в сон, прежде, чем смогла почувствовать насколько исцелилась моя рука, что, наверно, было хорошо.

Я еще не совсем проснулась, когда почувствовала, что вокруг меня кто-то обернулся. На мгновение я прижала его руку к своей талии, заворачиваясь в него как в любимое пальто, и такая чрезмерная близость дала мне понять, что он был голый, а так как, когда я ложилась спать — в комнате был только Эдуард, это было чертовски большой проблемой. Мои глаза неожиданно широко распахнулись, и напряглось все мое тело.

Сонный голос позади меня пробормотал: — Ты хорошо пахнешь.

Я не узнала голос. Хорошие и плохие новости; хорошие новости — голым в кровати со мной лежал не Эдуард, так что этот неловкий момент прошел, но плохими новостями было то, что со мной в кровати лежал какой-то голый мужик. «Какого черта?»

Я попыталась вырваться, но рука прижалась еще плотнее, притягивая меня к выступающим частям его тела, наклоняя голову и зарываясь носом в мою макушку. Я приподнялась на локте и обернулась, чтобы увидеть — кто ко мне прижимается. Белые волосы с прядями глубокого темно-красного цвета, и мягкие, серые глаза моргали, глядя на меня. Когда Итан поднял лицо, я увидела в его белокурых волосах серые пряди, и всю его кудрявую шевелюру в сонном беспорядке.

Он держал глаза поднятыми кверху, чтобы видеть мое лицо, пока целовал мою спину. Это напомнило мне никогда не сводить взгляд с противника в драке, потому что если отведешь, то он надерет тебе задницу. Он касался своим изящным ртом, с его глубокими ямочками под и над губами к моей коже и изучал мое лицо. Как будто ожидал, что я разозлюсь.

Я нахмурилась: — Где Эдуард?

— Ушел к полицейским.

Я напряглась и опять его рука сжалась теснее вокруг меня, — Было еще одно убийство?

— Он не обсуждает текущие полицейские расследования с гражданскими.

— Ты цитируешь его, — сказала я.

Он кивнул и запечатлел еще один мягкий поцелуй на моей обнаженной спине. Глаза он все еще держал поднятыми, как будто действительно боялся, что я ударю его, — Что ты сделал, что чувствуешь себя виноватым? — спросила я.

Он моргнул, и отодвинул губы от моей кожи достаточно далеко, чтобы сказать: — Я не чувствую себя виноватым.

— А выглядишь виноватым.

— Ты выглядишь и ощущаешься рассерженной — я пытаюсь не вывести тебя из себя еще больше. Скажи мне, какое выражение ты хочешь видеть на моем лице, и я постараюсь изобразить его для тебя.

Я улыбнулась, слегка, и вздохнула.

— Что ж, по крайней мере — ты не злишься, — сказал он.

Я вдруг поняла, что опираюсь на раненую руку, и посмотрела на нее. Рана была желтоватой с розовыми полосками от швов. Казалось, прошли уже дни. — Я долго спала?

— Не так уж и долго, — ответил он.

Я села, и он выпустил мня, давая мне подняться. Одной рукой я опиралась на простыни, а другой прикрыла грудь, ну хотя бы слегка. Из-за вида раны я знала, что мы должны были днями спать обнаженными, но я не знала, что мы были обнажены, и я бы об этом не спрашивала, так что предпочла прикрыться. Это был лишь один из моих маленьких пунктиков, и просто перестала бороться с ними.

Я протянула ему свою руку, когда он опять лег на кровать. — Она уже почти исцелилась, а я исцеляюсь не как обычно. Должны были пройти уже дни со дня ранения.

Одна его рука лежала позади меня, так что, если бы я легла, он опять мог бы меня обнять. Я не была уверена — хочу ли с кем-то обниматься. Мне нужны были ответы.

— Прошел день, всего один день. Мы с Алексом спали с тобой поочередно, так что наша энергия помогла тебе исцелиться.