— За что убили вашего мужа?

— По приказу Геринга. Геринг, став вельможей и вторым после Гитлера лицом в Германии, пожелал убедить мир в своем аристократическом происхождении. В тысяча девятьсот тридцать девятом году в Ней-Бабельсберге был даже выпущен фильм «Кровь предков», который доказывал, что Геринг происходит от Карла Великого. Мой муж был вызван к Герингу, и рейхсмаршал предложил ему написать картину. Муж согласился. Была найдена тема. Сначала Макс охотно писал картину, но потом бесконечное бахвальство, кичливость и самовлюбленность рейхсмаршала вывели мужа из себя. «Я не могу больше писать этого кровавого шута, этого нацистского Нерона», — как-то вырвалось у него. Картина была закончена, художнику был предложен второй заказ, но он отказался. Это удивило Геринга, он вызвал Вебера к себе, но мой муж, сказавшись больным, не поехал к нему. Геринг рассвирепел, а когда он узнал, что автором многочисленных, ходивших по рукам карикатур был Макс, его участь была решена. Его убили, а меня после ряда угроз и издевательств выслали сюда под надзор политической позиции.

— Очень ценил Геринг картину вашего мужа?

— Нет. Настолько мало, что после ареста Вебера эта картина была отдана кому-то из его близких.

— Благодарю вас, Эльфрида Яновна, пока все. Желаю скорейшего выздоровления и жду вашего возвращения.

Переводчица опустила глаза и сказала:

— Думаю, что завтра буду на работе.

Она проводила меня до калитки.

— Итак, наши выводы подтверждаются с самых различных сторон.

— Вот, а еще говорят, что Шерлоки Холмсы перевелись на свете, — засмеялся комендант. — Вы, дорогой Сергей Петрович, как-нибудь опишите всю эту историю с пропавшей картиной и трагической кончиной Володи и Тулубьева.

— Непременно, но сначала мы дадим этой истории соответствующий конец, как у Конан-Дойля, когда порок наказан, преступники пойманы и добродетель торжествует.

— И когда вы думаете создать этот конец? — с любопытством спросил полковник.

— Может быть, через день-два, но никак не позже трех суток, — сказал я, вставая.

— Куда вы? Скоро обед, — остановил меня Матросов.

— В подвал. У Циммермана было достаточно времени для размышлений. Надеюсь, что сейчас мне удастся проверить мои выводы о заданиях шпионской группы, хотя я совершенно убежден, что не ошибся. Не хотите ли со мной?

— Нет. Беседуйте, — улыбнулся Матросов.

— Ну, уважаемый фон Циммерман, я пришел за ответом.

Арестованный молча взглянул на меня.

— Но, прежде чем получить ответ от вас, скажу, что сегодня под утро мы произвели обыск квартиры номер двадцать восемь, где живет генеральша Таубе.

Циммерман весь посерел.

— Да-да! В вашем доме по Гогенлоэштрассе и захватили…

— Не надо… — с трудом выдавил арестованный.

— Как видите, шансы ваши все уменьшаются.

Немец опустил глаза.

— Помните, что мне лично наплевать на судьбу фон Циммермана, фашиста и диверсанта, но я обещал вам спасти вас, если будет ваше полное признание, и об этом же просила Эльфрида Вебер, с которой вы когда-то танцевали на гимназических балах. Если бы не она, я, возможно, и не пришел бы сейчас к вам, герр Циммерман, так как все, что нам нужно, уже почти известно.

Арестованный не отвечал. Он сидел все в той же позе, с поникшей головой.

Я решил дать ему некоторое время для раздумья.

— Это мой последний приход сюда, если только вы сами не поможете себе, Циммерман, — уходя, сказал я.

После обеда я пошел прогуляться по Шагарту. Мелкие лавочки, парикмахерские, галантерейные магазины бойко торговали, и озабоченные немки, стуча каблуками, ходили по улицам. Я наугад зашел в один из магазинчиков, просто для того, чтобы посмотреть, чем там торгуют. Почтенная фрау, сухая и суетливая, без слов выложила передо мной бритвенные лезвия, пудру, расчески, какую-то мазь для ращения волос и, торжественно подмигивая, показала из-под полы запечатанную бутылку коньяку. Я рассмеялся и объяснил озадаченной немке, что зашел только за пудрой. Так я прошел несколько улиц. Везде было одно и то же. Возле бир-халле прохаживался по тротуару комендантский патруль. Пройдя еще несколько улиц, я направился к себе. Вот и дом, вернее, половина дома Манштейна, в котором некогда гостил Геринг. Английская бомба словно отгрызла всю переднюю часть здания. Расколовшиеся стены, обломки крыши, засыпанные землей и известкой, свернувшееся железо балконов. Над этим хаосом свисали погнувшиеся балки, еле удерживавшие уцелевшую половину дома. В обнаженных этажах разорванного пополам здания стояла мебель, на стенах висели портреты. Большая, писанная красками голова сатира, столик с кружевной свисавшей скатертью, рояль, силой взрыва отброшенный в угол.

Я не спеша свернул к комендатуре.

Вечером пришел Насс. Я просмотрел список. Все это были обыкновенные, ничего не значащие фамилии.

— Зайдите ко мне сегодня около двенадцати часов, возможно, мы с вами проведем бессонную ночь.

Насс улыбнулся. Мне все больше и больше нравился этот скупой на слова, деловой и очень точный человек. Я сказал ему об этом. Насс коротко ответил:

— Мы люди будущей Германии. Рот фронт! — поднимая по-спартаковски кулак, попрощался он.

В седьмом часу Глебов пошел к фрейлейн Марианне.

— Надо, чтобы вы остались на ночь в этом вертепе. Поговорите с вашей знакомой, притворитесь пьяным, этаким развязным, простым и глупым парнем.

— Это нетрудно, — засмеялся старшина.

Однако не прошло и часа, как старшина вернулся обратно с обескураженным, смущенным видом.

— Осечка, товарищ гвардии подполковник, — сказал он. — Эта самая подавальщица, Марианна… не хочет она, — старшина помотал головой, — то есть она ничего, согласна, но в этом доме оставаться не согласна…

— Ничего не понимаю! Согласна, не согласна… Разъясните толком, старшина.

— Ну, ко мне или к себе она идти согласна, а вот наверх, на четвертый этаж, — даже побелела вся… никак не хочет.

— Может, вы ее не поняли?

— Понял, товарищ гвардии подполковник. Такие дела и без длинных слов понятны: «Ферботен», — говорит, — не велено, и точка!

— Кем не велено?

— А кто ее знает, тут уж я действительно не разобрался.

— Н-да… Интересно!

— А что, товарищ гвардии подполковник, если взять да просто облаву сделать, так, как этого радиста ловили? Окружить, да и ворваться внутрь, а во дворе и на улице караулы поставить. Никто не уйдет.

— Это последнее средство, старшина. Если уж ничего не останется, тогда за это возьмемся. Вот что, старшина, — сказал я, подумав, — идите сейчас к своей фрау и приведите ее сюда, но так, чтобы она даже и не знала, куда ведете. Найдите там разные слова и способы… Словом, не мне вас учить, как ухаживать за девушками.

— Есть! — уже из-за дверей весело рявкнул Глебов.

В ожидании событий я прилег и вновь принялся за книгу, но, по-видимому, эту повесть мне не суждено было дочитать до конца.

— Товарищ гвардии подполковник! Арестованный… — раздался за дверью голос.

Я вскочил, уронив книгу.

— …просит вас к себе. Очень, говорит, надо, — приоткрывая дверь, доложил начальник караула.

— Напугал, черт тебя возьми, я уж думал, что он бежал или повесился.

Сержант улыбнулся.

— Где ему бежать, за ним такое наблюдение устроено, чихнуть и то невозможно. Как вы ушли, он с тех пор все сидел, губы кусал да раскачивался, потом ка-ак упадет на койку — и головой о подушку… Минут десять бился, потом затих. Я даже войти хотел, думал — сомлел немец, но потом он встал, стал быстро так по камере бегать, с собой разговаривать, а сам руками машет. Походил-походил, присел к столу, долго чего-то думал, потом постучал в двери и чисто так по-русски сказал: «Попросите господина подполковника сюда. Скажите — очень прошу прийти».

— Ну, раз очень, надо идти, — застегивая пояс, сказал я.