Я очнулся от глубокого раздумья, потому что под столом кто-то легонько наступил мне на ногу. Чужая стопа сразу же убралась. Найджел и Деннис по-прежнему оживленно спорили.
— «С широко закрытыми глазами» — полное дерьмо, — говорил Деннис с удивленной миной. — Если там Кубрик режиссер, это еще не значит, что фильм хороший.
— Да-да, ты это уже повторял, — сказал Найджел. — Но почему?
И снова я почувствовал прикосновение под столом, дразнящее своей мимолетностью. На этот раз невидимая конечность прошлась вверх-вниз по моей ноге. Я поглядел на увлеченно шептавшихся Джона и Дафну. Может, я выпил лишнего, но либо у Найджела есть кот, либо у Дафны Гудвин шаловливые ножки.
— Из-за актерской игры, Найджел! Вспомни, как отвратительно они играют!
Найджел всплеснул руками.
— Да ведь сам сюжет фильма предусматривает плохую игру! — воскликнул он.
— Что? Что? Вы это слышали? Сюжет предусматривает!
Я уже начал думать, что поглаживание мне почудилось, когда что-то мягкое скользнуло по моей икре, медленно поднялось по колену и начало пробираться по внутренней стороне бедра.
— Сам подумай, — терпеливо объяснял Найджел. — Люди пришли увидеть Тома Круза и Николь Кидман, играющих супружескую пару, ибо хотели узнать, что в действительности представляет собой их брак. Но вместо фальши и притворства — вместо кино, которое позволит сунуть нос в настоящую семейную жизнь, — они получили фальшивку, открывающую нечто еще более фальшивое — кино, менее реальное, чем большинство фильмов! Это же шутка, пародия на ожидания аудитории. Кубрик просто посмеялся.
Дафна улыбнулась мне, и давление на бедро исчезло. Она снова повернулась к Джону, и перешептывания возобновились.
— Посмеялся над аудиторией? — сказал Деннис, покачав головой. — Да, Найджел, ты убедил меня, от этого фильм сразу стал великим.
За столом было тихо. Найджел сидел в своем кресле, полузакрыв глаза, с сонным, довольным выражением лица. Деннис налил себе еще бокал вина, подумал и отставил его в сторону. Дафна ушла в ванную снять контактные линзы и вернулась в очках в темной оправе, гармонировавшей с ее волосами. Джон сидел у окна и смотрел на огни в долине.
— Хочу поблагодарить всех вас за то, что пришли, — мягко сказал Найджел, подавшись вперед в кресле. — Мне кажется, у нас здесь особая компания, и я рад знакомству с каждым из вас. — Он сделал паузу и обвел нас взглядом. — У нас впереди три чудесных года. Предлагаю на следующей неделе собраться снова. Может, пообедаем в ресторане? — Он улыбнулся и буквально просмаковал слова: — У меня для вас сюрприз. Один из друзей моего отца инвестировал здесь деньги в новый ресторан. На этой неделе выйдет обзор, и столик придется заказывать за полгода. Но я, козыряя громкими именами и выкручивая руки, добился, чтобы нам отдали второй зал. Только нам, для приватного ужина в следующую пятницу.
Моей первой мыслью было: «Елки-палки, вот это да!» Но через секунду я вздрогнул. Пятница, вечер. Коктейль в V&D. Я почувствовал на себе взгляд Найджела.
— Ладно, — сказал Деннис. — Еще один вечер я как-нибудь потерплю вас, коммунистов.
— Прекрасно, — улыбнулся Найджел. — Дафна?
— О, Найджел, я бы с удовольствием, прекрасное предложение, но в пятницу не могу.
— Очень жаль. А ты, Джон?
— Клянусь, я очень хочу, Найджел, но… А нельзя перенести это на другой вечер?
— Боюсь, нет. — Найджел с интересом задержал взгляд на мне. — Джереми, ну ты-то не бросишь меня?
К моему удивлению, я заговорил хрипло и едва слышно:
— Я не смогу.
Найджел больше не улыбался. В его глазах появилось странное выражение, и только тут до меня дошло: он и не собирался устраивать вечеринку в пятницу. Он тоже получил тайное приглашение от V&D и просто хотел выяснить, кто еще приглашен.
Джон разглядывал свои ладони. Дафна смотрела на меня, и ее губы никак не складывались в улыбку.
Четыре человека. Три места.
Игра началась, а я даже не понял. Что ж, по крайней мере теперь знаю игроков.
Глава 6
Ну как прикажете думать об учебе? Близилась пятница. Что она принесет? Чего они от меня захотят?
А тут еще Бернини окончательно завалил меня поручениями. Я проводил все ночи в библиотеке, на рассвете забегал в общежитие принять душ, плелся в аудиторию и изо всех сил старался держать глаза открытыми. Я уже знал все укромные уголки и трещины библиотеки Эдвардса: величественный фасад с такими высокими колоннами, что можно шею свернуть, разглядывая капители; верхние этажи, где полки освещены голыми лампочками; пахнущие очиненными карандашами книги, к которым не прикасались несколько лет.
Скоро Бернини напишет свой магнум опус, колоссальный труд, скромно озаглавленный «История юриспруденции». Мое дело — кратко конспектировать тысячи страниц мудреных, тяжеловесных работ, которые можно отыскать только в самых пыльных уголках Эдвардса: первые издания, монографии с пометками на полях, сделанными знаменитыми читателями; мемуары, настолько ветхие, что их хранят в особых условиях и выдают на руки только с разрешения декана.
Обычно я успевал добраться до половины конспекта, когда звонил телефон и голос со знакомым итальянским акцентом певуче спрашивал:
— Джереми, у тебя есть минута?
Ответ он всегда получал положительный.
В среду вечером, когда я принес конспекты в кабинет Бернини, он поднял на меня глаза от письменного стола:
— Джереми.
— Да, профессор?
— Возьми-ка. — Он положил в мою ладонь маленький ключ. — Я скоро начну писать и не хочу, чтобы меня беспокоили. Заходи, если нет света, и оставляй свои исследования на столе. Понятно?
— Да, сэр. Спасибо, сэр.
Я попятился и вышел из кабинета.
Обучение на юридическом уже наложило на меня некий судебно-правовой отпечаток: я сразу подумал о худшем сценарии развития событий. Бернини доверил мне ключ от своего кабинета. А вдруг я потеряю его? Что, если мне придется побеспокоить профессора просьбой о повторной выдаче предмета, врученного мне именно с тем, чтобы я никого не беспокоил? Я решил с утра сходить в мастерскую, сделать дубликат и положить его в надежное место.
Через день второй ключ лежал в середине томика «Преступления и наказания», стоящего у меня на полке. Мог ли я тогда знать, что вскоре это поможет спасти человеческую жизнь?
Артур Пибоди был одной из ярчайших звезд наиболее престижной юридической фирмы в Бостоне, когда он свихнулся. Ему дали полугодовой академический отпуск, пытались лечить своего золотого мальчика, но тщетно. Что бы ни сломалось в его мозгу за месяцы адского напряжения с почасовой оплатой в 300 фунтов, поправить это оказалось невозможно. По этой причине, а еще за лицо, точь-в-точь как в сказке Кэрролла, всякий год первокурсники называли его не иначе, как Шалтаем-Болтаем.
В конце концов Артура Пибоди принял в свое лоно юридический факультет, присвоив почетный статус главного куратора основ правоведения. Шалтай-Болтай, теперь уже старик с дряблыми веками и отвислыми щеками, всегда ходил в одном и том же галстуке с пятнами от супа, и поймать его можно было в библиотеке, где он расхаживал, что-то бормоча себе под нос. Каждый год он учил первокурсников тому, что знал лучше всего (и, возможно, единственному, что еще мог): взять правовой вопрос, нырнуть в бездонное море прецедентной практики и состряпать ответ.
Понимаете, в американском судопроизводстве недостаточно найти идеальный прецедент и построить на нем свою аргументацию. Надо поднять все аналогичные дела — может, где-то была отмена решения, или дело расширили, или меняли формулировку. Это еще не все: после этих дел уже состоялись новые процессы. Что, если решение по какому-нибудь из прецедентов, на которые ты рассчитывал сослаться, было аннулировано? Бесконечная разветвленная цепочка судебных прецедентов способна свести с ума — или, как в случае Шалтая-Болтая, сделать то, что не получилось у королевской рати.