— Конечно, нет.

Профессор вежливо улыбнулся:

— Условия компромисса не изменились — одна жизнь за пять спасенных, верно? Однако вы дали противоположный ответ?

— Но в больнице долг врача защищать людей…

— А ребенок на путях не заслуживает защиты?

Андерсон уставился на профессора. Он открывал и закрывал рот, пытаясь сформулировать ответ. Наконец он тихо что-то сказал, но его никто не расслышал.

Профессор сделал несколько шагов и остановился на два кресла правее.

— Мисс Гудвин, помогите мистеру Андерсону. Вы потянули бы за рычаг?

— Дафна Гудвин, — едва слышно прошептал Найджел. — Бывший главный редактор йельской «Дейли ньюс». Трижды награжденная победительница: стипендии Родса, Маршалла и Трумэна.

И, что позабыл добавить Найджел, одна из самых красивых женщин, каких я видел в жизни. Из-за таких в романах теряют головы, лишаются покоя и идут на все. Черные как ночь волосы, стянутые в хвост, губы накрашены алой помадой, слегка загорелая кожа. Сверканье ярко-голубых глаз я заметил с дальнего конца аудитории. На лице Дафны застыло привычное скептическое выражение — брови приподняты, губы сложены не то насмешливо, не то недовольно. Это выглядело агрессивно и эротично.

— Я бы ничего не сделала, — заявила она, сложив перед собой тонкие руки.

— Ничего, мисс Гудвин?

— Потянув за рычаг, я стану причиной смерти ребенка.

— А если не потянете, умрут пятеро детей.

— Но не я буду этому причиной. Не я создала ситуацию. Я не потяну за рычаг, чтобы своим действием убить ребенка.

— Понятно. Вы уверены в ответе?

Она помолчала, стараясь угадать ловушку, и ответила:

— Да.

— Значит, по вашей логике, мисс Гудвин, если на пути вагонетки окажутся пятеро детей, а соседняя колея будет совершенно пуста, вас все равно нельзя винить в бездействии, потому что не вы изначально создали ситуацию, приведшую к гибели детей?

Она застыла.

— Я этого не говорила… Я не это имела в виду.

— Мистер Дэвис, вы можете нам помочь?

Я утопал в ярко-голубых очах Дафны Гудвин, когда до меня дошло, что профессор Бернини назвал мою фамилию. Две сотни лиц, проследив направление его взгляда, повернулись ко мне. В аудитории воцарилась тишина. У меня, по ощущениям, остановилось сердце. Так иголка соскакивает со звуковой дорожки пластинки. Четыреста самых блестящих в мире глаз в эту секунду прожигали во мне дыры.

— Да? — слабым голосом отозвался я.

— Что бы сделали вы?

Волна паники добежала до каждого нервного окончания в моем теле. Будущее сидело вокруг и смотрело на меня.

Я ответил, тщательно подбирая слова:

— Не знаю, что сделал бы, сэр. Ситуация складывается чудовищная: либо я стану причиной гибели ребенка, совершив действие, либо обреку пятерых детей на смерть своим бездействием. Что бы я ни выбрал, я что-то теряю. Если мне доведется решать, я сделаю выбор. Но поскольку сейчас мы разбираем отвлеченную задачу, я почтительно отказываюсь отвечать.

Глаза эльфа с блуждающими огоньками пронзительно смотрели на меня. Я уже не сомневался, что меня с позором отправят обратно в Техас, сделав на лбу татуировку «идиот».

Наконец Бернини заговорил:

— Что ж, это справедливо, мистер Дэвис. Здесь это всего лишь отвлеченная задача. Но однажды вы можете оказаться перед выбором — посылать ли солдат на войну, подписывать ли закон, который поможет одним и повредит другим, и я хочу быть уверен, мистер Дэвис, что вы окажетесь готовы к этому.

— Невероятно, — говорил Найджел, когда мы собирали учебники. — Он назвал твою фамилию! Ты, стало быть, хватаешь звезды с неба? Но кто ты? Не обижайся, но я знаю всех, а о Джереми Дэвисе не слышал.

— Я никто. Правда. Ни стипендии Родса, ни поста главного редактора. Ничего. Да и вопрос я запорол. Подумать только, отказаться отвечать! Что на меня нашло?

— Эй, а я считаю, это было круто — ты бросил вызов системе. Фокус в том, что Бернини знает твое имя. В первый день! Этот старикан делает президентов. Вон, все только о тебе и говорят. Она не взглянет абы куда.

Найджел кивнул куда-то вдаль. Я посмотрел через аудиторию и успел перехватить взгляд голубых глаз Дафны Гудвин. Она отбросила волосы и отвернулась.

— Ты напоминаешь мне молодого Клинтона, — сказал Найджел, вставая и взъерошив мне волосы на прощание. — Отныне я не отпущу твои фалды. Молю о покровительстве, черт побери!

Весь день я бегал по делам. Книжный магазин в университетском городке оказался двухэтажным зданием, примостившимся между ностальгическим ателье и закусочной с гамбургерами «Изис». Нужно было купить книги по остальным предметам первого семестра: договорное право (преподаватель — профессор Грубер, кругленький человечек с коротенькими ручками, в очках с толстыми квадратными стеклами, за которыми его глаза прятались где-то далеко-далеко), имущественное право (профессор Рамирес, суровая дама с длинным тонким носом и водянистыми глазами), конституционное право (профессор Мюлинг с акцентом непонятного происхождения) и, конечно, деликты.[3] У меня почти неделя ушла на попытки понять, что вообще такое деликт. Говоря простым языком, если я врежу вам в нос или если вы поскользнетесь на льду, проходя по моему двору, — это деликт.

Я увидел учебник «Судебные навыки» и прихватил и его, решив посмотреть, нельзя ли применить что-нибудь оттуда на имитированном процессе над Томасом Беннеттом: это было одной из старейших традиций юридического факультета. Победившему гарантировали работу в верховном суде, если он не найдет иного способа сделать карьеру.

Я нес тяжелую стопку книг, чувствуя, что держу в руках кодекс человеческого поведения: здесь было все о том, что мы обещаем друг другу и как вредим друг другу, что можно взять и что нельзя отобрать.

Я купил три коробки корректировочных маркеров и упаковку ярких стикеров-закладок.

Вечером, в общей гостиной, я проверил свою почту. В ящике была только одна записка от руки.

«Зайди в мой кабинет», — говорилось там.

И подпись: «Э. Б.».

Глава 2

Кабинет Эрнесто Бернини сплошь заполнили книги — они стояли на полках, лежали на столе и на полу. Сто лет нужно, чтобы все перечитать, подумал я. Он обходился без компьютера, но стопки бумаги были разложены повсюду. Верхний свет был выключен. Настольная лампа маленьким оранжевым кругом освещала стол. За окном светила луна, заливая остальную часть комнаты голубовато-белым сиянием.

— Садитесь, мистер Дэвис, — благожелательно сказал профессор, делая шаг ко мне и указывая на кресло. Сам он присел на край стола и хищно уставился на меня. — Какой у тебя рост? — спросил профессор.

— Шесть и один,[4] сэр.

Он кивнул.

— Знаешь, когда мы в последний раз выбирали президента ниже среднего роста? — Он не дал мне ответить. — Уильям Мак-Кинли, сто шесть лет назад. Забавно, что в мире информации рост по-прежнему имеет значение.

Бернини покачал головой.

— Я этого не знал, сэр, — сказал я и тут же проклял себя за глупое высказывание.

— Ничего, — усмехнулся он. — Главное — потенциал.

Я не был уверен, что это комплимент, но все же поблагодарил.

Бернини придвинулся ближе.

— Правильные черты, хорошая костная структура, — заметил он, вглядываясь в мое лицо. Мне захотелось отодвинуться вместе со стулом на пару дюймов, но так, чтобы это не показалось грубым. Ничего сексуального в его разглядывании не было; скорее я чувствовал себя призовым телком, которого оценивает хозяин ранчо. — Подбородок волевой, скулы можно бы почетче, но нельзя же иметь все, верно?

Я почему-то подумал о моем старом приятеле, сыне учителя музыки. Он утверждал, что его отец с ходу определял, на каком инструменте надо учить студента, едва взглянув на строение его лица.

Бернини удовлетворенно улыбнулся и сел прямее.

— Читал твою статью в «Юридическом обзоре Коулмана», — сказал он. — Очень впечатляет — публиковаться в юридическом журнале, будучи еще студентом колледжа.