Из пруда с криком выскочил голый мальчуган, за ним вдогонку второй. Гоняясь друг за другом, они закружились вокруг Дики, забрызгав водой и испачкав грязью его новые светло-коричневые брюки. Дики поймал старшего из них и высоко поднял его над головой, грозясь бросить в воду.

— Посмотри, что ты наделал, дьяволенок!

Мальчишка визжал и брыкался от испуга и удовольствия. Дики бросил его в воду и, смеясь, смотрел, как следом за ним нырнул и второй. Мальчишки барахтались, визжали и пытались нас обрызгать.

Дики взял меня за руку.

— Все пройдет и забудется.

— Я не хочу забывать.

— Мы теперь снова сможем собираться, как прежде.

— Мы будем собираться, даже если я выйду замуж за Нэда.

— Я не уверен в этом.

— Мои друзья всегда останутся моими друзьями, — твердо и с достоинством заявила я.

— Непохоже, чтобы Нэд стремился сделать их и своими друзьями тоже.

Я рассердилась и сказала, что он несправедлив к Нэду, что мы уже не дети и не можем резвиться, как прежде.

— Если ты когда-нибудь женишься, я буду только рада за тебя и никогда не скажу тебе, что мне не нравится твоя жена.

— Я не собираюсь жениться.

— Когда-нибудь соберешься.

— Знаешь что? — сказал он задумчиво. — Если к сорока годам ты не выйдешь замуж, а я не женюсь, мы поженимся. В пожилом возрасте мы здорово подойдем друг другу.

— Почему только в пожилом?

— Знаешь, не будет всей этой канители с любовью и прочим. Крис! — Он остановился у края шоссе и, прикрыв глаза ладонью, посмотрел по сторонам.

— Что?

— Если тебе когда-нибудь будет плохо и ты будешь несчастна, ты можешь в любое время рассчитывать на мою помощь. В любое время.

Мы пересекли шоссе и очутились в поросшем травой и клевером поле. Белые головки клевера, пожелтевшие по краям и словно опаленные солнцем, сладко благоухали. Как всегда, мне было хорошо с Дики. Мы шли молча, испытывая нежность друг к другу.

Глава XII

Я написала байроническую поэму об ушедшей любви; поэма очень понравилась мне, но совсем не понравилась издателям. Я решила, что они черствые люди.

Прошла неделя. Я побывала в гостях у Каролины в ее несколько претенциозно обставленной квартирке. Когда ее муж бывал дома, она редко приглашала к себе друзей, объясняя это тем, что он нелюдим — он может, не проронив ни слова, весь вечер просидеть в углу, покачивая ногой и разглядывая носок своего ботинка, пока гостям наконец не надоест и они не разбегутся по домам.

— Когда мы вдвоем, нам бывает совсем неплохо. Правда, все довольно однообразно, — торопливо объясняла она, словно боялась, что я ее пожалею. — Но мне не хочется быть все время только с ним. Что поделаешь, я люблю общество, а он не переносит его.

Неудачный брак, как ни странно, не отразился на внешности Каролины. Ее нельзя было назвать красивой, но грация и непринужденное изящество, которые всегда с успехом заменяли ей красоту, с годами придавали ей все больше обаяния. (Она часто напоминала мне флаг на мачте корабля в ясный погожий день.) К тому же Каролина всегда тратила на наряды гораздо больше, чем я могла бы мечтать, даже выйдя замуж за человека, получающего тысячу фунтов в год.

Мне захотелось посвятить ей одно из своих стихотворений и в нем воспеть ее такой, какой, должно быть, видели ее мужчины. Свои первые любовные стихи я неизменно посвящала женщинам от имени влюбленных мужчин, за исключением лишь моей последней байронической поэмы. Теперь я много писала и много читала. Освобождение от Нэда, убеждала я себя, положительно скажется на моем культурном и творческом росте. Однако меня несколько смущала известная искусственность моего творческого подъема и то, что результаты его оставляли желать лучшего. И все же я не чувствовала себя несчастной. Оцепенение после удара еще не совсем прошло.

— Если ты в данную минуту занята только своими стихами, будь добра, отвлекись и помоги мне накрыть на стол. — Эмили считала, что если я сочиняю стихи или читаю книги, то это именно те занятия, которые следует как можно чаще прерывать.

С деланным недовольством и явным внутренним облегчением я отложила в сторону свою новую поэму — хорошо, когда тебя отрывают от дела, которое явно не спорится.

— Достань, пожалуйста, другую скатерть, ту, что вышила твоя мать. Почему бы нам не побаловать себя красивыми вещами, даже если мы обедаем одни? Она в ящике буфета.

Разыскивая скатерть, я неожиданно наткнулась на книгу Вульфа «Оглянись, ангел, на дом родной». Сначала я даже не поняла, почему она очутилась здесь среди салфеток и коробок с ножами. Но затем воспоминания с такой силой нахлынули на меня, что мне пришлось ухватиться за край буфете и подождать, пока они до краев не заполнили все мое существо. Я видела перед собой дерзкое смуглое лицо своей недостойной соперницы, женщины, которую он любил до меня и к которой непременно вернется, если я не помешаю этому.

Едва соображая, что делаю, я бросилась к телефону и набрала номер Нэда.

— Что ты делаешь? — крикнула из кухни Эмили. — Сейчас не время затевать телефонные разговоры. Яйца почти сварились.

Настойчивые телефонные гудки раздавались как будто в темном туннеле.

Наконец голос телефонистки сказал, что номер не отвечает.

Мне чуть не стало дурно от охватившего меня чувства облегчения. Я поспешно бросила трубку на рычаг и вернулась в гостиную. Отыскав скатерть, я накрыла ею стол. Какой дурой я чуть было не оказалась! Я благодарила бога за то, что он вовремя спас меня от последствий моего малодушия.

Когда мы с Эмили сидели уже за столом, телефон вдруг начал издавать какие-то странные, напоминающие приглушенное урчание или хруст гравия звуки. Дрожащей рукой я подняла трубку.

— У вас неправильно лежит трубка па рычаге. Будьте любезны положить ее как следует.

Я послушно сделала это. Но теперь остатки моего искусственного спокойствия окончательно улетучились. Я вернулась к действительности и снова была во власти панического страха, терзаний и тоски. Я должна написать Нэду! Это будет сдержанное и спокойное письмо, как то первое, что я ему уже отправила. Но между строк он должен прочесть, как мне тяжело. Задача лишь в том, как много следует сказать ему между строк. Я писала и переписывала это письмо. Один вариант я уже готова была опустить в ящик, но что-то остановило меня. Потом я была рада, что не сделала этого, ибо на следующий день, как только я пришла в контору, мне позвонил Нэд.

Голос его, доносившийся издалека, казался спокойным и холодным.

— Хэлло, это ты? Если ты перестала дурить, мы могли бы вечерком проехаться в Ричмонд. Но только при условии, что ты уже одумалась.

Я была слишком молода и глупа, чтобы понять, что одержала победу и могу теперь делать с Нэдом все, что захочу. Я даже не поняла, что его звонок означал полную капитуляцию. Я просто потеряла голову от радости и могла лишь лепетать в трубку:

— Милый, милый, родной.

В тот вечер, когда мы встретились, я была воплощением трогательного раскаяния и заискивающей покорности, которой даже сама устыдилась. Но не следует думать, что сильные чувства не могут ужиться со стыдом и не мирятся с ним, как со случайным попутчиком.

Вначале Нэд был сдержан, небрежно поцеловал меня и попросил поторопиться, так как мы уже опаздывали. Но когда мы выехали на тихое, усыпанное листьями шоссе, он остановил машину и целовал меня так, что я замирала от восторга, ибо почувствовала, что наконец он увидел во мне женщину, такую же женщину, как Ванда, а не просто ребенка. Это пугало, тревожило, но это было чудесно. И это заставило меня с большим усердием, чем я того хотела, бичевать себя за нашу размолвку: он слушал, пока я не выговорилась до конца, с самодовольной улыбкой владыки, выслушивающего донесения о победах.

И все же он сделал мне одну маленькую уступку. Заводя машину, он сказал:

— Знаешь, дружище, в эту неделю мы получили неплохой доход от сделок по продаже. Дела идут в гору.