— Я его быстро к нашим доставлю. Нельзя за вами тащить, замерзнет…
Легко сказать, доставлю. Ей, малышке, громадного Васю и с места трудно сдвинуть. Я скользнул взглядом по напряженным лицам, кого выделить Нюсе в помощь? Левом? От него пользы в этом деле немного. Все возьмет на себя. Вначале погорячится, а потом выбьется из сил. Как бы не пришлось Нюсе в конце пути волочь двоих…
— Рядовой Челидзе, вместе с санинструктором доставите раненого.
— Почему я? — возмутился Гурам.
— Не надо, я сама, — в ту же секунду возразила Нюся. — Вас и так мало.
Но приказы командиру менять негоже. Я передал Гураму планшет с картой:
— Доложите Гаевому обстановку. Скажите: пусть ждут нас завтра… с «языком».
Нюся не стала прощаться с Левоном. Лишь издали посмотрела на него долгим взглядом и взялась за край плащ-палатки, на которую уложили раненого.
— Лес шумит, — вдруг ясно, отчетливо в бреду сказал Вася. — Слышь, тайга говорит…
8
В сером небе, где-то вдали, над четким профилем гор, взлетели ракеты. Потом еще… О чем-то переговаривались немецкие посты. Мы лежали, зарывшись в еще не замутненный снег. Уже рассвело, и неподалеку стало заметно темное пятно. Я дал знак Левону и Федулову оставаться на месте, а сам вместе с Ашотом подполз поближе. Вдруг пятно качнулось. Из-за отворившейся двери блиндажа, окутанный клубами пара, вывалился здоровенный немец и саперной лопаткой начал расчищать тропинку, спокойно насвистывая песенку «Розамунда».
До немца было всего несколько шагов, и он все сокращал расстояние. Вот между нами осталась лишь узенькая снежная перемычка. Миг — и на полуслове оборвалась песенка. Дежурный торчал головою в сугробе. Ашот метнулся по снежному коридору, перерезал финкой красный телефонный провод, тянувшийся к другим блиндажам.
В землянку мы ворвались так стремительно, что обитатели не успели подхватиться с нар. Я полоснул автоматной очередью. Ашот быстро и точно работал финкой. Когда дело дошло до последнего, крупного, белобрысого обер-лейтенанта, Ашот бросился на него плашмя. Прижал к камням и стал засовывать в рот тряпку. Я скрутил руки немца веревкой, и мы потащили «языка» по снежному коридору туда, где притаились свои.
— Когти рвать пора отсюда, — Федулов кивнул головой в сторону другого блиндажа, где из проталины вылез дежурный и уставился недоуменно на распахнутую дверь «нашего» блиндажа.
Держа обер-лейтенанта «на поводке», мы заскользили вниз по леднику.
Конечно, наш визит не прошел незамеченным. Там, у блиндажей, послышались выстрелы, команды. Собиралась погоня. А нам пути дальше не было… Впереди зияла широкая расщелина — верная смерть глубиной в несколько десятков метров. Ни обойти, ни перепрыгнуть.
Ребята начали готовить автоматы к бою. Лишь Ашот все время заглядывал в пропасть.
— Прыгать надо, — сказал он вдруг, — там снегу свежего много, мягко.
Немцы приближались.
— Прыгать надо, — повторил Ашот, — я буду первый, попробую. — Он подобрался к самому краю выступа, потом обернулся. — Только не делай из себя камень. Так, — он раскинул руки, — как лист, спокойно лети.
И, вздохнув, шагнул в пропасть.
Мы напряженно смотрели вниз. Вот из белой перины снега вынырнула и закопошилась фигурка. Теперь можно рискнуть и остальным.
Пленный попятился от расщелины, всем своим видом показывая, что прыгать не собирается.
— Вяжи, ко мне его вяжи, — приказал я Левону.
Как обер ни сопротивлялся, мы подтащили его к краю.
— Теперь толкайте, ну, раз, два…
На счет «три» мы оба полетели в бездну, плюхнулись в снежную перину. Конечно, она была не столь мягкой, как казалось. Я и пленный какое-то время барахтались в белой массе, потом вынырнули. И я отвязал от себя обер-лейтенанта. Куда ему теперь деваться…
А наверху происходило вот что.
Левон посмотрел вниз и нерешительно отступил. В глазах его поплыло от высоты, от сверкающего снега, а может быть, и от страха. Обернувшись, он увидел, что немецкие лыжники молча окружают его и Федулова, неторопливо, без выстрела. Федулов неожиданно шагнул им навстречу, подняв руки.
— Федулов, — крикнул Левон, — ты что, Федулов!
Тот повернулся, прошипел яростно:
— Прыгай, салага! — А сам сделал еще шаг по направлению к немцам.
— Федулов, давай вместе! — Левон не хотел, не мог поверить в то, что видел.
— Да шевелись скорее! — нетерпеливо крикнул тот.
— Славик! Не надо в плен, а то я… стрелять буду!
— Ах ты, мамина дочка! Сигай, кому сказали! — заорал Федулов, и только тут Левон заметил зажатую в варежке гранату. Короткое движение — и граната полетела в преследователей. Раздался взрыв, крики немцев. Федулов метнулся назад, сбил Левона своим телом, одновременно с треском автоматных очередей. И оба полетели вниз.
…Мы ползли по узкой расщелине, волоча за собою оглушенного для лучшей транспортировки «языка». Выстрелы гремели позади: прыгать за нами немцы не решились.
Ветер задувал все сильнее, швыряя в лица снежные заряды. Мы уже давно выбрались из трещины, но ничего не видели впереди. Сбились с пути и не знали, куда идем… И как спасение, посланное судьбой, увидели вдруг у подножия горной гряды заброшенную пастушью хижину. Здесь можно было наконец спрятаться от метели, передохнуть.
Мы ввалились в хижину, не подумав, что там может кто-то быть, и чуть не поплатились за свою беспечность. У порога какая-то фигура тигром прыгнула на идущего впереди Ашота, подмяла под себя. Ашот ругнулся, пытаясь вывернуться, я едва не дал очередь из автомата. И вдруг услышал изумленный голос Гурама:
— Нюся, свои!
Увидев Левона, бросилась к нему, обхватила за плечи и, уткнувшись в его шинель, расплакалась.
— Ну что ты, что ты, — смущенно говорил Левон, — это же мы…
— Его нельзя было дальше тащить, — сквозь рыдания говорила Нюся, — он нетранспортабелен. Я так испугалась!
— А это что такое? — Гурам разглядел неподвижного обера, которого мы втянули в хижину.
– «Язык» будет. Говорить будет, — пояснил Ашот.
— А Федулов где?
Мы молчали…
— Нет, Федулова, — наконец выдавил я.
— Они его на лету, — голос Левона звенел слезами, — Федулов меня спасал, а они его — на лету…
Левон считал себя виновным в гибели Федулова и не находил себе места. Мы оставили солдата там, наверху, в ледяной могиле. Наверное, через много лет ледник вынесет его вниз и тогда туристы, не знающие о короткой схватке, разыгравшейся высоко в горах зимой сорок второго года, предадут его останки земле… И у меня не было ни сил, ни времени убедить Левона в том, что судьба Федулова просто одна из бесчисленных трагических военных солдатских судеб. И только Нюся здесь нашла какие-то странные, свои слова:
— Не надо, не надо, миленький, — она еще крепче прижалась к Левону, — не казни себя…
— Лес шумит… слышишь, командир, как тайга шумит? — громко и четко сказал Вася-сибиряк.
Я думал, что он в бреду, но взгляд его, устремленный на меня, был осмыслен:
— Сверни, командир, закурить.
— Что ты, что ты, миленький, — метнулась к раненому Нюся.
— Мне теперь все можно.
Ашот молча вынул кисет, пошарил по карманам:
— Простите, товарищ командир, бумажки бы кусочек.
Я вытащил заветную тетрадку. Чистых листов в ней больше не было. Мгновение я колебался, вчитываясь в написанное, затем вырвал листок. Пока Ашот развязывал кисет, Вася протянул руку, взял страничку.
— Что тут? — спросил.
— Стихи.
— Твои?
— Мои.
— Почитай…
Я помедлил, потом стал читать свои старые довоенные стихи, так странно звучавшие в этой хижине.
— Переведи, — попросил Вася.
Я перевел, хотя и понимал, что в прозаическом подстрочнике от поэзии ровным счетом ничего не остается. И Вася протянул мне страничку:
— Не надо ее на самокрутку.
— Ну что ты, жив буду, новые напишу, — и я решительно разорвал листок.
Вася с удовольствием затянулся крепким табаком Ашота, закрыл глаза и снова стал шептать: