мая. — сказал с испугом. — Ее он ставит на свои личные гра
моты. — В его глазах мелькнул ужас. — Значит, эту печать ты со
рвал с ханской грамоты? Выходит, что твои разбойники перебили
посольство самого Мамая?
Боярин, для нас все татары одинаковы, будь он самый
знатный бей или последний ханский нукер. У нас с ними со
всеми один разговор, как и у них с нами.
У Векши зашевелились на голове волосы, округлились глаза.
Значит, у тебя и ханская грамота? — еле ворочая языком,
прошептал он. — О боже, он вырезал все посольство и завла
дел грамотой и после этого является в мой дом, — схватился
Векша за голову. — Да что подумает обо мне великий князь,
если узнает?!
Боярин, не будь бабой, — засмеялся атаман, беря из его
рук печать со шнуром и снова суя их себе за пояс. — Чего
боишься? Не ты побил татар, а я. И не тебе ответ держать.
А потому не хнычь, а лучше выслушай, что я тебе схажу
дальше.
Дальше? Неужели ты думаешь, что я буду слушать тебя и
дальше? После всего того, что ты уже наговорил мне.
Будешь, боярин. Потому что выгоду от моих слов будем
иметь мы оба. И я даже не знаю, кто из нас большую. До
сталась мне при дележке добычи вот эта кольчуга. — Дорош
ударил себя в грудь, которую обтягивала тонкая, венецианской
работы кольчуга с серебристым отливом. — Богатая вещь, знат
ная, с самого ихнего бея сняли. А под такой доспех и конь
добрый нужен, и шлем достойный. Загрустил было я. А тут
мне эту грамоту приносят. Сорвал печать, глянул на письмена
и хотел было ее в костер бросить. И вдруг на меня словно
озарение снизошло. Ведь кому-то эта грамота писана, значит,
кому-то она нужна. А ежели она идет из Орды, то, может, ей
ждет сам Ягайло? Так почему бы мне, грешному, не сделать
людям доброе дело?
Векша от волнения зажал свою бороду в кулак, зашмыгал носом, глазки его радостно заблестели.
Правду говоришь, атаман, сущую правду. Люди мы все,
христиане, и добро должны человекам творить.
Вот и я тогда подумал об этом, — продолжал Дорош. —
И сразу вспомнил тебя. У кого табуны лучше, чем у боярина
Векши? Сам видел, пас их. Вот потому и решил повидаться
с тобой, боярин, и решить это дело полюбовно и по-христиан
ски. Вот тебе и весь мой сказ.' Хочешь меняться — давай.
А не хочешь — найду другого покупателя своему товару.
Сделав вид, что он думает над предложением Дороша, Векша какое-то время молчал, задумчиво глядя на носки своих сапог.
Хорошо, атаман, пусть возьму я у тебя грамоту, а что
скажу, если спросят, откуда она у меня? Ведь Мамай не мне
ее давал, а своему гонцу, который порубанный в степи ва
ляется.
Что хочешь, то и говори, — беспечно ответил Дорош. —
Какое мне дело до твоих слов. Я отнял грамоту у татарского
19
гонца, хочешь, скажи, что ты отнял ее уменя. Кто проверит? Векша, решившись, рубанул рукой воздух.
— Уговорил, атаман, давай сюда грамоту.
Дорош рассмеялся.
Не рановато, боярин? Когда будут конь и шлем, тогда
будет и грамота.
Дай посмотреть на грамоту, вдруг обманываешь ты меня.
Э нет, боярин, — лукаво усмехнулся Дорош. — Лучше
сделаем так: назначай место и время, где завтра встретимся,
вот там и получишь ханскую грамоту. А сам приводи того ар
гамака, что я вчера под твоим Николаем видел. И привози вот
этот аланский шелом с бармицей, что в углу стоит. Говори, где
и когда встретимся?
Давай у Старого дуба, прямо на поляне, — предложил Век
ша. — Надеюсь, то место ты еще не забыл?
Помню, боярин. В полдень я с двумя хлопцами буду тебя
ждать.
Боярин Векша прибыл на поляну ровно в полдень. Рядом с ним восседали на огромных конях два великана телохранителя, закованные с головы до ног в доспехи, поперек их седел лежали копья. Сам Векша тоже был в кольчуге и шлеме, левое плечо прикрыто щитом. Один из сопровождавших его воинов держал в поводу красивого, золотистой масти иноходца, к седлу которого был привязан затребованный Дорошем шлем.
Атаман и два его спутника уже ждали. Их вид был вполне дружелюбным и мирным и не вызвал у боярина никаких подозрений. Пока Дорош любовался конем и шлемом, Векша с любопытством рассматривал его спутников.
— Вижу, боярин, что сдержал ты свое слово, — наконец ска
зал Дорош, разворачивая коня рядом с Векшей. — А раз тач,
то вот тебе и грамота.
Он сунул руку за пазуху и протянул Векше пергаментный свиток, обвязанный шнуром с ханской печатью. Схватив грамоту, Векша тут же лихорадочно развернул ее.
Что это? — с недоумением спросил он. — Я здесь ничего
не понимаю.
Что взяли у гонца, то и передаю тебе, — спокойно отве
тил Дорош. — Видно, не для тебя писана.
Векша осторожно свернул грамоту, скова перевязал ее шнуром, стараясь не потревожить Мамаеву печать, и сунул ее за пазуху.
Что ж, атаман, прощай и не поминай лихом.
Прощай и ты, боярин, — ответил Дорош.
Перехватив повод с приведенным Векшей аргамаком в свою руку, он кивнул боярину и вместе со своими спутниками медленно тронулся к лесу. Векша с улыбкой провожал его глазами, время от времени поглядывая по сторонам.
Поляна, на которой происходила эта встреча, занимала значительную площадь. Когда-то давным-давно люди выжгли здесь лес, чтобы посеять хлеб. Затем они ушли на юг, на более плодородные земли, и бывшее поле превратилось в обыкновенную лесную поляну, густо заросшую высоким, чуть ли не в человеческий рост разнотравьем, зарослями орешника и малины.
20
На поляне пересекалось несколько лесных дорог и тропинок. По одной из них, ведущей в сторону южного рубежа, направлялась тройка казаков.
Они проехали уже половину расстояния до леса, как из кустов стали появляться всадники и растекаться влево и вправо от дороги, охватывая казаков широким полукольцом. С десяток всадников остались на самой дороге. В одном из них по блестящему шлему и развевающемуся пурпурному плащу Векша узнал своего старшего сына. Но Дорош и его спутники, словно не замечая высыпавших из леса всадников, медленно и спокойно ехали по дороге прямо на выставленные им навстречу копья.