ссоры между вашим величеством и моим августейшим королем.

Позвольте заверить — я прибыл с эскадрой в Балтийское море

исключительно для протекции английского купечества от швед

ского гпиратства и защиты нашей древней дружбы. Искренне

ваш — адмирал Ян Норрис».

Ну как, ваше величество? — Дженкинс ласково замор

гал, г— Надеюсь, теперь не осталось сомнений? Адмирал Нор

рис, как видите, — рыцарь!

Оставляю сие писание безответным, поскольку оно не от

самого короля, — под черными бровями Петра медленно стыл

блеск зрачков. — Счастливого плавания, мистер Дженкинс.

Прощание было подчеркнуто сухим и холодным — царь не ответил на поклон, не послал Ягужинского проводить. Дипломат с трудом одолел путь до дверей: ноги неуверенно танцевали на плывущем полу. Генерал-адъютант откровенно насмехался. Петр подошел к квадратному люку — долго вслушивался в гул ветра и воды.

Шторм не утихает, — осторожно заметил Ягужинский.

Зови, Павлуша, командора Змаевича, — думал о чем-то

своем Петр, раскуривая трубку. — И лисий хвост, и волчьи зу

бы видны! Что за глупая дипломатия?.. И невыгодно, и срам!

Неслышной тенью появился Змаевич.

— Так, значит, галеры в опасности? — спросил Петр. И до

бавил резко, язвительно: — Ахтительные авантажи! Благодар

ствую Апраксина за вести!

У Петра сильно разболелась голова — ломило затылок, тупая боль сжимала виски и лоб. Перед глазами качалась красная паутина.

<—Понеже мне отсюда ничего не видно, я на Гангут прибуду самолично. Отплываем на бригантине «Принцесса» сегодня же, сейчас, пока темно.

— Ваше величество! — вскричал Ягужинский, молитвенно

поднимая руки. — Вы рискуете жизнью! В такую погоду!..

Петр помолчал, только глянул как-то необычно. Сказал строго и собранно, но тихо, разбитым голосом:

— Писем на мое имя не принимай. Впрочем, смотри и решай

все своим умом. Где я — строгий секрет... — И уже весь в ве-

ведомой радости глянул на Змаевича: — Поплыли!

Ягужинский скачками бросился на палубу. Сквозь разбойничий свист ветра донеслись его команды.

Шторм порывисто стонал в снастях. Закипающая вода ревела и металась по палубе пенными языками. Раскачиваясь, трещали и скрипели мачты. Гулко хлопало полотнище сорванного паруса. Высоко на спины разъяренных волн вползала и отвесно падала резная корма, мерно погромыхивала якорная цепь. Близкого берега не было видно — все утонуло в мутной бурлящей темноте.,,

62

12

Сколько раз возносилось солнце и западало в зеленый убор лесов Богемии — не считал.

Жалкий трус с ликующим сердцем, зарывшись в полутьму летящей кареты, Алексей не по-царски суетливо обнимал Ефросинью. Все было позади: исходящая пушечным гулом Россия, бешеная постройка кораблей, его пустоцветная жизнь при дворе.

За окном в тусклом тлеющем свете плыло серебряное от рос утро, широким шагом пробегали золотистые сосновые стволы, стекленела лазурь. Рядом грешно и нежно смотрела голубыми глазами дева, лепетала, просветленная и счастливая:

— Все в народе говорят: как де будет на царстве наш госу

дарь царевич Алексей Петрович, тогда де государь наш царь

Петр убирайся и прочие с ним голощекие вон! Он, царевич,

душой о старине горит — богоискательный он человек!..

Держателям вирцгаузов Алексей выдавал себя то за польского полковника Кременецкого, то за купца русской армии, то за тайного советника Посольского приказа. Но ему казалось, что лакеи, фурманы, ландкучера, почтмейстеры —- все знают, что он русский царевич и бежит от отца в Вену.

Та сила страха, которая ранее цепко удерживала возле отца, теперь гнала от него. И он, так давно бежавший в душе, теперь бежал во сне от вскормившей его земли. Бежал безудержно — позади мерещилась погоня. Грохот колес казался приглушенным разноголосьем мушкетных выстрелов. На экстрапочтах щедро сыпал отцовскими деньгами, наспех ел, и лучшие кони уносили его во весь опор все дальше и дальше — и днем и ночью...

Фурман, седой и взъерошенный, страшный в своей нелюдской худобе, просунулся в окошечко и что-то крикнул. Царевич понял, когда, взглянув вперед, увидел развилку дорог.

— Вена! Вена! На Вену!

Карета рванула влево, вздымая пыль.

Лишь Ефросинья мягчила сердце, не давала копиться дорожным обидам — сгорел бы без нее от напрасной злобы. И он снова припадал к алым губам и упругой груди, успевая неистово ласкать ее, словно был четверорукий.

Щетинистыми хребтинами сутулились не по-русски жидкие леса. По синему пологу неба, напоминавшему ветристую лазурь над Невой, в кружевном дымосвете плыли австрийские облака. Темнота близких оврагов таила молчаливую угрозу — снова стало не по себе, горячим удушьем залило грудь.

'Алексей громко забормотал:

— Я достану российскую корону!.. Достану через инозем

ную помощь... " ^;

Фурман сильно потянул вожжи волосатой ручищей. Кони

резко повернули в сторону — и карета с грохотом опрокину

лась в глубокую канаву. Со звоном посыпались стекла, от

летело и покатилось колесо. С храпом и ржанием вздыбились

лошади...

Царевич вскочил, заходил по спальне — бледный, потерянный — как лунатик.

63

13

Всю ночь бригантина «Принцесса» пересекала Финский залив. Форштевень часто зарывался в гребни валов. За борт по-сносило лодки, бухты канатов, смыло трох матросов. Под утро, разбивая в ощепья поручни, рухнула грот-мачта. Под вольным разгулом ветра пушечным гулом хлопали паруса. Возле берегов Финляндии бригантину понесло к отмели, где белой гривой неистово колотился прибой.

Петр, в ночной рубашке, босой, с красными от спа глазами, выскочил на палубу, свирепо закричал растерявшзмуся капитану:

— Бом-кливера ставить! Фор-стеньга-стакселя ставить! Три

селя!.,

Матросы справились быстро. Бригантина задрожала, накренилась, залопотала парусами. Петр, насупясь, глядел суженными глазами, молчал.

«Принцесса» медленпо стала отваливать от берега, где в громовых раскатах каталась крупная галька.

На второй день к вечеру море погрузилось в лиловые сумерки. По пебу медленно рассыпался свет молодых звезд.

Лишь поздней ночью Петр высадился в бухте Тверминне, где стоял русский галерный флот.

В адмиральском шатре, раскинутом под навесом скалы, Петр и Змаевич выотали свои одежды прямо на хивинский ковер. Апраксин, от спешки пелепо одетый — в исподнем, но в парике, развел руками, запричитал:

— Воистину чудо, что не потонули! Нептун спас! Ах ты

господи! Примите по чарке водки — простуду вышибет.

Генерал-адмирал из темного угла достал розовый графинчик, отлил против свечи, степенно поднес два серебряных стаканчика, огурчики, маковый крендель.

— Понимаешь, Матвеич, • к Твермппскому баю на бриганти

не пикак нельзя было подойти, — будничным голосом говорил

Петр. — Да и лодка текла... Хорошо еще, нас ударило о пе