— Ваш сын, товарищ гвардии полковник! А командир полка... Сгорел командир полка,

— Как сгорел?

— В своей машине. Механик его в штаб на руках принес. Еле живой был. Отвезли в медсанбат. На танковом тягаче. Обгорел сильно.

— Значит, он жив?

— Был жив.

— Вы можете провести нас в Петтэнд?

— Мне все равно ж надо возвращаться, товарищ гвардии подполковник.

— Поедете с нами. А пока идите вон туда. — Мазников показал в угол подвала. — Поешьте и отдохните.

— Это не к спеху. Лучше бы ехать. Немцы близко.

— То есть, как близко? — вскинул голову молча слушавший их Кравчук.

Офицер-танкист наклонился над лежавшей на столике картой.

— Вот здесь, возле этой высотки я их бронетранспортеры видел. С пехотой.

— Не ошибаетесь?

— Я ж не слепой!

Мазников тронул начальника штаба за плечо.

— Николай Артемыч, прикажите коменданту усилить охрану.. Собрать писарей, шоферов, кто без машин, связистов...

— Ясно!

— И доложите в штакор, что я перехожу на новое место. По маршруту вышлите разведку...

Кравчук, застегивая на ходу полушубок, побежал по темной крутой лестнице вверх.

— Свертывайтесь! — приказал Мазников всем, кто находился в подвале. — Лишние бумаги сжечь. Знамя — в мой бронетранспортер.

Когда Кравчук вернулся, в подвал уже явственно доносилась трескотня автоматно-пулеметных очередей. Начальник штаба был бледен и как-то странно улыбался, словно удивлялся чему-то совершенно невероятному.

— Ну, товарищи, — прикуривая от пламени лампы-гильзы, нервно сказал он, — чуть было я не того... Пришлось бы вам, Иван Трофимыч, похоронное извещение подписывать. На трех немцев сейчас налетел.

— Где?

— Рядом. Метров сто. Разведка их, что ли, черт их поймет! Иду с радиостанции и вдруг вижу, какой-то солдат сидит на корточках и телефонный провод разглядывает. Спрашиваю: «Ну что — наладил? » Он ка-ак подскочит! Крикнул что-то и — в снег. Я в другую сторону, в воронку, и за пистолет... Одного, кажись, угробил. А второй, откуда он, скотина, появился, из автомата по мне. Метров пятьдесят пришлось на пузе...

— Все готовы? — спросил командир бригады.

— Готовы.

— Выходить по одному! К штабной машине!

Он погасил свет и первым стал подниматься по не видимым в темноте каменным ступеням к мутно серевшему вверху проему двери.

У крытой штабной машины уже ждал комендант. Узнав Мазникова, он шагнул ему навстречу, негромко доложил:

— Товарищ гвардии полковник, дорога занята противником. Танки.

Подошел Кравчук.

— Впереди немецкие тапки,— взглянул на него командир бригады.— Рацию снять! Документы, знамя с часовым, всех раненых — в бронетранспортер. Пойдем в Петтэнд по азимуту. Остальные — пешком! Здесь не больше четырех километров...

Они пошли к бронетранспортеру. В стороне Веленце по черному небу металось зарево.

— Каполнаш-Ниек горит,— сказал Кравчук.

Они оба сели рядом с водителем. Бронетранспортер тронулся, тяжело пробивая себе дорогу в глубоком снегу. Позади, едва видимые во тьме безлунной ночи, ползли два крытых штабных грузовика. Со всех сторон слышались выстрелы, короткие автоматные очереди. Но командир бригады, казалось, не замечал ничего..,

В ночь на двадцать пятое января командующий 6-й немецкой армией генерал Бальк вызвал к прямому проводу бригаденфюрера Гилле. Бальк был раздражен медлительностью командира 4-го танкового корпуса СС и его самовольным решением направить 3-ю танковую дивизию не на Дунафельдвар, а на Дунапентеле. В принципе Бальк не возражал против такого решения. Оно способствовало концентрации сил на главном направлении и увеличивало шансы на успех прорыва к Будапешту. Но он не терпел всегда возмущавшей его самоуверенной дерзости Гилле, особенно непростительной сейчас, в операции, план которой утвердил лично фюрер и о которой он, фюрер, требовал ежедневной подробной информации. А Гилле, словно не понимая ничего этого, действует недостаточно энергично, и его танковый корпус, этот стальной всесокрушающий кулак, вторые сутки беспомощно топчется на месте.

В ожидании разговора Бальк нервно прохаживался по гулкой полупустой комнате в подвальном этаже своей штаб-квартиры. У аппарата возился сухой желтолицый обер-лейтенант в тяжелых выпуклых очках. Его редкие волосы растрепались и свисли на лоб. Наконец, сверкнув стеклами очков, обер-лейтенант поднял голову:

— Бригаденфюрер Гилле у аппарата.

Бальк быстрыми шагами подошел к столу.

— Запросите обстановку в полосе наступления корпуса.

Длинные пальцы обер-лейтенанта быстро забегали по клавиатуре. Послышалось монотонное щелканье и гуденье. Передав приказанное, телеграфист командующего переключился на прием, и почти тотчас же, изгибаясь, как бесконечная змея, из аппарата медленно поползла бумажная лента.

Бальк не садясь прочитал текст ответной телеграммы.

«Четвертый танковый корпус,— сообщал Гилле,— продолжает наступательные операции на прежнем направлении, имея в резерве одну танковую дивизию для развития успеха при решении главной задачи. Противник оказывает упорное сопротивление, местами контратакует. В данное время корпус ощущает серьезную нехватку людей и танков...»

Бальк бросил ленту и, секунду подумав, сказал:

— Передайте: ясна ли вам задача?

Телеграфист передал.

«Мне все ясно»,— ответил Гилле.

— Вы должны справиться с этой задачей,— снова начал диктовать командующий армией.— Теперь это имеет решающее значение. Мы должны пробиться здесь! Это решает все, иначе... Иначе мы погибнем.

На это Гилле ответил:

«Тотенкопф» накануне вступления в бой. Положение в Будапеште требует ускорения действий».

«Еще бы! — зло усмехнулся про себя Бальк.— Это прекрасно понимают все, от фюрера до последнего солдата».

— Передавайте,— сказал он вслух.— Над этим фюрер уже ломал себе голову...

Телеграфист удивленно посмотрел на него: такие слова о самом фюрере!

— Передавайте же! — прикрикнул Бальк.— ...ломал себе голову и затем так приказал. Вы знаете наше решение. Поэтому необходимо действовать именно так! Как далеко еще осталось? Фюрер может принимать новые решения в зависимости от того, как ему докладывают.

«По нашим подсчетам, четырнадцать километров»,— ответил Гилле.

Командующий армией что-то прикинул в уме. Это уже неплохо! Вышли к Дунаю, держим под огнем все переправы. До Будапешта с юга — четырнадцать километров. Это, действительно, не так уж плохо!

— Отвечайте: решающее значение имеет то, чтобы мы теперь здесь пробились. Я делаю все, что требует фюрер, все, чтобы мы вначале покончили с этим делом здесь.

«Если у нас будут танки и солдаты, то мы все сделаем»,— прочитал он минуту спустя на ответной ленте.

— Так мы и должны поступать!

Обер-лейтенант едва успевал передавать продиктованное, ловя каждое слово, сказанное Бальком, и тут же отстукивая его на клавишах аппарата. Командующий армией теперь уже не стоял у него за спиной. Он ходил по комнате и говорил быстро и жестко:

— Мы эту драму доведем до счастливого конца! Главное — разбить сначала эти силы. Тогда мы достигнем всего остального.

Бальку уже виделось беспорядочное бегство советских войск за Дунай. Его фантазия уже строила по правому берегу этой реки мощную оборонительную линию «Дунайский вал», который надежно прикроет и Австрию, и южную Германию. Генерал уже снимал отсюда одну за другой пехотные и танковые дивизии и перебрасывал их в Чехословакию, в Польшу, в Восточную Пруссию...

Ответ Гилле остудил его.

«Но мы становимся все слабее»,— телеграфировал командир 4-го танкового корпуса СС.

Командующий армией не сразу нашел основательный довод для возражения против этой истины, вернувшей его к сегодняшней обстановке за Дунаем. Уже уходя, на пороге узла связи он остановился, резко обернулся к следившему за ним обер-лейтенанту, язвительно сказал: