«Очень хорошо! »

Один немецкий танк, повалив низенький заборчик возле соседнего дома, прогрохотал метрах в пятидесяти от машины командира полка. На башне «тигра» был хорошо виден обведенный белым крест и опознавательный знак «Тотенкопфа». По следу первого так же медленно, на малом газу, прошли еще три «тигра». «Это только здесь? А всего? Пятнадцать? Двадцать? Двадцать пять? И все крадутся в тылы бригады!.. »

Гоциридзе закрыл люк и передал по ТПУ своему механику:

— Заводи! И разворачивай на сто восемьдесят.

«Тридцатьчетверка», стряхивая с себя солому и снег, развернулась и двинулась вслед прошедшим мимо «тиграм». Такой же несложный маневр, подчиняясь приказу командира полка, проделали и все остальные экипажи.

Гоциридзе подключился к рации.

— Всем включить свет!

Голубоватые, сильные, как у прожекторов, лучи танковых фар рассекли черноту безлунной январской ночи, обнажив метрах в двухстах впереди немецкие танки. Ничего не подозревая, «тигры» медленно перебирали гусеницами. В свете фар они несколько секунд шли прежним курсом и вдруг заметались, пытаясь развернуться и уйти в темь.

— Огонь!

Выстрел чьей-то пушки опередил выстрел Гоциридзе, уже нащупавшего кнопку электроспуска. Синевато-желтый разрыв бронебойного снаряда брызнул у кормы «тигра», шедшего слева вторым.

Пока противник разобрался в чем дело, пока «тигры» развернулись, а разворачиваясь, они неизбежно подставляли свои борта под снаряды «тридцатьчетверок», четыре машины уже полыхали на снегу, озаряя холмистое поле вокруг себя багровым блуждающим светом.

— Фары гасить! — скомандовал по радио Гоциридзе. — Не увлекаться. Использовать маски. Следить за соседом. Помогать соседу!..

Тяжелый удар тряхнул, словно приподнял и бросил обратно машину Овчарова. Но «тридцатьчетверка», судорожно дернувшись, продолжала идти, и это успокоило его. Только шла она теперь как-то странно, виляя с борта на борт.

— Бурлак! — позвал механика командир машины.

В наушниках потрескивала тишина..

— В чем дело, Бурлак?

— Глаза, — сдавленным голосом ответил механик. — В люк попал, сволочь!.. Н-не вижу...

Овчаров сразу понял все: бронебойный снаряд «тигра» ударил в лоб машины, попал в люк и брызги раскаленного металла ослепили механика-водителя.

— Стой!

— 3-зачем? — хрипло спросил Бурлак.

— Поднимайся сюда. Я сяду.

— «Тигр» слева! — крикнул командир башни, досылая снаряд и запирая пушку.

— Бурлак! Короткая!

Овчаров нажал кнопку. Башня стала разворачиваться влево.

«Тигр» уходил, отстреливаясь. В рыжих отсветах пламени Горящей неподалеку машины Овчаров увидел его тяжелую приземистую громадину, летящий из выхлопных труб дымок и длинный ствол орудия, сверкнувшего в этот миг острым огненным языком.

Командир танка зажмурился, ожидая удара. Машину качнуло. Болванка скользнула но башне и рикошетом ушла в сторону, в черноту ночи.

Еле видимый в дыму отработанных газов, «тигр» еще маячил в треснутой линзе прицела. Овчаров чуть довернул рукоятку горизонтальной паводки и надавил педаль. Пушка выстрелила. Над кормой немецкого танка, у самого основания башни, сверкнули голубые термитные искры.

«Башню наверняка заклинило. Но упускать! Добить!»

В наушниках зашумело, послышался голос Бурлака:

— Товарищ гвардии лейтенант! Вы приказывайте... Куда вести, приказывайте... Я как-нибудь. Только говорите, куда — направо, налево... Или ногой толкните...

Овчаров стиснул зубы, сглотнул подкативший к горлу приторный комок, секунду переждал. Потом тихо сказал:

— Давай вперед, Серега... Вперед.

С полным светом преследуя подбитого «тигра», Овчаров не видел ничего, кроме тускло поблескивающих, мелькающих звеньев его гусениц и безжизненно сникшей пушки. «Значит, действительно заклинило, стрелять по мне он не может...»

— Готово! — доложил командир башни.

Звук выстрела слился со скрежетом и грохотом на левом борту. Овчарова швырнуло к стенке башни, в глазах на мгновение потемнело. «Подкараулил все-таки... Другой какой-то подкараулил...»

Нужно было развернуться, чтобы убрать из-под огня борт.

— Налево, Серега!

Бурлак сбросил газ, машину стало заносить правым бортом, и в ту же секунду ее остановил новый удар. Погасло внутреннее освещение. Зазвенев, покатились куда-то стреляные гильзы. Мотор заглох.

— Амба! — проговорил во тьме командир башни.

— Амба! — зло передразнил его Овчаров.— Бурлак! Серега!

Механик не отвечал.

— Фонарь! — Овчаров на ощупь взял поданный ему башнером фонарик, скользнул со своего сиденья вниз. Посветив, увидел Бурлака. Механик-водитель был неподвижен. Всем телом навалившись на рычаги, он, казалось, и в последние минуты жизни все еще пытался вести подбитую «тридцатьчетверку». Его промасленная ватная куртка дымилась.

Овчаров погасил фонарик, сунул в карман. Потом взял отяжелевшее тело Бурлака под мышки и осторожно подвинул в сторону, чтобы освободить сиденье. Надо было попробовать завести мотор. Если гусеницы целы, тогда удастся убрать машину из-под огня.

Он нажал стартер. Послышался бессильный сдавленный клекот — и только.

«Еще раз! »

Над головой грохнуло. Казалось, что танк зашатался.

Мотор не заводился. Стартер стонал, хрипел, задыхался и был бессилен. «Тридцатьчетверка» больше не могла двигаться.

Подсвечивая фонариком, Овчаров полез обратно в башню — там было орудие, которое, наверно, могло еще стрелять.

Внутри танка едко пахло дымом. Лейтенант вытер со лба пот, закашлялся. Его протянутая вперед рука наткнулась на голенище кирзового сапога. Нога, обутая в этот сапог, не пошевелилась.

«Значит, и командира башни!.. »

Овчаров остался в неподвижной машине один. Один с двумя убитыми товарищами.

Снаряд, угодивший в танк несколько минут назад, когда Овчаров пытался завести двигатель, сорвал крышку люка. Вышли из строя прицел и смотровые приборы. Овчаров подключился к рации. Тишина.

«Теперь, кажется, действительно амба! » Нельзя было даже стрелять, хотя пушка цела и в боеукладке еще не кончились снаряды.

«Вынести ребят — и уходить».

По башне ударил еще один снаряд. Брызнуло холодное синее пламя, и спустя миг на все вокруг обрушились тьма и тишина...

Очнулся Овчаров сам не зная отчего: то ли от душной жары, накалившей броню башни, то ли от боли, которая разламывала все тело. Ноги не слушались, голова отяжелела, а перед закрытыми глазами метались желтые, синие, розовые, зеленые, белые расплывчатые пятна. Они бесшумно гонялись друг за другом, выписывали зигзаги, кружились, мелькая, как тарелки в руках невидимого жонглера.

Овчаров медленно открыл глаза. Над головой в дыре люка трепетно поблескивала одинокая звездочка. Где-то далеко слышалась стрельба. Где-то рокотал мотор танка. Где-то тяжело и раскатисто рвались снаряды.

Стиснув зубы, волоча непослушную, словно не свою ногу, он высунулся из башни и сразу захлебнулся горячим воздухом. Танк горел.

— Н-не пойдет! Эт-то дело н-не пойдет! — прохрипел Овчаров, цепляясь за обрез люка окровавленными руками.

Грязный, мокрый от пота, без шлема, с растрепанными волосами, он вылезал из башни, окруженный со всех сторон огнем. Наконец, застонав от боли, вывалился на узкую горячую ленту надкрылка. Кобура с пистолетом глухо ударилась о металл.

«Вниз... В снег... »

Сжавшись, чувствуя, что вот-вот вспыхнет на нем промасленный комбинезон, Овчаров перевернулся и упал вниз на исполосованный гусеницами, красный от полыхающего огня снег.

Здесь он несколько секунд отдохнул, зачерпнул горсть грязно-холодной кашицы, сунул в рот и пополз прочь от машины, оставляя за собой черный прерывистый след.

Неподалеку горела еще одна «тридцатьчетверка». Пламя спокойно и деловито лизало сталь башни, трепыхалось по решеткам жалюзи над двигателем. Люки машины были закрыты.

«Кто? — уставившись в этот страшный костер, спросил себя Овчаров. — Кто? Мазников? Снегирь? Или... Или полковник? »