— Что имеете против этого всего возразить, Алексей Владимирович?
— Господь Вседержитель! — почти простонал снэковый король. — Царица Небесная! Да я знать про то ничего не знал! Про всю эту ихнюю возню за моей спиной. А когда бы и знал — не стал бы так решать чисто коммерческий вопрос… Не такой я человек. Да «Хрустец» этот ваш — без пяти минут банкрот! Тоже мне — конкуренты! Пыжатся больше… Гонора много, а за душой, в чистых то бишь активах, — пшик! Да и капитализация у меня в сравнении с ними — ого-го! А «Хрустец»… набрали, понимаешь, кредитов, а отдавать нечем. Вся прибыль уходит на их погашение! Зарплату, говорят, уже не только работягам, но и менеджерам с задержкой платят… Какие они мне соперники!
— Но все же в этом есть логика, не находите? — гнул свое следователь. — Как объясните? Столько совпадений. Опять же — возможность плюс мотив, как туг было верно замечено… А не вы ли, между прочим, организовали попытку ограбления квартиры профессора Костромирова? М-м? Даром, что ли, Горислав Игоревич столь пристально рассматривает вон того вашего белобрысого охранника. Да, да! Вон того альбиноса красноглазого, что в углу шхерится! А как вы связаны с манускриптом? С «Житием Феофила»? Чего это вы так побледнели, господин Прошин? Нехорошо вам? А вы облегчите совесть, снимите грех с души, и вам сразу легче станет. — И добавил с прокурорской проникновенностью: — Я зна-аю!
— Постой, Вадим Вадимович, — неожиданно вмешался Костромиров, — думаю, что ты не там копаешь. Более того, полагаю, что мы с самого начала пошли по ложному пути, когда уверили себя, что убийца непременно один из кавалеров ордена.
— К чему ты клонишь? — в некотором раздражении обернулся к нему Хватко.
— Тебе известно, а остальным присутствующим еще, наверное, нет, — невозмутимо продолжил Горислав Игоревич, беря стул и усаживаясь неподалеку от скованного Пеклова, — что я только сейчас вернулся из Греции, куда мне пришлось отправиться в поисках разгадки тайны пресловутого манускрипта и где мне удалось побывать на полуострове Халкидики и посетить Святую Гору. И вот что я узнал, поговорив с игуменом Русского Свято-Пантелеимонова монастыря на Афоне архимандритом Сергием.
Оказывается, рукописи с «Житием преподобного Феофила» в библиотеке монастыря никогда не было и нет, а ежели таковая рукопись существовала, то, по словам отца Сергия, могла храниться разве что в ските Богородицы Ксилургу — старейшем из русских святогорских скитов, чья небольшая библиотека числом раритетов немногим уступала библиотеке Пантелеймонова монастыря, а по древности сохранявшихся там рукописей, среди которых имелись относящиеся к IX–XI векам, даже и превосходила.
Но в 1999 году в ските случился большой пожар: начавшись в скриптории, он быстро распространился практически по всему скиту, охватил парадные помещения, архондарик, настоятельскую и общую келии… На тот момент в обители находилось только семь монахов-насельников. Все они были весьма преклонного возраста, и ни одному из них не удалось спастись от огня, все семеро сгинули в пламени. Погиб и скрипторий вместе со всем книжным собранием. Таким образом, если искомый мною манускрипт и хранился в ските, то суровые факты явно свидетельствуют о том, что он должен был также погибнуть при пожаре, ибо тела всех семерых старцев были после обнаружены на пепелище и вынести хоть что-то из огня было попросту некому. Но я-то знал, что рукопись «Жития» сохранилась! Казалось бы, неразрешимое противоречие! К счастью, отец Иосаф, что был гостинником моим в монастыре, вспомнил, что аккурат в это время в том же скиту обретался некий молодой послушник, прибывший на Афон по благословению кого-то из московских иерархов как раз для посильной помощи в приведении в порядок рукописного собрания, ну и, конечно, в целях духовного окормления. Об этом мало кто знал, ибо тот послушник никогда не покидал пределов обители. Однако трупов-то на пожарище обнаружили только семь! Следовательно, если кто и мог вынести манускрипт — это он. Тут я мысленно связал кое-что кое с чем, и внутренний взор мой невольно обратился к вашей, господин секретарь-референт, персоне.
— Да-да! — продолжал Костромиров, обращаясь теперь уже непосредственно к Пеклову. — Уж очень вы, Алексей Иванович, кстати объявились тогда, после смерти Щербинского-младшего, плюс постоянный интерес к расследованию, довольно странный, учитывая отсутствие родства с погибшими и какой-либо имущественной или иной материальной заинтересованности. Но, признаюсь, на мысль о вас натолкнуло меня в первую очередь, конечно, не это. Дело в том, что отец Иосаф запомнил одну деталь, которая не могла не броситься ему в глаза, как совершенно чуждая тамошним монахам: исчезнувший послушник носил в левом ухе небольшую золотую серьгу с зеленым камнем. Ну точно такую, что висит и в вашем ухе! Забавное совпадение, не находите? Впрочем, сам я в совпадения не верю, почему по возвращении домой сразу же связался с одним своим хорошим знакомым из Историко-архивного института. Помните, вы упоминали, что оканчивали именно этот институт и там же защищали диссертацию? Ну вот, я и постарался выяснить у своего знакомого, помнят ли вас в альма-матер. Оказалось, даже очень помнят. И вот что он мне поведал: кандидатскую диссертацию вы защищали по странноватой теме «Отравления как инструмент политики итальянских и французских дворов эпохи Возрождения» — ну, там, всякие Борджа, Медичи, Руджиери, Бианки, et cetera… И так этой темой увлеклись, так эта тема вас захватила, что вы, помимо изучения литературных источников, занялись еще и историей токсикологии, а потом — и самими ядами. Даже стали коллекционировать наиболее экзотические из них: редкие растительные яды, яды насекомых, змей, морских звезд и прочих тварей земных… Коли не ошибаюсь, в этих похвальных целях вы предприняли несколько экспедиций в Центральную Африку, к пигмеям, и в Южную Америку, к индейцам. Я все правильно излагаю Алексей Иванович?
Пеклов сидел молча, бледный как смерть, но все с прежней, будто приклеенной кривой усмешкой.
— А потом случилась ужасная трагедия, — продолжил Горислав Игоревич, — будучи все ж таки не токсикологом-профессионал ом, а рассеянным, поглощенным гуманитарной наукой историком-медиевистом, вы хранили экземпляры своей смертоносной коллекции не в сейфе, а во вполне доступном секретере, который зачастую забывали даже замыкать на ключ… Так и произошло, что ваша пятилетняя дочка случайно, вероятно играя в дочки-матери или еще во что, добавила содержимое одного из ваших пузырьков к неким пищевым продуктам. В результате ни вашу жену, ни дочь спасти не удалось, они умерли по дороге в больницу… У вас случился серьезный психический срыв, даже расстройство, что, конечно, неудивительно в такой страшной ситуации. Два года вас продержали в Кащенко. А по выходе вы обратились к религии. Причем вашим духовным наставником стал не кто иной, как наш общий знакомый — отец Серафим. Именно он благословил вас отправиться на Афон: дескать, и духовное утешение обретете, и пользу науке принесете — как специалист поможете, поспособствуете копированию, переводу и сохранению тамошних редчайших рукописей, многие из которых на грани утраты — жучок, старые немощные монахи, которые и себя-то обслужить не в силах, не то что… Сказано — сделано. Стали послушником. Теперь осталось выяснить, как вы связаны с рукописью, зачем она вам понадобилась и какое отношение вы имеете ко всем этим убийствам. Лично я подозреваю, учитывая все вышеизложенное про рукопись и яды, что самое непосредственное, прямое. Признайтесь, это же вы подсунули Фаддею Аристарховичу записку, что его вино будет отравлено? Конечно, вы! Отпираться бессмысленно — почерковедческая экспертиза легко докажет. Скажите, а если бы Вадим Вадимович, столь удачно и вовремя, не попросил вас попытаться подсесть к старикам-академикам, как вы собирались действовать тогда? Переодеться официантом? Впрочем, сейчас неважно. Полагаю, план действий у вас был тщательно и заблаговременно продуман, и, скорее всего, даже не один. Но вы мастер и на импровизации! Думаю, дело было так: поскольку вам удалось подсыпать отраву лишь в один бокал — в бокал Хоменко-Лисовского, — вы и сунули «упредительную» записку академику Чудному, а когда тот — то ли поверив анониму, то ли на всякий случай, а может, все сразу — подменил бокалы и благополучно отхлебнул из отравленного, вы тем временем встретили в туалете Тихона Анатольевича и доверительно сообщили ему, что Чудный-де намерен его отравить; когда же Хоменко-Лисовский в смятенных чувствах вернулся к столу, вы позвонили из автомата на ресторанный ресепшен, чтобы Фаддей Аристархович отлучился, дав тем самым Хоменко-Лисовскому возможность в свою очередь — уже вторично — подменить бокалы и вернуть себе отравленное вино обратно. И несчастный не преминул воспользоваться шансом отравить самого себя. Да, в юморе, пускай и могильно-черном, вам не откажешь! Впрочем, в изысках и лабиринтах вашей больной фантазии пускай следствие разбирается. Или врачи. Меня же прежде всего интересует — каков у вас мотив? И при чем тут «Житие»?