Это объявление о розыске разослали работникам органов безопасности и охраны общественного порядка, следственных органов. Главное место в нем занимали четыре фотографии: одно и то же лицо анфас и в профиль, с волосами и без волос. Две последние пришлось реконструировать, поскольку посмертного снимка рассылать не следовало, а никакой фотографии убитого без волос у него на квартире, разумеется, не нашли. Предлагалось расспрашивать население, особенно репатриантов из Восточной Галиции, не припомнят ли они такого человека.

А в северном портовом городе напрасно ожидали вестей. В жаркий летний день еще раз собрался штаб следствия, на который прибыл из Варшавы офицер Главного управления.

— Мы этого ожидали, — сказал майор Кедровский раскачиваясь в кресле, — с тех пор, как установили несоответствие папиллярных линий в документах и два вида клея в «кеннкарте». Однако… Во время оккупации «кеннкарте» подделывали многие, но один принцип соблюдался неукоснительно: и в фальшивом удостоверении фотокарточка и отпечатки пальцев должны принадлежать тому, кто его предъявляет. Ведь это было легче всего проверить в случае провала или просто облавы. Следовательно, наш Икс, Игрек или Зет не пользовался этим документом в порядке оккупации. Он обзавелся им потом, быть может, в последние дни оккупации, так как по тем или иным соображениям хотел или был вынужден скрыть свою настоящую фамилию.

— И настоящую внешность. Парик!

— Да, и внешность тоже. На фотокарточке в «кеннкарте» мы видим его уже в парике. Значит, он успел заблаговременно сняться в парике.

— Может, он и прежде носил парик?

— Вполне возможно.

— А как он раздобыл «кеннкарте» человека, расстрелянного в 1943 году в Станиславуве?

— Знай мы это, мы бы знали все. Надо рассуждать логически. Удостоверение личности казненного, видимо, находилось в архиве гестапо в Станиславуве. И тут возможно несколько вариантов. Либо это…

— Гестаповец! — торжествующе закричал Левандовский.

— …Либо человек, укравший документ при эвакуации гестапо.

— Не исключено, что удостоверение доехало до Германии а вернулось к нам с Запада вместе с этим человеком, — эта версия еще больше устраивала поручика.

— Нет, — возразил Кедровский. — Если бы его заслали сюда в 1947 году, все бумаги были бы у него в идеальном порядке. Специалисты не делают таких промахов с отпечатками пальцев, не говоря уже о подписи, и не оставляют на документе двух слоев клея.

— Может, он сам сфабриковал себе удостоверение…

— …И вернулся в Польшу для того, чтобы годами маскироваться? На Западе ему легче было скрываться. Нет! Я думаю, что он попросту не смог отсюда выбраться. Такие случаи бывали.

— Гипотезы, — буркнул Левандовский.

— Что же нам еще остается? Мы не нашли преступника — и потеряли жертву. Вместо одной загадки надо решать две. Уравнение с двумя неизвестными.

— В такой системе уравнений для большей точности сначала «икс» выражается «игреком». Итак, предположим, что Кошух нам известен, и пойдем назад по вещественным следам самого преступления. Заберемся как можно дальше в прошлое, поскольку сорванный парик указывает на прошлое. Прежде чем мы разыщем четвертого мужчину, который был в тот день в номере убитого, надо разобраться с тремя другими: журналистом, служащим верфи и доктором. Доводя вопрос до абсурда, следует подозревать всех троих одинаково. И искать четвертого. Попытаемся рассмотреть вблизи жизнь каждого из этих трех человек: журналиста, служащего верфи, врача…

— Но только так, чтобы не спугнуть их! Это очень важно.

* * *

— …Товарищ майор! — докладывал по телефону из управления дежурный офицер. — Вы ведете дело об убийстве в гостинице «Сьвит»? Тут гражданка одна явилась, из типографии, хочет дать показания.

— Через четверть часа буду в управлении. Пусть ждет! Пусть непременно меня дождется!

Майор проработал в милиции около пятнадцати лет, и весь его следовательский опыт свидетельствовал о том, что, если в управление в десять часов вечера приходит женщина, которая хочет дать показания, это всегда означает открытие каких-то новых фактов. Женщине больше невмоготу сохранять тайну, ей нужно поскорее снять тяжесть с души, и она прибегает в милицию именно вечером, украдкой, чтобы никто ее не заметил.

— …Вы ко мне? — Майор указал женщине на кресло.

Она присела на самый краешек и не знала, как начать.

Майор помог ей:

— Вы работаете в типографии?

Женщина утвердительно кивнула.

— Вы знаете журналиста Грычера?

— Потому-то я и пришла.

— Откуда вам известно о преступлении в гостинице «Сьвит»? — Он хотел это выяснить, поскольку милиция старалась по возможности не привлекать внимания к расследованию алиби Грычера.

— Я узнала случайно, от соседки. Ее знакомая работает в «Сьвите».

— Понятно. Продолжайте, пожалуйста.

— Она рассказала мне об убийстве неделю назад. А я… А я, пан майор, сказала неправду! — с отчаянной решимостью призналась женщина.

— Кому? — Майор притворился удивленным, хотя уже обо всем догадывался.

— Я работаю в типографии вахтером…

Майор принял это к сведению.

— Меня вызывали в отдел кадров. Уже давно… И спрашивали обо всех, кто вечером 15 мая входил и выходил из типографии. Я тогда ни о чем понятия не имела… Ни о преступлении в гостинице, ни о том, что Грычер там был… — Женщина очень волновалась, ей не хотелось подводить журналиста, и в то же время она боялась, как бы ее не привлекли к ответственности за ложные показания. — Я тогда сказала, что он никуда не отлучался. А на самом деле он…

— Грычер? — уточнил майор Кедровский.

— Грычер… Он вышел около девяти и отсутствовал целый час.

— Почему же вы об этом умолчали?

— Да ведь, думалось, зачем болтать лишнее, у человека будут неприятности… Я знаю, ну, он изменяет жене. И встречается с той, с другой, во время дежурства. А он, оказывается, был в гостинице. В тот самый вечер.

— Вам придется подписать протокол, — предупредил майор.

Женщина уже не сдерживала слез, она плакала открыто, не таясь. Кедровский успокаивал ее, уверяя, что никто об этом не узнает. Он поспешно записывал ее показания.

— Часто Грычер выходил, когда был дежурным редактором?

— Нет, изредка. Но его девушку я знаю в лицо. Она иногда ждет его у проходной…

Итак, Грычер утаил, что отлучался на целый час. В типографии никто его не выдал. Может быть, для дела этот факт не имеет ровно никакого значения. А может быть?… Сын крестьянина из-под Быдгощи, Грычер, в то время еще мальчик, всю оккупацию прожил в деревне, у отца. Только за год до освобождения его отправили в Познань на завод, тот самый, где впоследствии работал Кошух… Однако парень появился там в последний раз накануне вступления поляков в Познань. Он добровольцем пошел в армию, участвовал в боях на Западных землях, дошел до Одера. После демобилизации сдал в Торуни экзамены на аттестат зрелости, там окончил юридический факультет и к ним, в портовый городок, приехал уже журналистом. Никогда его жизненные тропы не пересекались с тропами Кошуха. Один лишь раз, в больнице, вне всякого сомнения — случайно. «Но не встречались ли они в нашем городе раньше? — думал майор Кедровский. — Не была ли встреча в больнице случайным продолжением давнего знакомства? Что в действительности связывало Грычера с Кошухом? Почему он утаил от следствия этот час? Почему? Из джентльменских побуждений, чтобы уберечь даму сердца от неприятных расспросов, а также для самозащиты, чтобы не нарушать домашний покой?»

Он пододвинул женщине протокол на подпись,

* * *

Вызванный к майору Левандовский взбежал по лестнице, прыгая через три ступеньки. Еще бы, обнаружен четвертый! Спрашивают, что с ним делать.

— Поступайте как сочтете нужным. Мы можем взять его, а можем и понаблюдать. Нельзя только допустить, чтобы он ускользнул или понял, что нам о нем кое-что известно. Наши люди с него глаз не спускают.