Written at the Request of Sir George Beaumont, Bart. and in his Name, for an Urn, placed by him at the Termination of a newly-planted Avenue, in the same Grounds
Ye Lime-trees, ranged before this hallowed Urn,
Shoot forth with lively power at Spring's return;
And be not slow a stately growth to rear
Of Pillars, branching off from year to year
Till they at length have framed a darksome Aisle; —
Like a recess within that awful Pile
Where Reynolds, mid our country's noblest Dead,
In the last sanctity of Fame is laid.
— There, though by right the excelling Painter sleep
Where Death and Glory a joint sabbath keep,
Yet not the less his Spirit would hold dear
Self-hidden praise, and Friendship's private tear:
Hence, on my patrimonial Grounds have I
Raised this frail tribute to his memory,
From youth a zealous follower of the Art
That he professed; attached to him in heart;
Admiring, loving, and with grief and pride
Feeling what England lost when Reynolds died.
In the Grounds of Coleorton, the Seat of Sir George Beaumont, Bart. Leicestershire.
The embowering Rose, the Acacia, and the Pine
Will not unwillingly their place resign;
If but the Cedar thrive that near them stands,
Planted by Beaumont's and by Wordsworth's hands.
One wooed the silent Art with studious pains, —
These Groves have heard the Other's pensive strains;
Devoted thus, their spirits did unite
By interchange of knowledge and delight.
May Nature's kindliest powers sustain the Tree,
And Love protect it from all injury!
And when its potent branches, wide out-thrown,
Darken the brow of this memorial Stone,
And to a favourite resting-place invite,
For coolness grateful and a sober light;
Here may some Painter sit in future days,
Some future Poet meditate his lays;
Not mindless of that distant age renowned
When Inspiration hovered o'er this ground,
The haunt of Him who sang how spear and shield
In civil conflict met on Bosworth Field;
And of that famous Youth, full soon removed
From earth, perhaps by Shakspeare's self approved,
Fletcher's Associate, Jonson's Friend beloved.
In a Garden of the same
Oft is the Medal faithful to its trust
When Temples, Columns, Towers are laid in dust;
And 'tis a common ordinance of fate
That things obscure and small outlive the great:
Hence, when yon Mansion and the flowery trim
Of this fair Garden, and its alleys dim,
And all its stately trees, are passed away,
This little Niche, unconscious of decay,
Perchance may still survive.-And be it known
That it was scooped within the living stone, —
Not by the sluggish and ungrateful pains
Of labourer plodding for his daily gains;
But by an industry that wrought in love;
With help from female hands, that proudly strove
To aid the work, what time these walks and bowers
Were shaped to cheer dark winter's lonely hours.
Inscription for a Seat in the Groves of Coleorton
Beneath yon eastern Ridge, the craggy Bound,
Rugged and high, of Charnwood's forest ground
Stand yet, but, Stranger! hidden from thy view,
The ivied Ruins of forlorn GRACE DIEU;
Erst a religious House, that day and night
With hymns resounded, and the chaunted rite:
And when those rites had ceased, the Spot gave birth
To honourable Men of various worth:
There, on the margin of a Streamlet wild,
Did Francis Beaumont sport, an eager Child;
There, under shadow of the neighbouring rocks,
Sang youthful tales of shepherds and their flocks;
Unconscious prelude to heroic themes,
Heart-breaking tears, and melancholy dreams
Of slighted love, and scorn, and jealous rage,
With which his genius shook the buskined Stage.
Communities are lost, and Empires die, —
And things of holy use unhallowed lie;
They perish;-but the Intellect can raise,
From airy words alone, a Pile that ne'er decays.
Нарциссы[169]
Я летним облачком блуждал
В холмах и долах, одинок,
И на прибрежье увидал
Златых нарциссов табунок.
В тени деревьев, над волной
Качал их ветер озорной.
То звездный рой, устав мерцать,
Со Млечного Пути сошел,
И узкий берег озерца
Каймой сияющей обвел;
Несметно их — и, как живой,
Кивал мне каждый головой.
Играет бликами волна,
Но ярче золото земли;
Иная радость не нужна —
Возьми, прими и раздели;
Дарованному благу рад,
Смотрю, не отрывая взгляд.
Когда я в мысли ухожу,
Когда блаженствую в тиши —
Я взором внутренним гляжу
На златоцвет моей души;
И сердцем я принять готов
Круженье золотых цветов.
Питер Белл
Рассказ.[170]
Что значит имя?
…….
«Брут» так же духа вызовет, как «Цезарь».
ПРОЛОГ
Как конь крылатый иль воздушный шар,
Вовек мне не взлететь, и всё же
Я в облака подняться б мог,
Небесный обретя челнок,
На серп луны похожий.
И вот обрёл я чудный чёлн,
На яркий серп луны похожий;
Коль веры нет, что поплыву
По небу, гляньте в синеву —
Меня узрите в день погожий!
10
Мои друзья, вкруг вас рокочет,
Волнуется как море лес;
Опасность чудится в ветвях,
И вас наверно мучит страх
За мой челнок среди небес!
А я спокоен, я любуюсь
Кормой челна и небесами;
Когда б вас не было мне жаль,
Я, видя вашу грусть-печаль,
Смеялся б весело над вами.
20
Мы вдаль плывём, мой чёлн и я:
Такое плаванье — для смелых!
Ветра и глуби облаков
Легко я одолеть готов
С моим челном в любых пределах.
Мы вдаль плывём, и радость наша
Не может быть омрачена;
Что ей людских страстей недуг!
Средь звёзд, рассыпанных вокруг —
Как месяц на небе она.
30
Дух замирает от высот;
Все выше мой челнок небесный
В эфир взмывает голубой,
Шлейф звёзд оставив за собой:
Всё выше мой челнок чудесный!
Вот Рак, Телец и Скорпион…
Но пронеслись быстрей снаряда
Мы мимо Марса — рыжий бог
Весь в шрамах с головы до ног;
Такого спутника не надо!
40
В руинах города Сатурна,
Там привидения унылы;
А вот среди сестёр-Плеяд
Целующихся плыть я рад —
Они приятны мне и милы.
Меркурий весел, резв, шумлив,
Велик, богат Юпитер властный;
Но что они с их красотой
В сравненье с нашею Землёй,
С песчинкою прекрасной?
50
Назад, на Землю, в зелень трав!
Когда б я здесь века скитался,
Мне мир для жизни и труда,
Не стал бы лучше никогда —
Я сердцем там остался.
Смотри! Вон чудная Земля!
И Тихий Океан под нами!
Пронзают Анды облака,
И Альпы там стоят века
Застывшими волнами!
60
Там Ливии желты пески;
Вон Днепр сребрится! А левее
Вся в яркой зелени холмов,
Глянь — Королева островов;
От зол её храните, феи!
Вон город, где родился я!
Вон там играл, на том лугу;
Потерян я в краях иных,
Но человек я — средь родных,
На этом берегу.
70
Вовеки сразу сто вещей
Мне не являлись так прекрасно;
Как мелодичен звон лесной!
Я нежный шум земли родной
Могу внимать всечасно!
“Не стыдно ль тосковать, бездельник,
По дому! Надо, наконец,” —
Челнок воскликнул — “мне найти
Для дела лучшие пути;
Мне полумесяц — брат-близнец!
80
“Поэта сердце до сих пор
Не обмирало так, быть может;
Не музыка ли сфер, мой друг,
Твой смертный покорила слух?
Она теперь не потревожит.
“Ну, хорошо; в пределах нижних
Есть чудеса свои — пойдем;
Ведь я для друга своего
Не пожалею ничего;
Что в мире есть — увидишь в нём.
90
“Спеши! Мы над Сибирью снежной
С сияньем северным — взгляни!
Вольёмся в яркий белый цвет,
И звезды, прячущие свет,
Зажгут свои огни.
“Я знаю тайны уголка,
Где не был человек — тот край
С вечернею зарёй сравним;
Хоть в сердце Африки храним,
Прохладен, словно рай.
100
“Я знаю тайны царства фей,
Где всё — за дымкою теней:
В тени дома, холмы и дали,
И дамы милые в вуали
В тени дворцов и королей.
А хочешь — посетим края,
Где ты постигнешь, как умело
Земля и небо познают,
Сплавляясь вместе, тяжкий труд
Магического дела!”
110
“О, сгусток света, мой челнок!
Тебя прекрасней нет созданья!
Ты с ролью справился вполне;
Прими же всё, что есть во мне,
Что я прожил — и до свиданья!
“Соблазн сокрыт в твоих словах;
Но, если страстно так стремиться
Осуществлять свои мечты,
Тогда совсем забудешь ты,
Что на земле творится.
120
“Когда-то в таинствах все люди
Внимали с верою речам
С напевным песенным стихом;
Поэты вторили потом
Тем первобытным чудесам.
“Иди — (но этот мир сонлив,
И век, наверно, слишком стар)
Возьми с собою молодых
И беспокойных — я для них,
Как спутник — недостойный дар.
130
“Люблю, что предстаёт глазам:
Ночной покой и бодрость дня;
Земли родимой бытиё,
Печали, радости её —
Вот всё, что нужно для меня.
“Кольцо раджи, дракона клык
В награду мне совсем не нужно,
Мой скромен путь, я, не спеша,
Бреду, крепка моя душа,
И сердце благодушно.
140
К чему волненье иль покой,
Иль чувств паренье? Что приятней
Чудес, чем те, что может ум,
Обычной жизни внемля шум,
Найти или создать в ней?
Скорбь — властелин сильней монарха;
Сильней из всех заклятий — страх;
Раскаянье людских сердец,
Как доброй силы образец,
В неслышных явлено слезах.
150
“Но по желанью моему
Спусти меня с высот эфира;
И странствуй сам, как Гиппокриф,
Свой путь опасный возлюбив,
По закоулкам мира!
“А я — вернусь к столу в саду,
Где лето коротать отрадно;
Вот вышел сквайр, а дочка Бесс —
Цветок расцветший, под навес
Уселась, где прохладно.
160
“И много там других — они
Не знают, что я был не ближе,
Чем звезды; — девять под сосной,
Чьи ветви так спасают в зной;
Я вижу всех — я вижу!
“С супругою викарий там,
Друг Стивен Оттер, добр и мил;
Пока что вечер не погас,
О том я расскажу им сказ,
Как Питер Белл, горшечник, жил".
170
И здесь умчался мой челнок,
Балласт оставив свой с презреньем!
А я, как мог, туда, где стол
Стоит в саду, тотчас пошёл
С унылым настроеньем.
“А вот и он!” — вскричала Бесс,
И кинулась ко мне навстречу;
“Мы заждались вас, милый друг!” —
Шумели все, толпясь вокруг, —
Все девять (я замечу)!
180
“Друзья, ну что вы! Я же здесь!
Я, слава богу, с вами снова;
Садитесь все под сень листвы,
И будете довольны вы,
Своё держу я слово”.
Мне было трудно говорить,
Как если мне нелепый сон
Всё снился, потому я сразу,
Не медля, приступил к рассказу,
Чтоб скрыть, что я смущён.