— Я на Беленькую не сержусь, — сказала Ириша. — Она ведь не разыграла меня, не сплетню пустила. Она, по-моему, желала сделать мне приятное.

— Нет, Таняпка ничего себе девчонка, — сказал я и добавил, вдруг вспомнив ту нашу прогулку по городу, когда мы встретили Иришу и завалились к ней в гости: — Честно-то говоря, это я во всем виноват. Таняпка ничего не выдумала. Мы гуляли однажды — Таняпка, я, Ритуля Басс, Алик Зуев, Рюмин, Абашидзе, — и они прицепились ко мне, будто я в одну девочку влюблен. Ну прямо затюкали. И я тогда сказал им, чтобы они поутихли, что все это вранье, а я-то вовсе влюблен в тебя. Таняпка и запомнила.

— Так и сказал, что в меня?!!

— Так и сказал, что в тебя.

— И это, по-твоему, честно?!!

— А чего, собственно?!

— А и того! Пошли бы слухи, сплетни. Хорошо еще, что все ребята оказались порядочными. Да и Таняпка, судя по всему, только мне об этом и сообщила. А так бы… А если бы ты и вправду мне очень нравился, а? Ты мне — да, а я тебе, оказывается, — вовсе нет. Я бы поверила, а ты — вовсе не влюблен.

— Ну… вообще-то ты права, — сказал я. — Это было не очень-то хорошо с моей стороны. Но это не специально, ты поняла?

— Конечно. А то — вообще ужас! Надо подумать, прежде чем ляпать.

— Да, — сказал я. — Ты извини. Я честно — не нарочно. Просто так получилось, вырвалось.

Мы вышли на площадь Труда, я посадил Иришу на трамвай, а сам сел на другой — на Петроградскую, в сторону Ленфильма. Я проехал мимо зоопарка, слез возле кинотеатра «Великан», и там уже мне было совсем недалеко, приехал я вовремя.

Я не знаю, почему, стоя возле Ленфильма, я так волновался: буквально, меня трясло.

Света появилась с небольшим опозданием, вся какая-то неузнаваемая.

Она показалась мне совсем взрослой девочкой, может быть потому, что вышла со студии. Не знаю.

— Ну, здравствуй, — сказала она мне. — Давно не виделись. — И она протянула мне чуть влажную теплую ладошку. — Что будем делать? Если гулять, то лучше здесь, конечно. Здесь симпатично, не то что в моем районе: все дома похожие.

— Давай гулять, — сказал я. Мы отправились в парк возле метро. Я спросил: — Снова будешь сниматься?

— Не знаю, — сказала она. — Пока кинопробы идут. Может, я и не пройду.

— Роль?

— Ага.

— А есть еще девочки на твою роль? Ну, которые тоже пробуются?

— Есть.

— А тебе хочется снова сниматься? Глупый вопрос, конечно.

— Почему глупый? В общем-то сниматься трудно, утомительно. Но мне хочется.

— Из-за славы? — сказал я шутливо, и она поняла, что я шучу.

— Да вроде нет. Там, на съемках, все такое незнакомое, необычное, просто так жить интереснее.

— Понимаю, — сказал я тупо.

Мы молчали. Я подумал, что не очень-то умно будет спрашивать у нее, по какому такому праву она послала без спроса в газету мой рассказ про кошку. Без спроса-то без спроса, но ведь из лучших побуждений.

— Это ведь номер твоей школы?.. — спросила она вдруг, называя номер.

— Да, моей.

— Я получила приглашение участвовать в спектакле…

— Я знаю, — сказал я.

— Откуда?

Почему-то я покраснел.

— Я сам в этом драмкружке, — сказал я. — Правда, по случайности. Ну, меня как бы заставили, уговорили.

— Идея пригласить меня, надеюсь, была не твоя? — спросила она.

Я поглядел на нее так, что она поняла, что даже предположение ее было не очень-то удачным.

— Нет. Не моя идея, — сказал я. — Просто тебя хорошо знают по фильму, вот одна наша малышка и предложила, а все обрадовались.

— Я еще не написала ответ, но напишу и откажусь. Честно говоря — не до этого, да я на сцене и играть-то не умею, ни разу не пробовала.

— Откажись, — сказал я. — Ничего особенного в этом нет. Скажи, пожалуйста, — помолчав, спросил я, — зачем ты послала мой рассказ в газету? Ну, не спросив меня. Это ведь ты послала? Больше некому.

— Да, я, — сказала она. — Я тоже об этом думала: хорошо это или плохо. Все забывала спросить. Действительно, без спроса. Вдруг бы ты был против.

— Да даже и не в этом дело…

— Да, конечно. Даже если и не против… Как-то неудачно получилось, ты прости. Вроде как у тебя за спиной. Честно-то говоря, я думала, это хорошо. Вернее, не думала, а просто вдруг так решила: мне очень понравился рассказ. Я даже обомлела, когда его напечатали, и сразу же выслала тебе. Не сердись, пожалуйста.

— Да нет, что ты, — быстро сказал я. — Я не сержусь. — Мне даже неловко стало оттого, что она все верно поняла и просит прощения.

— Кстати, а ты не мог бы сказать в школе, в своем драмкружке, что я против участия в спектакле, не получается, съемки?

— Нет, — сказал я. — Я не могу. Не хочу.

— Разве это так уж трудно?

— Не в этом дело. Просто начнут приставать: а правда ли, что я тебя знаю. Или еще хуже: захотят, чтобы я тебя уговорил, если уж мы знакомы. Напиши лучше сама.

— Да, пожалуй, ты прав. Так даже будет вежливее.

После мы надолго замолчали.

Мне было совершенно ясно, что Света так понравилась мне потому, что и была Юлей, именно поэтому — только я сразу не догадался. Я думал об этом именно так и никак иначе. Но как об этом думала теперь Света, я не знал.

— Вполне возможно, — сказал я вдруг, — что я приехал бы на нашу встречу с собакой.

— С какой собакой? А она где?

— Уже не у меня. А жила у меня. Это Гошани собака, моего друга. Он ездил на хоккейные сборы, и Памир жил у меня. Его Памир зовут, эрдель.

— Прелесть какая, — сказала Света. — Я именно больше всего эрделей люблю. Если бы мы могли встречаться, пока эрдель жил у тебя, я бы каждый раз просила тебя его захватить.

— А почему мы не могли? — неожиданно для себя спросил я. Тут же я подумал, что она скажет, что была занята своим кино, но она сказала:

— Ну-у, ты долгое время вообще мне не звонил.

— А если бы звонил?

— Что «если бы»?

— Думаешь, мы бы виделись, если бы я звонил чаще, ну, после того, как я был у тебя в гостях?

Как меня разнесло! Разговорился. Каким-то образом я прямо вдруг рванулся узнать, простила она мне тогда Юлю Барашкину или нет.

— Не знаю, может быть и виделись бы. Чего теперь об этом говорить, ведь ты же не звонил.

— Разве видеться — только от меня зависело?

— Ну, конечно, нет. Но ты ведь не звонил.

— Я хотел. Я очень хотел, но…

— Я теперь, наверное, буду занята выше головы. Уроки все-таки плюс это кино — времени совсем мало. Даже не знаю, вырвусь ли я на рыбалку по последнему льду. В прошлом году мы с бабкой замечательно окуня ловили.

Но меня уже куда-то несло. Я почти не слушал ее. Каким-то образом я все же заговорил с ней о самом главном: хочет или не хочет она меня видеть, поняла, простила меня или нет. Ведь было же время, когда она сидела на льду, закрыв глаза, а я глядел на нее, и она, даже не видя этого, сказала тогда, что ей приятно, что я на нее смотрю. Она хотела тогда, чтобы я к ней приехал… Именно об этом я заговорил с ней, но как-то бочком, коряво, как умел, но она так ничего мне толком не сказала, и я ничего не узнал, не понял.

— Можно я напишу тебе… письмо? Можно?

— Письмо?! Какое?! О чем?! Слушай, я ничего не понимаю.

Она действительно ничего не понимала.

— Знаешь, мне надо, хочется что-то спросить у тебя. Но я не могу. Я не знаю, как. Лучше я в письменной форме. Можно?

— В письменной форме? Как странно ты говоришь.

— Ты права. Да. Верно. Просто в письме. Спрошу.

— Но о чем хотя бы?

— Ну, как же я могу сказать о чем, если у меня в словах не получается.

— Я поняла. Ну, в общих чертах.

— О нас! — выпалил я.

Несколько раз она тихо повторила: «О нас», «О нас». Потом пнула какую-то ледышку и прошла за ней вперед. После, не оборачиваясь, дождалась меня.

— Ну, напиши, — сказала она. — А адрес? Хотя у тебя есть же адрес… Юли Барашкиной, — добавила она без всякого выражения.

— Не надо так. Света, — сказал я. — Я тебя очень прошу — не надо.