Глава 6.

«ЗНАКОМЫЙ ВРАГ ЛУЧШЕ…»

Этой ночью Юсуф Дакмар показал нам удаль. Возможно, это отчаяние лишило его благоразумия. Не исключено, что он вообще отличался необычайной дерзостью и при этом отлично соображал. Но нам было бы легче добраться следом за Данте в долину смерти, чем до психоаналитических орудий, с помощью которых мы смогли бы расколоть его. Я могу сказать, что он сделал, но понятия не имею, почему.

Большой хоспис, который немцы выстроили на вершине Масличной горы во славу своего кайзера, стоял, точно тень среди теней, внутри двора, окруженный весьма высокой стеной. Столь же внушительного вида охрана во главе с индийским офицером находилась в караулке у арки главных ворот, откуда нас окликнул часовой. Один часовой стоял у подножия лестницы под портиком у главного входа, и еще один вооруженный страж обходил территорию. Однако оставалась пара дверей, запертых, но не совершенно недоступных: за ними часовой мог наблюдать, лишь двигаясь в их сторону. У любого достаточно ловкого малого имелось по меньшей мере пять минут, в течение которых он мог бы проскочить за спиной бдительного стража в любые из двух ворот, ведущих к местопребыванию начальства.

Одинокий огонек в окне верхнего этажа наводил на мысль, что ночной дежурный бодрствует, но крики сов и вздохи ветра в кустарнике делали штаб больше похожим на заброшенный старинный замок, нежели на череп, вмещающий мозг Администрации.

Мы слышали, как Юсуф Дакмар остановил экипаж в двухстах ярдах от нас. Возница развернул лошадей и направился обратно в Иерусалим. Он не призывал Аллаха в свидетели того, что ему следует получить вдвое больше. Он не нахлестывал в ярости лошадей. Посему мы предположили, что он не получил платы, а значит, Юсуф Дакмар уехал, удостоверившись, что письмо Фейсала добралось до штаба. Он явно не утруждал себя работой мысли. Подобного рода небрежно брошенный взгляд стоил жизни тысячам добрых людей. Умозаключение, типичное для четырех утра; ум, как и храбрость, в эту пору нуждается в понукании десятника, старшего сержанта или боцмана, смотря по обстоятельствам.

Часовой отворил ворота, пропуская нас, после того как перекинулся парой слов с Нарайяном Сингхом, а человек, опиравшийся о штык под портиком в конце проезда, и вовсе ни о чем не стал нас спрашивать. Полагаю, он решил, что мы важные птицы, раз мы до него добрались. С тех пор я верю всем россказням о шпионах, которые проходят всюду, не зная ни пароля, ни отклика, в разгар боевых действий. Ибо мы трое — состоящий на службе сикх, австралиец, переодетый арабом, и американец в гражданской одежде — пришли без доклада и досмотра в здание, где хранились все секреты Ближнего Востока.

В течение десяти минут мы разгуливали по коридорам, спускались и поднимались по лестницам, тщетно разыскивая Грима. Время от времени мы натыкались на слуг, храпящих на циновках по углам, а один раз большая псина подошла и обнюхала нас, но никакого возражения против нашего пребывания не высказала. Джереми пнул одного парня; тот проснулся, принял моего друга за араба, обругал его на трех языках, призвав ему на голову проклятье трех богов, после чего опять уснул. Я не мог избавиться от ощущения, что мы невозбранно гуляем в главном хранилище Казначейства, и никто не заметит, если нам вздумается набить карманы всем, чем мы пожелаем. Это здание занимает целые акры. Мы дважды описали полный круг по верхним и нижним коридорам, стучали в дюжины дверей, но не получили отклика и наконец попали в вестибюль.

Тогда мне пришло в голову, что Грим мог попасть в здание через какую-то неприметную дверь — возможно, с восточной стороны, и мы отправились туда. Мы добрались до северо-западного угла здания, когда Нарайян Сингх, державшийся на шаг впереди, внезапно остановился и, воздев обе руки, призвал к тишине. Кого бы он ни увидел в тени, этот человек должен был нас услышать. Впрочем, нередко случалось, что офицеры, разгулявшись, спускались сюда и болтались по крыльце и дорожкам после полуночи, так что наше молчание могло встревожить скорее, чем шум. Я заговорил, как ни в чем не бывало, одновременно вглядываясь в темноту. Однако прошло несколько секунд, прежде чем я рассмотрел то, что в один миг заметили зоркие глаза сикха… и то, что чуть раньше меня обнаружил Джереми.

Примерно в десяти шагах от нас рос куст магнолии, он отбрасывал столь густую тень, что участок, который она покрывала, казался бездонным провалом. И на дне этой пропасти двигалось что-то яркое, похожее на отсвет одинокого огонька из верхнего окна на рукояти ножа или на пуговице. Это «что-то» шевелилось в такт дыханию человека.

Если в мире существует хоть какая-то определенность, она имела место здесь и сейчас. Здесь находился тот, кто не имел права здесь находиться, и он затаился в тени — предположительно с намерением учинить нечто скверное. Правда, я тоже не имел никакого права здесь находиться. Джереми и Нарайян Сингх как служащие британской армии подлежали дисциплинарному взысканию, а мне вполне могли велеть покинуть страну. Для этого нам было бы достаточно сдуру увидеть то, что нам видеть не положено, и тем самым пробудить бы страстную жажду мести у какого-нибудь должностного лица, которое этим неположенным занималось. Это могла быть, скажем, тайная любовная интрижка.

Я взял своих спутников под руки — особенно Джереми — и потянул их вперед. Объяснился я чуть позже, шепотом, после того, как мы обогнули угол здания.

— Пусть кто-нибудь из нас предупредит охрану. Если мы попытаемся выяснять, что там такое, и затеем бучу, то скорее получим пулю от часового, чем благодарность.

И вот Нарайян Сингх двинулся к караулке, ибо лучше всех нас подходил для того, чтобы объяснить суть дела офицеру-сикху, а мы с Джереми, прячась среди теней, вернулись туда, где нам был слышен любой звук, доносящийся из-за темной магнолии, и где мы сразу увидели бы, если кто-то покинет это убежище.

Знакомо ли вам некое неизвестное науке чувство, возникающее, когда рядом с вами кто-то движется в темноте? Я взглянул в сторону Джереми, уверенный, что он пытается встретиться со мной взглядом, хотя и не видел его. Только животные избегают в темноте непроизвольных движений, обычных при свете дня, — люди не настолько себя контролируют. Мы оба услышали голос Грима, говорящего по-арабски, — голос, который невозможно с чем-то спутать.

Кроме Грима, там было еще двое, и Грим говорил с ними.

— Руки на плечи друг другу… Так и стойте! Не двигайтесь! Я намерен еще раз обшарить все ваши карманы. Итак, мистер Шаркиан… А! Да у вас там, никак, хорошенький стволик, с перламутром на прикладе. А разрешение есть? Ладно, нет оружия, не нужно и разрешения, не так ли? И бумаги… Машалла! Бумаги-то сколько! Наверно, чертовски важные бумажки, если вы прячете их под рубашкой. Как я понимаю, вы собираетесь их продать, а? Скверно, скверно. Эй, не убирай руки с плеч мистера Шаркиана, Юсуф Дакмар, не то мне придется применить силу! Что-то я сомневаюсь, мистер Шаркиан, что для общества будет лучше, если спровадить вас в тюрьму: вам нужно непременно принять ванну. Какая жалость: клерк Администрации не имеет возможности помыться, не так ли? Ладно, бумаги я потом почитаю, а пока мы узурпируем прерогативу Судьбы и начертаем кое-какое будущее. Вы оба, слушаете? Знаете, кто я такой?

Ответа не последовало.

— А вы что скажете, мистер Шаркиан?

— Думаю, вы майор Грим.

— А, хотите мне польстить? Неважно. Представим себе, будто я майор Грим, переодетый арабом. Только давайте и дальше говорить по-арабски, а то я заговорю по-английски и сразу вас разочарую… Итак, допустим, я переодетый майор Грим. Что бы он сделал в подобных обстоятельствах? Перед ним Юсуф Дакмар, разыскиваемый за убийство в городе, о нем также известно, что он затевает еврейский погром, его только что видели перебирающимся через стену за спиной часового и застигли во время беседы с мистером Шаркианом, доверенным клерком Администрации. К сожалению, я не слышал всей вашей беседы, а то было бы проще решить, что сделал бы на моем месте майор Грим.