Полунин, в трусах, с перекинутым через шею полотенцем, задержался в дверях ванной.

— Куда на этот раз, не слыхали?

— Шкипер говорил, вроде в Бордо. Винца, значит, попьем, да и бабы там первый сорт, — хотя, должен тебе сказать, с хорошей толстозадой баиянкой ни одна француженка по этой части не потягается. Если надумаешь когда-нибудь жениться, парень, держи курс на Бразилию, старый Свенсон знает, что говорит…

Бордо так Бордо, подумал Полунин, открыв краны. Это даже удачно — можно будет повидаться с Филиппом.

Относительно освеженный душем, он долго сидел в своей комнате, распахнув настежь двери и опустив камышовую шторку. Упавшую на пол газету наискось пересекал луч солнца, лезвийно острый и такой яркий, что казалось, бумага вот-вот задымится. Лениво раскачиваясь в поскрипывающей качалке, Полунин издали пробежал взглядом заголовки и прикрыл глаза, наслаждаясь прохладой.

Нужно было бы позвонить Балмашеву, но не хотелось показаться навязчивым, слишком уж нетерпеливым. Лучше сначала побывать в библиотеке — если есть новости, Надежда Аркадьевна ему скажет. Посмотрев на часы, он заставил себя встать, оделся и вышел на улицу, в слепящее полыхание январского полдня.

Основская встретила его обрадованно, усадила обедать. Новостей, как и следовало ожидать, еще не было. За кофе он не утерпел — поинтересовался, говорил ли что-нибудь Алексей Иванович о Дуняше.

— Говорил, — Надежда Аркадьевна вздохнула. — Знаете, голубчик… Не хотелось бы утешать вас банальностями, но, возможно, это и к лучшему… в конечном счете.

— Все, что ни делается… — невесело усмехнулся Полунин. — Ладно, будем исходить из этого. За неимением ничего другого. А как он, в общем, это воспринял?

— Могу вас заверить: с полным пониманием. Он сказал, что было бы куда хуже, если бы это случилось там…

Там-то этого не случилось бы, подумал Полунин.

— Что ж, против судьбы не попрешь, — сказал он, помолчав. — Может, это и в самом деле… оптимальный вариант.

На следующий день они встретились с Алексеем Ивановичем в той же «Милонге», посидели, выпили пива, поговорили о том о сем. Неделю Полунин провел дома: почти никуда не выходил, читал полученные от Балмашева советские газеты и взятую у Основской новинку из последнего поступления — «За правое дело» Гроссмана. Погрузка задерживалась из-за забастовки докеров, в рейс вышли только двадцатого. После Дакара, узнав у штурмана дату прибытия, Полунин послал Филиппу радиограмму, в которой просил приехать в Бордо седьмого февраля.

Вечером шестого «Сантьяго» вошел в Жиронду, простоял несколько часов на траверсе Кордуанского маяка у Руайана и лишь после полуночи, приняв на борт лоцмана, медленно двинулся вверх по реке. До Бордо оставалось около шестидесяти миль. Полунин долго стоял на верхней палубе, глядя на проблески маяков, мерцающие огоньки поселков, отсветы фар какой-то запоздалой машины, бегущей по прибрежному шоссе. Встречным курсом прошло совсем близко небольшое судно под греческим флагом, — на палубе, ярко освещенной подвешенными к грузовым стрелам люстрами, матросы смывали из брандспойтов мусор, заканчивая послепогрузочную уборку. Миновали какой-то островок, русло повернуло к югу и начало заметно сужаться — судя по тому, что огоньки на обоих берегах казались теперь ярче и ближе. Резкий холодный ветер порывами задувал в корму, помогая дряхлой машине «Сантьяго» выгребать против течения. Окончательно продрогнув, Полунин спустился в кубрик и лег спать.

Утром его разбудили к швартовке. Порт был забит судами, впереди, дугой огибая излучину Гаронны, терялись в морозной солнечной дымке фабричные трубы, башни, готические шпили колоколен. На причале, наблюдая за швартовкой аргентинца, стояли докеры в теплых шарфах и натянутых на уши беретах. Они оживленно переговаривались, Полунин попытался вслушаться и ничего не понял — здесь говорили на незнакомом ему диалекте.

Филипп поднялся на борт вместе с представителями портовых властей. Полунин встретил его у трапа, они крепко обнялись, поколотили друг друга по спинам.

— Ну, просто пират, — воскликнул Филипп, любуясь его загаром, — сразу видно, человек из Южного полушария! А у нас собачий холод, давно не было в этих краях такой зимы — боятся даже, что виноградники вымерзнут. Ты скоро освободишься?

— Скоро, — ответил Полунин, — нужно только проверить линию связи с берегом, и больше мне пока делать нечего. Астрид с тобой?

— Астрид я оставил дома — у нее грипп, сидит с вот таким распухшим носом и глотает аспирин. Она шлет тебе большущий привет. Ну давай, беги проверяй свою линию, и поехали. К сожалению, у меня мало времени, я вырвался буквально на полдня…

Освободился Полунин только через час. Машина Филиппа — маленький «ситроен-дё-шво» с наклеенным на ветровое стекло ярлыком «ПРЕССА» — стояла тут же на причале. Остывший мотор долго не заводился, наконец они тронулись и, прыгая по булыжникам, покатили к выезду из порта.

— Рассказывай, что с Дитмаром, — попросил Полунин.

— Ну, что с Дитмаром… Дитмар сидит, следствие идет, а вот дойдет ли дело до суда — сказать пока трудно. Из Бонна понаехала куча юристов, вопят о незаконности действий, — черт их знает, возможно, формально они и правы: все-таки людокрадство, как ни крути… Так что не исключено, что в конечном итоге на скамье подсудимых окажемся мы с Дино. Да нет, это я, конечно, шучу… Но, во всяком случае, мы хорошо сделали, что твое имя в этом деле не фигурирует. Пока ты в Аргентине…

— Скоро, надеюсь, меня там не будет. Я тебе не писал — я ведь подал документы на возвращение в Советский Союз…

— Серьезно? Ну, старина, это новость! Что ж, правильно, мне думается. И когда?

Полунин, закуривая, пожал плечами.

— Не знаю… как только придет разрешение. Обещают где-то поближе к весне… Скажи, а почему нельзя поднять против Дитмара шум в печати?

— До суда? Ты спятил, старина, кто же тебе позволит! Пока не закончено следствие, это исключено. Как только суд вынесет решение — неважно какое, допустим его даже оправдают, — тогда можно поднять газетную кампанию, требовать пересмотра дела и так далее. Но любое выступление до окончания следствия рассматривается как попытка повлиять на общественное мнение и, через него, на членов суда…

Машина шла по набережной, впереди распахнулась просторная площадь с каким-то обелиском в глубине и эспланадой, увенчанной двумя ростральными колоннами, — они напомнили Полунину стрелку Васильевского острова.

— Вот тебе и центр, — сказал Филипп, — Плас де Кенконс, на этом месте когда-то был замок времен Столетней войны… Между прочим, построил его Карл Седьмой — тот самый ублюдок, если помнишь, которого короновала Жанна… за что он преспокойно позволил моим землякам ее сжечь.

— Я думал, ее англичане сожгли.

— Англичане… Англичане только высказали пожелание, а на костер ее отправил монсеньор Кошон, епископ Бовэ. А добрые горожане Руана спокойно стояли и глазели, как это происходило.

— А там что это за колонна? — поинтересовался Полунин, глядя направо.

— Памятник жирондистам… Ну что, подрулим к какому-нибудь заведению? Надо перекусить, я еще не завтракал.

— Да, неладно все это оборачивается, — сказал Полунин, когда они сели за столик в маленьком, полупустом в этот ранний час ресторанчике и официант принес заказанный кофе. — Дино, как всегда, оказался прав — он мне еще там говорил, что сукин сын выйдет сухим из воды.

— Не это главное, старина, — возразил Филипп, намазывая маслом горячий рогалик. — Даже если он и выкрутится, главное не это. Пусть только начнется суд! Уж там-то я ему обеспечу паблисити, будь спокоен. То, что он подписал в Кордове, прочитает вся Франция… а отголоски будут еще шире. Нет, не стоит смотреть на это так мрачно, мы свое дело сделали. С сыном Фонтэна я уже виделся… ради одного этого — чтобы положить перед ним показания Дитмара — стоило таскаться по Парагваю.

— Ну что ж, посмотрим… Как твоя работа?

Филипп сказал, что из «Эко» думает уходить — ему предлагают сотрудничество в одном парижском иллюстрированном журнале, специализирующемся на международных репортажах.