В чистом поле шорохи Не слышны почти.

Шепчутся подсолнухи В голубой ночи.

Только мне все кажется:

Нет хороших слов.

Запросто не скажется,

Что пришла любовь.

К нашему с Женей Алабиным счастью песенка очень понравилась юбиляру и, как потом оказалось, запомнилась и Г. С. Золотухину. Ибо однажды во время своей концертной поездки с филармонической бригадой я был срочно вызван в Краснодар с Черноморского побережья и получил почетное партийное задание встретиться с приглашенным на Кубань композитором Григорием Федоровичем Пономаренко, показать ему наши края, наладить человеческие и творческие контакты с ним и склонить его к решению переехать из Волгограда в Краснодар. Григорий приехал к нам как личный гость Г. С. Золотухина, а мне было доверено представлять лично первого секретаря и гостеприимно, «по — кубански» встретить композитора, пользуясь помощью энергичного молодого работника Михаила Николаевича Михайлова, нынешнего директора госцирка. Миссия наша оказалась и лично, и творчески плодотворной, и не один я сегодня благодарен Григорию Сергеевичу Золотухину за эту его инициативу: за то, что любимейший композитор стал нашим земляком, чем теперь мы так гордимся.

Повторяю, что мое отношение к героям книги В. Н. Салошенко сугубо личностное, и я стараюсь не выходить за рамки собственных впечатлений. Скажу лишь, что наиболее горькая участь выпала на долю Ивана Кузьмича Полозкова и Сергея Федоровича Медунова, ибо и тот, и другой пережили величайшую для себя катастрофу — крушение партии и страны.

Иван Кузьмич Полозков вызывал и сейчас вызывает самое глубокое мое уважение. Вокруг его имени много всего наносного, столь характерного для «перестроечной» пропаганды, тем более, что волею событий он на какое‑то короткое время оказался лидером всех российских коммунистов. И не в его силах, и не в силах кого‑либо другого было переломить ход тщательно спланированного, щедро финансируемого, подготовленного с хрущевских времен идейного и морального разложения и вражеского наступления на партию, на социалистический строй и советскую власть. Но я убеж-

ден, что и сегодня, живя в Москве и, как мне известно, прибаливая, Иван Кузьмич Полозков, безукоризненно честный и принципиальный человек (все «демократические» копания в его жизни не дали порочащих фактов), имеет право не терзаться своей совестью столь мучительно, как, вероятно, терзался ею Сергей Федорович Медунов. Человек крупномасштабный, великолепный организатор, добившийся высших достижений в хозяйственной жизни края, Сергей Федорович оказался еще большей жертвой обстоятельств, нежели кто другой. Коррупция, карьеризм, очковтирательство, все то, что потом враждебные силы окрестят отнюдь не гладким, а горьким словцом «медуновщина», имели место, и от этого никуда не деться. Я не раз общался с Сергеем Федоровичем, но отношения наши были сугубо деловые, и взаимное непонимание и отчуждение существовали между нами еще с той поры, когда он был первым секретарем Сочинского горкома. Трудно объяснить, почему так получилось. И не об этом речь. Я помню главное.

…Лесополоса. Проселок. С одной стороны поля Краснодарского края. С другой — Ставрополья, в бытность хозяйствования там «самого» М. С.Горбачева. Как будто это поля разных континентов. Ухоженность, какая‑то особая кубанская выхоленность краснодарских полей «высокой культуры земледелия» и, увы, нечто совсем противоположное у наших соседей. Я жил с С. Ф. Медуновым в течение ряда лет по соседству, мой старший сын был в добрых отношениях с его сыном, я знаю, что никто и никогда из живущих рядом не мог упрекнуть Сергея Федоровича в том, что именовалось у нас «личной нескромностью»: ни хором, ни оглушительных, на всю округу, приемов… И я рад тому, что в последние годы жизни осиротевшего, опального, гонимого, преданного и оклеветанного бывшими его подхалимами человека, у нас с ним установилась связь, что по телефону изредка общался с ним, и этому во многом способствовала газета «Вольная Кубань», сохранившая в лице своего редактора Виктора Александровича Ламейкина да и всего коллектива, уважительное и внимательное отношение, не в пример другим краевым СМИ, к этому поверженному очень большому и сильному человеку…

В книге звучат трагические ноты, когда автор обращается к светлым и незабвенным именам Юлии Владимировны Друниной и Зои Ивановны Боровиковой. Казалось бы, известный советский поэт и первый секретарь кубанского райкома партии, вроде не вписываются в основное содержание книги, но это именно «йроде бы»… Ибо трагический уход из жизни этих женщин — патриоток в годину величайшей трагедии в истории нашей Родины и показателен и закономерен. Юлия Друнина оставила небольшой, но добрый след в моей жизни. Я бережно храню ее выступление на обсуждении в Москве моего творчества. Особо отметила она вынесенную на суд московских коллег среди других моих вещей поэму «Царевна — Недотрога». Согласитесь, приятно было слышать, а потом и читать о себе сказанное Юлией Владимировной: «Мне нравится прежде всего лирический герой В. Бакалдина… Я говорю это с радостью, гак как познакомилась с очень хорошим поэтом».

Добрые отношения с Юлией Друниной были и у моего друга поэта Кронида Обойщикова, тоже очень личностно пережившего гибель поэтессы. В былые времена бывали писатели Кубани частыми гостями нашего замечательного Курганинского района. С ним в довоенные годы связано творчество Валентина Овечкина, в его прекрасной станице Родниковской, в колхозе «Маяк Революции» я общался дружески с его выдающимися председателями: Кузьмой Филипповичем Еремышко и Борисом Васильевичем Филатовым… По- этому‑то, что делала в районе, как им руководила, как общалась с людьми уже в самые предперестроечные годы Зоя Ивановна Боровикова было мне очень интересно. Это был человек кристально — чистой, хрустально — звонкой, светящейся идейной красоты и ясности. И последнее, что довелось мне услышать от нее в кабинете художественного руководителя филармонии — нашего певца Владимира Сергеевича Бурылева, был упрек за то, что я «позабыл их район», что «надо обязательно осенью этого года провести творческие встречи и в Родниковской, и в самом Курганинске…» Осенью этого, то есть 1991 года, Зои Ивановны уже не было в живых, и я ничегошеньки не знаю, как жил и как теперь живет после нее Курганинский район, вспоминают ли там свою великую и неутомимую заботницу…

Виталий Бакалдин

Март 2000 г.

г. Краснодар

КНИГА ВТОРАЯ

В КАНУН ЮБИЛЕЯ

О ВРЕМЕНИ И О СЕБЕ…

Нашему остроумию, кажется, более свойственны быстрота и внезапность, тогда как уму — основательность и медлительность.

Время неумолимо текло, словно песок сквозь пальцы. Не веря, что рукопись завершена, я, поднимаясь к Андрею Аврамовичу Мамчуру, директору издательства «Советская Кубань», пытался еще раз отыскать, «услышать» наиболее емкое и верное название будущей книги. Последнее. Рукопись должна идти в набор, и оставались считанные дни, чтобы определиться с ее названием, емким и точным. Но оно не приходило, и я успокаивал себя тем, что над этой проблемой мучаются все, кто имеет дело со словом.