А. И. Аджубее, собкора «Известий», причинившего кубанцам много зла.

Я столь подробно остановился на этом эпизоде, чтобы показать, в какой атмосфере приходилось формироваться: свет и тень неизбежны, а также подлость и честность соседствуют в нашей жизни… Во всяком случае, сколько раз я потом ни обжигался, излишне доверяясь тому или иному руководителю, а того далекого примера истинно партийной совестливости и самокритичности не забывал да и сейчас не забываю.

Да и снят со своего поста В. М. Суслов был за то, что с трибуны пленума ЦК посмел возразить Н. С. Хрущеву, отстаивая во время кукурузного умопомешательства нашу кубанскую пшеницу.

О Дмитрии Степановиче Полянском мне писать что‑либо трудно. Я слишком пристрастно, слишком уважительно и любовно отношусь к этому энергичному, тогда еще молодому, дерзкому во всем человеку. Мне он импонировал своей заинтересованностью искусством, литературой, культурой Кубани, лак никто до него и после него. Жаль, что он лишь как метеор пронесся по небосклону нашей жизни. Помню, как иронизировали по поводу его планов «превратить Тамань в советскую Шампань». Но те виноградарские совхозы и винзаводы, что выросли его заботами от Геленджикской бухты до Керченского пролива, живут даже в наши всс разрушающие годы и дают добрые плоды. Помню, как Дмитрий Степанович говорил о том, что натуральное виноградное вино к столу и в праздник и в будни, доступное по цене, поможет людям отвыкнуть от всяческой губительной сивухи, куда эффективнее нежели всяческого рода запретительные кампании борьбы с алкоголизмом.

Ну а наиболее яркий личный эпизод общения с ним — это прием в Георгиевском зале Кремля в честь делегатов 1–го учредительного съезда Союза писателей РСФСР, созыву которого Дмитрий Полянский как председатель Совета Министров Российской Федерации во многом способствовал. Тогда он пригласил меня к столу Президиума ЦК, представил

А. И. Микояну, Н. С.Хрущеву, К. Е.Ворошилову, Е. А.Фурцевой, другим своим коллегам и вообще проявил внимание к моей скромной особе… Зато, когда на следующий день Владимира Алексеевича Монастырева, Вячеслава Ивановича Пальмана и меня пригласил в свой номер в гостинице «Москва» председатель крайисполкома Борис Фёдорович Петухов, то находящийся там же Дмитрий Михайлович Матюшкин, преемник Полянского, никакого интереса ни к съезду, ни к нам, грешным, не проявил. Собственно и видеть его приходилось лишь в президиумах пленумов и активов. И что он был за человек, я не знаю.

Многие на Кубани не понимали, почему столь острый умом Д. С. Полянский предпочел, выбирая себе преемника, яркому, коммуникабельному и пользующемуся популярностью в крае Б. Ф. Петухову весьма невыразительного Д. М. Матюшкина. С Борисом Федоровичем последний раз я виделся в Кирове, когда наш земляк занимал там пост 1–го секретаря обкома КПСС. Я приехал на вятскую землю в составе группы поэтов и прозаиков, пишущих для молодежи. Наши небольшие, в 5–6 человек, бригады направлял в различные регионы страны ЦК ВЛКСМ. И моих товарищей по той поездке, таких как Владимир Порудоминский, Владимир Костров, Олег Дмитриев, приятно поразило то, что, узнав об участии в бригаде кубанца, он тут же принял нас, вспоминая Кубань, краснодарских литераторов, вообще многих своих земляков…

Судьба не сводила меня ни с В. И. Воротниковым, ни с Г. П. Разумовским, ни с А. В. Масловым, возглавлявшими край в последние перед крушением партии годы.

А вот об отношениях писателей с Георгием Ивановичем Воробьевым можно было бы многое порассказать. Скажу лишь, что в его бытность случилось редчайшее, собственно — единственное в жизни писательской организации России событие — «Дни кубанской литературы в Москве». Не понимаю, как это нам удалось осуществить! Может быть, посчитали сие на будущее излишним, но ни одна область и ни один край не были удостоены такой чести. А ведь прошли мы в Москве даже очень успешно.

Когда же в 1962–1964 годах баламутный М. С. Хрущев раз делил партию на сельскую и промышленную, то с руководством промышленного крайкома КПСС у моих друзей и у меня сложились не просто враждебные, а непримиримо враждебные отношения. Дело дошло до того, что на подошедшем по уставу отчетно — выборном писательском собрании все до одного ставленники крайкома были при тайном голосовании забаллотированы, а бюро организации выбрано в составе всего трех человек, до единого крайком абсолютно не устраивающих: В. Бакалдин, В. Логинов и Г. Садовников. Самое нелепое и непонятное для меня заключалось в том, что 1–м секретарем промышленного крайкома был добрый мой знакомый и уважаемый мною человек, краснодарец и ровесник Александр Иванович Качанов. Может быть, ему я обязан тем, что секретарю крайкома по идеологии Георгию Ивановичу Кинелеву не удалось добиться моего исключения из партии за недостаточную партийность моего руководства писательской организацией, хотя я через три месяца после скандальных выборов вместе со своими товарищами подал в отставку. Это случилось в мае 1963 года. А в октябре 1964 года я из Тамани, с лермонтовского праздника в одной машине с Георгием Ивановичем Кинелевым летел в Краснодар на объединенный пленум двух крайкомов, посвященный уходу с поста М. С. Хрущева. В декабре того же года заведующий отделом уже одного крайкома КПСС Г. И. Кинелев готовил бумаги на бюро утвердить мое новое избрание руководителем писательской организации. Вопросов о выговоре не было, благо «строгач» мне вынесен был без занесения в учетную карточку. Таковы гримасы судьбы, и они неизбежны во все времена, во все эпохи…

Самым же ярким в памяти за этот период явилось пребывание в Краснодаре выдающегося государственного деятеля и обаятельного, удивительной культуры и обширнейших познаний человека — Николая Константиновича Байбакова. Снятый за самостоятельность мышления, за принципиальность с высокого и ответственного поста председателя Госплана РСФСР, будущий председатель Госплана СССР и правая рука Николая Алексеевича Косыгина, он, несмотря на свою опалу, пользовался непререкаемым авторитетом и в крае, и в столице, и по всей стране, особенно у нефтяников и газовиков, коих много лет курировал. Он тесно и дружески общался с такими моими друзьями, как Владимир Алексеевич Монастырев, Григорий Анисимович Федосеев, Вячеслав Иванович Пальман, Анатолий Дмитриевич Знаменский. Наши поездки с ним по краю представляли исключительный интерес.

Он не позировал, не рисовался, он просто работал: вникал в дела, делал замечания, советовал, не повышая голоса, разносил, если кто‑то этого заслуживал. На таких руководителях и во время войны, и после нее держалась наша держава. Я в этом глубоко убежден.

Знаменательной личностью явил себя и Григорий Сергеевич Золотухин. Впервые я увидел его 12 января 1966 года. Почему такая точность? Просто в этот день торжественно и многолюдно отмечалось восьмидесятилетие Василия Степановича Пустовойта. А незадолго до этого уже стало известно, что Г. И. Воробьев уезжает из края и что на место первого секретаря крайкома претендуют Иван Ефимович Рязанов, тогдашний председатель крайисполкома, и Александр Иванович Качанов, после изгнания М. С. Хрущева и слияния парторганизаций в одно целое ставший вторым секретарем крайкома. И вдруг, как гром среди ясного неба, в торжественном президиуме рядом с Г. И. Воробьевым — новый глава края, «переброшенный» к нам из Тамбова, суровый человек с изуродованной шрамом челюстью, Григорий Сергеевич Золотухин.

На банкете в большом зале ресторана, что на углу улиц Красной и Гоголя, я сидел за столом близко от всех четверых названных мной партийных лидеров и невольно наблюдал за ними. Георгий Иванович Воробьев чувствовал себя уверенно и вел себя соответственно как гостеприимный хозяин и тамада на великом праздничном застолье, всячески чествуя действительного члена Академии наук СССР и дважды Героя Социалистического Труда Василия Степановича Пустовойта. Видимо, Г. И.Воробьев уже знал, что через какое‑то время он получит пост министра СССР — председателя Госкомитета лесного хозяйства, а вот оба претендента на первую должность в крае показались мне в какой‑то мере смущенными. Во всяком случае, Иван Ефимович Рязанов, относившийся ко мне всегда очень дружески, явно переналег на выпивку. Он, знакомя меня с новым первым и нахваливая, наговорил явно лишнего, что, на мой взгляд, побудило Г. С. Золотухина долгое время настороженно присматриваться ко мне. На банкете с большим успехом прозвучала песня «Подсолкушек», написанная на мои стихи Евгением Алабиным и душевно спетая Любой Алабиной, женой композитора, солисткой краевого театра оперетты. Крайкомовские идеологи ни в какую не хотели, чтобы в юбилей академику была подарена не «производственная», а сугубо лирическая песня.