И снова гром аплодисментов потряс своды зала. И снова депутаты с энтузиазмом и без прений вотировали декрет.

Декрет от 13 вантоза предписывал всем коммунам республики составить списки неимущих патриотов, а Комитет общественного спасения, получив эти списки, должен был изыскать способы наделения обездоленных за счет имуществ врагов народа; одновременно Комитет общей безопасности обязался собрать точные сведения обо всех арестованных с 1 мая 1789 года и освободить заключенных патриотов.

Сен-Жюст хорошо знал, в какое время он выступает: его демарш приостановил дальнейшее развитие жесточайшего кризиса республики. Вряд ли у кого вызывало сомнение, что наказ освободить «заключенных патриотов» всего лишь тактический маневр, рассчитанный на то, чтобы ослабить нападки «снисходительных» на правительство, — оба доклада Сен-Жюста говорили об этом с полной очевидностью. Зато обещание «обездоленным» попадало в самую точку. Вопрос о конфискации имуществ «подозрительных» и вознаграждении неимущих патриотов широко обсуждался в секциях и народных обществах в плювиозе и начале вантоза. Поэтому санкюлоты Парижа были глубоко удовлетворены вантозскими декретами.

«Патриоты вздохнули свободно», — констатировал наблюдатель Дюга. Другой наблюдатель доносил: «Во всех кафе говорят о декрете, распределяющем имущества аристократов среди санкюлотов. Этот популярный закон вызвал всеобщую радость, граждане поздравляют друг друга. „Вот декрет, — говорил один, — значащий больше, чем десять побед на фронте. Какую энергию придаст он нашим солдатам!“ — „Теперь, — сказал другой, — основа республики непоколебима: ни один враг революции не будет собственником, ни один патриот не останется без собственности“».

Высоко оценил декреты Шометт, признав их «благодетельными» и «спасительными для республики».

Иначе откликнулся Эбер. Правда, в начале очередного номера «Отца Дюшена» он назвал декреты «великолепными», но дальше прибавил слова, показавшие ироничность этого определения: «Напрасны попытки сохранить козу и капусту; тщетны старания спасти злодеев, плетущих заговоры против свободы. Справедливость восторжествует вопреки усыпителям, которые хотят нас заставить пятиться назад».

— Это нас ты считаешь усыпителями, — проворчал Сен-Жюст, прочитав последние строки. — Ладно, ты получишь желаемое: не будет ни козы, ни капусты. Да только сам ты этого уже не увидишь…

23

За время болезни Робеспьера он облюбовал его кабинет на втором этаже Дворца равенства. Здесь он часто запирался и уходил в бумаги. Стремясь понять все извивы действий эбертистов и дантонистов и по-прежнему думая, что нити их ведут за границу, Сен-Жюст искал новые материалы о Батце, старался продумать их и связать со всем происходившим вокруг.

Прежде всего оказалось, что Жан де Батц, гасконец из Альбре, до революции был мелким дельцом. Проживая в Париже, в квартале Вивьенн, пристанище игорных домов и притонов, он держал на улице того же имени контору Общества страхования жизни. Казалось бы, занятие, мало подходящее для барона. Но во-первых, барон был самозваным, а во-вторых, и Сен-Жюст знал это очень хорошо, при старом порядке «благородные» не чурались денег от содержания сомнительных контор и других злачных заведений. Тем более что, как выяснилось, компаньоном учредителя Общества был некий маркиз де Гиш, подлинный аристократ.

Батц, делец с улицы Вивьенн, и Батц, депутат Учредительного собрания, — одно ли это лицо? Возможно, полагал Сен-Жюст, поскольку Батц — депутат в Ассамблее также занимался финансовыми вопросами.

Пока все было просто. А дальше начинались дела таинственные.

Гиш эмигрировал в 1789 году, Батц последовал за ним в начале 1792 года. И вдруг в том же году человек с тем же именем оказывается во Франции. Мало того: он дает Людовику XVI взаймы 512 тысяч ливров, что следует из записки самого короля! Каким же образом мелкий хищник, бежавший из Франции, стал кредитором монарха накануне падения монархии? Казалось бы, перехваченное деловое письмо отвечало на этот вопрос. Отвечало, но запутывало его еще больше. Из письма следовало, что Батц 1792 года располагал огромными суммами; он имел в разных банках Европы до 10 миллионов ливров, в том числе в золотых луидорах — большая редкость для того времени. Это поясняет, откуда Батц взял деньги для короля, но одновременно порождает неразрешимый вопрос: кто давал ему, совладельцу мелкого страхового общества, такие колоссальные суммы?..

Материалы Комитета общей безопасности рассказали Сен-Жюсту, что 21 января 1793 года, когда бывший король в карете, окруженной стражей, следовал из Тампля на эшафот, на углу бульвара Бон-Нувель и улицы Люн несколько человек прорвались сквозь ряды национальных гвардейцев, а один из них, со шпагой в руке, крикнул: «К нам, друзья, кто хочет спасти своего короля!» На миг возникло замешательство, потом ряды сомкнулись и смяли безумцев, но трое успели спастись: сам Батц, его секретарь Дево и компаньон де Гиш…

Опять де Гиш, удивлялся Сен-Жюст, в то время как де Гиш давно был вне Франции и сражался в армии принцев! Очевидно, в попытке спасения короля под именем Гиша скрывался кто-то другой; действительно, один случайный документ раскрыл имя этого псевдо-Гиша: его звали Савиньон. А сам Батц, возглавивший авантюру, был ли он де Батцем с улицы Вивьенн? Сен-Жюсту представлялось это совершенно невероятным: хозяин страхового общества и отчаянный бреттер, идущий со шпагой в руке на смертельно опасное дело, не совмещались, тем более что, по агентурным данным, Батц, как и Гиш, продолжал пребывать за границей. Ясно: Батц, пытавшийся спасти короля, а затем и королеву, Батц, купивший роскошный особняк в Шарроне, где часто собирались Дантон, Шабо, Делоне и другие и где была задумана ост-индская афера, Батц, державший в сетях Эбера и его соратников, не имел ничего общего с Батцем с улицы Вивьенн. Точнее, общим было только имя, которым воспользовался авантюрист псевдо-Батц. Но можно ли было установить подлинное имя этого авантюриста и определить, кто за ним стоял?

Изучая материалы обоих комитетов, относящиеся к международному шпионажу, Сен-Жюст обратил внимание на парижский центр, финансировавшийся то ли австрийской группой Луккезини, то ли прусской князя Гарденберга. Этот центр, постоянно избегавший разгрома, был, видимо, связан с лидерами дантонистов и эбертистов; он возглавлялся неким загадочным иностранцем по имени Джемс-Луис Рис. Об этом Рисе имелись кое-какие сведения. Ирландец, учившийся в Лувене, он вступил в австрийскую армию, оказался на секретной службе и стал доверенным лицом Иосифа II. В 1778 году на курорте в Бате он убил на дуэли виконта дю Барри, родственника фаворитки Людовика XV, за что получил прозвище Бат…

Отныне у Сен-Жюста почти не оставалось сомнений, что Джемс Рис и псевдо-Батц из Шаррона одно лицо: прозвище Бат легко переделывалось в Батц и звучало почти одинаково. Итак, недаром во всех своих речах и записках он называл Батца Иностранцем. Интуиция не подвела: псевдо-Батц действительно был иностранцем…

…Сен-Жюст откидывается на спинку кресла. Ну и горе-деятели в этом Комитете безопасности: заблудились в трех соснах и не могут разобраться в самых простых вещах. А может быть, не хотят?.. Впрочем, сейчас нельзя влезать в это, надо пристально следить за эбертистами: все симптомы близкой развязки налицо…

Да, симптомы были налицо. Кордельеры бурлили и пытались опереться на санкюлотов Парижа. Венсан и Ронсен, наконец освободившиеся из заключения, жаждали мести. Венсан сразу потребовал, чтобы его приняли в члены Якобинского клуба. Но якобинцы отказали, выразив этим прямое недоверие. Тогда Моморо, один из лидеров ультра, выступил у Кордельеров, обрушившись на «износившихся вождей, людей с переломанными в революции ногами». Все поняли неприкрытый намек на болеющих Кутона и Робеспьера.

Это была прелюдия. Подлинный взрыв произошел 14 вантоза, сразу же после второго вантозского доклада Сен-Жюста.