Впрочем, это произошло уже после Сен-Поля, когда Филипп уехал часа на два в Фревен, где жил его старый отец.

А в Сен-Поле, куда они прибыли 6 плювиоза, произошла неожиданная и неприятная задержка.

Смеркалось. Сен-Жюст, не собираясь задерживаться в городе на ночь, хотел было дать распоряжение вознице, когда экипаж вдруг замер, словно остановленный невидимой рукой.

На подножку вскочил офицер.

— Выходите!

— В чем дело? — осведомился Сен-Жюст.

— Это приказ властей. И побыстрее!

— Но мы уполномоченные правительства республики. Вот документы.

— Покажете там, где их спросят. Эй, ребята, помогите гражданам!..

Помогать, разумеется, не пришлось. Сен-Жюст и Леба спустились прямо в жидкую грязь дороги. Их окружили гвардейцы и куда-то повели. Сен-Жюст был сдержан и спокоен, но Филипп, хорошо знавший друга, видел, что тот задыхался от ярости.

…Маленькая комната освещалась сальной свечой. За столом сидел человек в заштопанном мундире и что-то писал.

— Кто вы? — спросил его Сен-Жюст.

— Здесь вопросы задаю я, — надменно ответил незнакомец.

Немного помолчав, он добавил более благодушно:

— Я начальник почты, за свой патриотизм избранный в местный Наблюдательный комитет. Вы заподозрены в шпионаже. Сам я, к сожалению, ни допросить, ни отправить вас в тюрьму не могу. Придется подождать уполномоченных, за которыми уже послали.

— Вы умеете читать? — саркастически спросил Сен-Жюст.

— Разумеется.

— Тогда посмотрите это, и если вы действительно патриот, то, думаю, разберетесь и примете верное решение.

Чиновник долго рассматривал бумаги и даже понюхал их. Потом, с сомнением покачав головой, вернул Сен-Жюсту.

— Это, быть может, фальшивки.

— Что нас погубит, так это косность и рутина, — сказал Сен-Жюст Леба. — Впрочем, даром такое им не пройдет…

…Конечно, не минуло и четверти часа, как все выяснилось. Растерянные члены Комитета униженно просили извинить их чрезмерный патриотизм. Но Сен-Жюст был неумолим. Он тут же составил приказ: двенадцать членов Наблюдательного комитета объявлялись низложенными, подлежали немедленному аресту и заключению в тюрьму в Бетюне. Исполнение приказа было возложено на офицера, задержавшего комиссаров; он был бледен как мел, без конца отдавал честь Сен-Жюсту и стремился проявить усердие сверх всякой меры…

Четверо суток спустя, находясь в Лилле и будучи в хорошем настроении, Сен-Жюст уступил просьбам Филиппа и отменил приказ: двенадцать слишком пылких патриотов, уже заключенных в тюрьму, помиловали, простили и восстановили в должности; один лишь незадачливый начальник почты получил строгое заключение сроком на месяц.

…Этот неприятный эпизод никак не отразился на их двадцатидневной миссии: используя свой эльзасский опыт, они действовали спокойно и твердо; в Мобеже, Лилле, Дуллане и Аррасе налаживали финансовую дисциплину, преследовали воров и ажиотеров, устанавливали порядок в армии. И если они, между прочим, постановили «арестовать всех бывших дворян Па-де-Кале, Нор, Соммы и Эны», то сделано это было с исключительной целью — помешать вражеской агитации и шпионажу в прифронтовой полосе. Одновременно Сен-Жюст и Леба освободили многих военных и штатских, несправедливо арестованных местными властями.

Двадцать дней промелькнули быстро; он и оглянуться не успел, как снова оказался в Париже, в квартире на улице Комартен.

Сен-Жюсту нравилась его новая квартира, нравилась молодая расторопная хозяйка, проявлявшая постоянную и ненавязчивую заботу о нем — впервые со времени проживания в столице он чувствовал себя устроенным по-домашнему. Погруженный в дела Конвента и Комитета, он, не желая преждевременной физической изношенности, умел урвать время и занимался гимнастикой, по утрам скакал на лошади, часто посещал китайские бани близ моста Турнель.

Весной 1794 года Сен-Жюст как-то особенно сблизился с Кутоном. Этому содействовал переезд Кутона в дом № 366 по улице Сент-Оноре, где он снял у столяра комнаты, прежде занимаемые Огюстеном и Шарлоттой; теперь, навещая Максимильена, Сен-Жюст каждый раз заходил и к Кутону. И однажды Кутон поведал ему то, чем не делился ни с кем, — историю своих страданий. Его болезнь, поразившая спинной мозг и развивавшаяся постепенно, началась давно, в дни юности. В 1787 году Жорж женился на Мари Брюнель, дочери небогатого чиновника, которая стала его добрым ангелом. В период Учредительного и Законодательного собраний он еще передвигался с помощью палки, потом — на костылях, а в Конвент его уже носили на руках. Теперь наконец отыскали это кресло на колесах, в котором Кутон перемещался самостоятельно — даже по улицам, — умело двигая верхними рычагами.

И что за человек был Жорж Кутон! Словно здоровый, ездил он по стране, спал на постоялых дворах, руководил освобождением Лиона, а теперь, в Комитете и Конвенте, один из ведущих политиков и ораторов!..

Собратья-депутаты оценили деятельность Сен-Жюста и показали, что признают его заслуги: 1 вантоза он был единодушно избран главой Великой Ассамблеи, стал председателем Конвента,[30] он, один из семиста сорока девяти, начавших свой исторический путь 21 сентября 1792 года, когда, за исключением Демулена, его не знал никто. Сегодня его знает вся Франция. Сегодня, когда претворяется в жизнь все то, чему он положил начало.

Он во время своей первой поездки в Арденны на свой страх и риск предписал засеять брошенные земли эмигрантов; сегодня это стало обычным для всей страны.

Он основал в Эльзасе бесплатные школы для изучения французского языка; сегодня Конвент декретировал организацию подобных школ по всей Франции.

Он во время миссии в Рейнской армии добивался, чтобы заботу о семьях воинов брали на себя коммуны и местные власти; сегодня Конвент узаконил эту меру для всех департаментов.

Да и только ли это? Не он ли предложил «амальгаму» как основу новой армии? Не он ли, наконец, первым понял необходимость учреждения Революционного правительства и наметил его принципы?

Конечно, он мог бы гордиться, если бы обладал честолюбием. К счастью, он лишен честолюбия. Он просто знает, что сегодня по праву занял это высокое место над трибуной ораторов и столом секретарей, визави десяти рядов скамей, полукольцом окружающих зал.

Он привык к этому залу. Огромному, нескладному, длинному и узкому, с плохой акустикой и корявой росписью стен.

Он каждый день приходит в маленький салон за креслом председателя, приходит первым, чтобы проверить, все ли в порядке, на месте ли секретари, разобрана ли корреспонденция, которая будет оглашена.

Иной раз его посещают странные мысли.

Как-то, явившись слишком рано и не успев позавтракать дома, он послал в соседнее кафе с просьбой чего-нибудь принести. И вот он закусывал, прохаживаясь вдоль бюро, и, казалось, был занят серьезными размышлениями. Так казалось Бареру, который, будучи услужливым и любезным, стал приходить столь же рано, чтобы состоит, компанию председателю. Вдруг Сен-Жюст остановился, посмотрел внимательно на коллегу и воскликнул:

— Как ты думаешь, что бы сказал Питт, увидев председателя Конвента, завтракающего куском дешевой колбасы?

Барер оторопел и ничего не ответил.

Сен-Жюст и не ждал ответа. Он тут же понял, что сказал глупость. «Куском дешевой колбасы»… А был ли тот кусок у каждого из тех, кто составлял «державный народ», делегировавший его в Конвент?

Каждое утро начиналось с чтения корреспонденции.

Это был поток адресов от народных обществ из разных провинций и городов. Все уверяли «отцов отечества» к «святую Гору» в благоденствии и преданности народа. В «Бюллетене», рассылаемом по департаментам и в армии, он приводил выдержки из этих восторженных посланий, устраняя лишь иногда мелькавшие «фальшивые ноты» жалоб, касающихся продовольствия.

А жалобы все-таки нет-нет да и мелькали.