— Ааа, так мы едем в тот парк или типа того?

Гас выглядел немного уязвленным.

— Да, мы едем в тот парк или типа того, — сказал он. — Ты догадалась?

— Эээ, догадалась о чем?

— Не о чем.

За музеем находился парк, где куча художников сделала большие скульптуры. Я слышала об этом месте, но ни разу не была здесь. Мы проехали мимо музея и припарковались прямо рядом с баскетбольным полем, которое пересекали огромные красные и синие стальные арки, изображающие путь подскакивающего мяча.

Мы спустились с того, что в Индианаполисе называют холмом, на поляну, где дети лазали по скульптуре в виде огромного скелета. Каждая из костей доходила мне до талии, а бедренная кость в длину была больше моего роста. Все это выглядело, как детский рисунок скелета, поднимающийся из земли.

У меня болело плечо. Я беспокоилась, что рак вышел за пределы моих легких. Я представила, как опухоль образует метастазы в моих собственных костях, буря дыры в моем скелете, словно извивающийся угорь с коварными намерениями.

—  Клевые кости, — сказал Август. — Автор — Юп Ван Лисхаут.

— Звучит, будто голландец.

— А он и есть, — сказал Гас. — Как и Рик Смитс. И тюльпаны. — Гас остановился посередине поляны, прямо напротив костей, и спустил рюкзак с одного плеча, потом с другого. Он открыл его и предъявил моему взору оранжевое покрывало, бутылку апельсинового сока и пару сендвичей со срезанной коркой, завернутых в пленку.

— К чему весь этот оранжевый? — спросила я, до сих пор не позволяя себе думать, что все это приведет к Амстердаму.

— Национальный цвет Нидерландов, конечно же. Ты же знаешь Вильгельма Оранского ^[28]и всех остальных?

— Его не было на выпускном экзамене. — Я улыбалась, стараясь сдержать волнение.

— Сендвич? — спросил он.

— Позволь, я угадаю, — сказала я.

— Голландский сыр. И помидоры. Помидоры из Мексики. Извини.

— Ты вечно меня разочаровываешь, Август. Ты что, не мог хотя бы найти оранжевые помидоры?

Он рассмеялся, и мы молча ели сендвичи, смотря, как дети играют на скульптуре. Я просто не могла спроситьего, так что я просто сидела, окруженная Голландностью, чувствуя себя неловко и на что-то надеясь.

Недалеко от нас, купаясь в безукоризненном солнечном свете, таком редком и драгоценном в нашем городе, толпа детей превратила скелет в игровую площадку, прыгая взад и вперед среди этих протезов.

— Есть две вещи, которые мне нравятся в этой скульптуре, — сказал Август. Он держал незажженную сигарету между пальцев, щелкая по ней, будто хотел стряхнуть пепел. Затем он вставил ее обратно в рот. — Во-первых, кости достаточно далеко друг от друга, настолько, что, если ты ребенок, ты просто не можешь сопротивляться порывуперепрыгивать через них. Ты просто обязандопрыгать от грудной клетки до черепа. И это означает, что, во-вторых, скульптура, по существу дела, заставляет детей играть на костях. Испытывать удачу. Символические отголоски бесконечны, Хейзел Грейс.

— Ты и вправду так любишь символы, — сказала я, надеясь вновь направить разговор в русло огромного количества символов Голландии на нашем пикнике.

— Точно, насчет этого. Ты, наверное, удивляешься, почему ты ешь ужасный сендвич с сыром, запивая его апельсиновым соком, и почему на мне футболка голландца, который занимался отвратительным мне видом спорта.

— Мне только пришло это в голову, — сказала я.

— Хейзел Грейс, ты, как и многие дети до тебя — и я произношу это с глубоким чувством, — ты потратила свое Желание в спешке, не заботясь о последствиях. Костлявая смотрела прямо тебе в глаза, и страх смерти с неиспользованным Желанием, все еще лежащем в твоем кармане, заставил тебя устремиться к первому Желанию, о котором ты смогла подумать, и ты, как и многие другие, выбрала фальшивые и равнодушные удовольствия тематического парка.

— На самом деле, я отлично провела время. Я встретилась с Гуффи и Мик…

— Я произношу монолог! Я написал его и выучил, и если ты будешь прерывать меня, я вконец напортачу, — перебил меня Август. — Прошу Вас есть Ваш сендвич и слушать. — Сендвич был несъедобно сухим, но я улыбнулась и все же откусила от него. — Ладно, так о чем я?

— Фальшивые удовольствия.

Он вернул сигарету в пачку.

— Точно, фальшивые и равнодушные удовольствия тематического парка. Но позволь мне заметить, что настоящими героями Фабрики Желаний являются те молодые юноши и девушки, которые ждут, как Владимир и Эстрагон ждут Годо ^[29], или как порядочные христианки ждут до свадьбы. Эти юные герои стоически и без жалоб ожидают появления одного настоящего Желания. Конечно, оно может никогда и не прийти к ним, но по крайней мере они могут покоиться с миром, зная, что они привнесли свой небольшой вклад в сохранение чистоты Желания как идеи.

Но опять же, может, оно появится: может, ты поймешь, что твое единственное настоящее Желание — это посетить великолепного Питера Ван Хаутена в его амстердамской ссылке, и ты будешь вне всяких сомнений рада, что сохранила для этого свое Желание.

Август перестал говорить, и тишина стояла достаточно долго, чтобы я поняла, что монолог окончен.

— Но я не сохранила мое Желание, — сказала я.

— Ах, — сказал он. И затем, после того, что показалось мне отрепетированной паузой, добавил: — Но я сохранил мое.

— Правда? — я была удивлена, что Август имел право на Желание, хотя уже год как был здоров и даже учился. Для того, чтобы Джинны подключили тебя к программе, нужно быть очень больным.

— Я получил его в обмен на ногу, — объяснил он. Его лицо сияло; ему приходилось коситься, чтобы смотреть на меня, и это заставляло его очаровательно морщить нос. — Вот что, я не собираюсь отдаватьтебе свое желание или типа того. Но я тоже заинтересован во встрече с Питером Ван Хаутеном, и было бы бессмысленно встречаться с ним без девушки, которая познакомила меня с его книгой.

— Совершенно бессмысленно, — сказала я.

— Так что я поговорил с Джиннами, и они со всем согласны. Они сказали, что Амстердам чудесен в начале мая. Они предложили вылететь третьего мая и вернуться назад седьмого.

— Август, ты серьезно?

Он наклонился и прикоснулся к моей щеке, и на какую-то секунду мне показалось, что сейчас он меня поцелует. Все мое тело напряглось, и, кажется, это было заметно, потому что он убрал руку.

— Август, — сказала я. — Серьезно. Ты не обязан этого делать.

— Конечно обязан, — сказал он. — Я нашел мое Желание.

— Боже, ты лучший, — сказала я ему.

Держу пари, ты говоришь это каждому парню, который финансирует твою поездку за границу, — ответил он.

Глава шестая

Когда я пришла домой, мама сворачивала чистое белье, параллельно смотря Взгляд ^[30]. Я рассказала ей, что тюльпаны, и голландский скульптор, и все остальное имело отношение к тому, что Август хочет потратить свое Желание на то, чтобы отвезти меня в Амстердам.

— Это слишком, — сказала мама, качая головой. — Мы не можем принять такой подарок от практически незнакомого человека.

— Он не незнакомец. Я легко могу назвать его моим вторым лучшим другом.

— После Кейтлин?

— После тебя, — сказала я. Это было правдой, хотя по большей части я сказала так, потому что хотела поехать в Амстердам.

— Я спрошу у доктора Марии, — сказала мама через несколько минут.

★★★

Доктор Мария сказала, что я не смогу поехать в Амстердам без сопровождения взрослого, тесно знакомого с моей болезнью, что так или иначе значило мою маму или самого доктора Марию (папа понимал рак примерно так же, как и я: смутно и недостаточно, как большинство людей понимают электрические цепи и океанские волны. Но моя мама знала о дифференцированной карциноме щитовидной железы у подростков больше, чем многие онкологи).