Все началось с громовых криков «ура», словно на приступ шло целое войско, затем к ним присоединился радостный вой, проклятия и вызывающее улюлюканье; наконец весь этот гам заглушил рев машины, сопровождаемый громыханием металлических частей. Шум приближался от перекрестка улицы Сороки — Воровки по мостовой Г иблой слободы. Мамаша Жоли пронзительно взвигнула, не уступая в этом своей шавке: она трубила сбор, созывая соседей к окнам.

В мгновение ока все головы высунулись наружу.

Торжественный смотр был открыт. По улице важно катила нескладная машина, прямоугольная и длинная, как пенал. У нее был до смешного маленький двигатель, но зато великолепный кузов с остроконечным багажником. Четыре огромных тонких колеса были непомерно далеко отставлены, словно это двигалась не машина, а неведомое чудовище, пренебрежительно отбрасывавшее лапы в стороны. Пятое колесо гордо красовалось на правом борту. Длинные и плоские крылья походили на сходни. Большой руль лежал горизонтально на высоком металлическом стержне. За рулем, бледный от гордости, восседал Гьен. По обе стороны от него — Милу и Клод. На подушках заднего сиденья разва-

лился Рири. В дверцах примостились лицом друг к другу Морис и Мимиль, выставив на улицу свои зады. На левом крыле, скрестив ноги, сидел Жюльен.

На багажнике, позади всех, стоял Жако. Машину встряхивало на камнях мостовой, и, с трудом сохраняя равновесие, Жако размахивал своими длинными большими руками, неистово дирижируя этой нестройной симфонией.

Машина была выкрашена в невероятный лимонный цвет, на ее бортах ребята вывели большими буквами «Автокар Гиблой слободы» и на конце поставили огромный восклицательный знак.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ОБОРВАВШАЯСЯ ПЕСНЯ

Два просторных автобуса фирмы Шосон, закованные в никель от кормы до форштевня, мягко подкатили к строительной площадке. Из каждой машины выскочило человек тридцать пижонов, и все они гуськом направились по лестнице на второй этаж. Прямо веселое турне по злачным местам Парижа! Целая куча департаментских представителей министерства и иностранных инженеров— англичан, бельгийцев, швейцарцев. Министерство пригласило их ознакомиться с опытным строительством. Баро и Ла Суре свалились вновь прибывшим как снег на голову, когда те еще только начинали осмотр.

— Тысяча извинений, но осматривать здесь ничего нельзя. Мы за все собственной шкурой отвечаем и не допустим, чтобы посторонние разгуливали по строительной площадке.

Чичероне экскурсантов подлетел к делегатам, любезно расставив руки, сложив губы наподобие куриной гузки.

— Но, господа, вы ошибаетесь, необходимо принять во внимание…

Глаза у делегатов ввалились, спины ссутулились. Уже целую неделю они почти не спали: то работали на строительстве, то обивали пороги министерств, мылись и брились наскоро, кое‑как, голоса их охрипли от бесконечных речей на митингах. В это утро они совсем не были склонны к светскому обращению.

Баро прибавил:

— Рабочие прекратили работу. Они ждут вас внизу.

Ла Суре только устало пробормотал:

— Придется сматывать удочки…

Кое‑кто из туристов рискнул выглянуть в окно, и все сразу обратились в беспорядочное бегство. Автобусы рванулись с места еще прежде, чем успели захлопнуться дверцы.

10 Жан — Пьер Шаброль 269

Во второй половине дня делегатов пригласили в Министерство реконструкции. Министр примет их лично в присутствии всех депутатов департамента Сена и Уаза.

Полэн теперь тоже работал на стройке. Жако, Морис, Милу, Полэн… Зимняя вьюга выбросила их на этот берег из песка и бетона.

Карниз был готов, оставалось только снять опалубку. Последняя операция. После этого капитальные работы на первом объекте будут окончены.

И вот Полэн трудился вместе со всеми ребятами на разборке опалубки. Жако окликнул его:

— Как поживает малышка?

— Врачи в больнице обещали спасти ей ножки. Только два пальца отнимут: они сильно отморожены…

Он подошел к Жако, опустил глаза и, положив руку ему на плечо, пробормотал:

— Я хотел тебе сказать… словом… сказать вам всем… словом… вы были… вы поступили просто…

— Оставь меня в покое. Ступай лучше работать…

Полэн еще раз посмотрел на Жако и подошел к груде балок. Он взвалил на плечо одну балку, положил сверху три тяжелые доски и, придерживая их головой, выпрямился. Ноша на миг заколебалась. Полэн выровнял ее и крикнул Жако:

— На стройке все же работать лучше, чем копаться в земле. Здоровье себе не портишь! — И направился к лестнице, словно муравей, который потащил целый колос.

Жако пожал плечами и прошептал:

— Ничуть не поумнел, гнет себе спину — и доволен… — И прежде чем снова взяться за работу, крикнул ему ласково вдогонку: — Ну и балда же ты!

Полэн обернулся с восхищенной улыбкой, и доски на его плече описали полукруг.

Каким образом Милу оступился? Никто так и не понял. Каким образом Милу повис в воздухе?.. Трудно представить… Парень работал на конце балки, торчавшей над бездной. На четырнадцатом этаже, на высоте тридцати метров. Он разбирал опалубку карниза, вытянув над головой руки, упершись ногами в балку, на самом краю пропасти.

Быть может, это случилось, когда Милу отдирал доску или когда отрывал планку… Только он вдруг потерял рав новесие, качнулся назад, голова его запрокинулась, руки взметнулись. Он испустил дикий вопль.

Над забетонированной площадкой пятнадцатого этажа тянулась стрела подъемного крана, бездействующего крана со стальным тросом и крюком на конце. Опрокинувшись назад, Милу ударился о трос, зацепился за него ногой, вытянул руки, ухватился за трос и, скользя вниз, завертелся над пропастью. Теперь, держась обеими руками за крюк, он висел в воздухе.

Трос раскачивался. Милу судорожно болтал ногами. Он попытался было уцепиться за балку, но она была слишком далеко и высоко от него, к тому же трос качался все тише, все медленнее и наконец совсем остановился. Тогда Милу, подвешенный за руки, с головой, ушедшей в плечи, стал кружиться на месте, по — прежнему конвульсивно дергаясь. Трос то скручивался, то раскручивался, три с половиной оборота в одном направлении и три с половиной — в другом. Милу не переставая кричал — протяжный, пронзительный, однотонный нечеловеческий крик.

Ребята, работавшие наверху, свесились над самым краем покрытия. Отовсюду сбегались рабочие — из цеха сборных элементов, из столярной мастерской, со второго этажа другого здания.

— Кран! Кран! Кран! — орал Жако.

Но длинный Шарбен и парашютист опередили его и бросились к кабине крановщика, оказавшейся как раз над покрытием.

— Держись, Милу! Не дрейфь! Сейчас спустим тебя полегонечку!

Милу выбивался из сил. Он уже не болтал ногами. По ним лишь изредка пробегала судорога. Он равномерно вращался то в одном направлении, то в другом: агония человека, которого не сумели как следует повесить.

Шарбен сел в железное кресло крановщика. Положил руку на рычаг тормоза. Что‑то вдруг защекотало лоб, он потер его — рука стала мокрой от пота.

Видимость из кабины очень плохая. При маневрировании крановщику помогает рабочий, называемый сигнальщиком. Стоя на перекрытии, он показывает условными жестами, куда направлять стрелу, далеко или близко находится площадка, не пора ли тормозить и надо ли наматывать или разматывать трос.

Обязанности сигнальщика взял на себя парашютист. Равномерно, ритмично поднимая и опуская перед собой руки, он дал знак разматывать трос.

Не спуская глаз с сигнальщика, Шарбен медленно отпустил тормоз. Послышался скрип. Шарбен нажал рычаг. Грос был все так же неподвижен. Шарбен нажал еще сильнее. Грос не шелохнулся. Шарбен повернул рычаг до отказа так, что тот ударился о предохранитель. Трос и не думал разматываться. Стоя против кабины, парашютист стал быстрее размахивать руками, словно хотел сказать: «Поторопись, ну же, разматывай…» Лицо Шарбена исказила мучительная гримаса, он закрыл глаза. Капля пота скатилась со лба. Он нащупал ногой конец троса, надавил на него, подтолкнул. Ничто не изменилось. Парашютист выходил из себя. Шарбен все сильнее и сильнее бил ногой по тросу. Вдруг барабан начал крутиться, и трос со свистом полетел вниз.