— Ах, простите меня, мосье!..

— Столь же живо описал мне Картье и тебя, Робер, — продолжал Брокар. — Вот почему я сразу же узнал тебя, лишь только ты появился в дверях. Впрочем, я узнал бы тебя и без того: ты здорово похож на старину Картье! Тот же цвет волос — черный в синеву, те же карие глаза, широкий разворот плеч… — Брокар будто с пристальным вниманием поглядел на Робера и раздумчиво добавил: — И на мать свою ты чем-то похож, почти неуловимо, а похож! А когда ты был совсем крошкой, мы, помнится, часто шутили, что ты ни на кого не похож! — Он глубоко вздохнул. — Я всегда с печалью вспоминаю твою милую маму, Робер.

— Я почти не помню маму, ведь мне было всего три года, когда она умерла, — растроганно отозвался юноша. — Но тетя Мари много рассказывала мне о ней.

— Твоя мать, Робер, — торжественно-печальным голосом сказал Брокар, — твоя мать была святая женщина! Но что делать — прошлого не вернуть, а настоящее полно превратностей… Я должен сейчас, покинуть тебя, мальчик. Покажи мне только африканские записи Картье, а то у него сердце не на месте.

— Кажется здесь, мосье, — Робер выдвинул средний ящик. — Вот она! — Он извлек из ящика и положил на стол увесистую рукопись, напечатанную на машинке. — Отец закончил ее, и если бы не…

— Да, да, мальчик, я знаю, этот труд был бы уже сдан в печать!

— Нет, мосье, папа всегда говорил, что он пишет эту книгу для будущего и не стал бы ее издавать.

— Да, Робер, он говорил это и мне, но за последний месяц он, кажется, переменил свое мнение. Во всяком случае, сейчас у него одно страстное желание: еще раз тщательно проглядеть свой труд, а возможно, и дополнить его! Это так понятно…

Брокар внимательно полистал рукопись, останавливаясь то на одной, то на другой главе. Уран, уран, уран! Об этом говорила, кричала, вопила каждая строка!..

— Мосье, а что, если… — произнес Робер, взволнованный неожиданной мыслью, — А что, если вы передадите папе его рукопись — ведь он мог бы  т а м  поработать над ней! Вот было бы здо́рово!

— Нет, Робер, — нахмурился Брокар, — этого я не сделаю. Это, и вправду было бы хорошо, т а м  рукопись находилась бы в лучшей сохранности, чем здесь. Но Картье не давал мне такого поручения. Положи рукопись обратно в ящик стола и храни ее как зеницу ока — ты отвечаешь за нее перед отцом, перед людьми, не забывай об этом! Бережно храни, мальчик, и эти коллекции: для ученого каждый камешек представляет великую ценность!

— Мосье, — Робер потупил глаза, лицо его снова залилось краской до самых волос — еще никогда в жизни не испытывал он такого стыда. — Мосье, я очень виноват перед отцом, перед вами…

— Что это значит, мальчик? — сурово-тревожным голосом произнес Брокар. — Что ты хочешь этим сказать?

— У меня не было денег, мосье… на жизнь… на оплату лечебницы за тетю Мари…

— И что же? — Голос Брокара звучал сейчас почти грозно.

— Я продал маленькую коллекцию камней… аналитические весы…

— Ты… продал… коллекцию… камней? Робер, ты отдаешь себе отчет в том, что ты сделал? — В голосе Брокара была сейчас и глубокая скорбь по поводу бесценной утраты и ужас перед тем, как воспримет эту утрату Картье. — Ты продал коллекцию минералов, которые твой отец с опасностью для жизни собрал и вывез из глубины Африканского материка? О Робер!

— Я очень, очень сожалею, мосье… — в глазах Робера стояли слезы. — Я так сожалею!

Брокар горестно молчал.

— Что делать, — заговорил он наконец, — потерянного не вернешь! Но я уже не могу доверять тебе, Робер, ты проявил непростительное легкомыслие, А ведь на твоей ответственности такое сокровище, как…

— О мосье, не думайте обо мне так плохо!

— Нет, мой мальчик, я не думаю о тебе плохо, — с грустью сказал Брокар, — но жизнь суровая штука, и с этим приходится считаться. — Он достал из кармана заранее припасенные сто франков и протянул Роберу. — К сожалению, мы не могли, из соображений конспирации, передать тебе деньги раньше, хотя это уберегло бы Картье от потери драгоценной коллекции.

— Нет, мосье, я не могу взять у вас деньги!

— Робер, это не мои деньги, — подчеркнуто сказал Брокар. — Это наши деньги, и посылает их тебе твой отец. И больше ни слова об этом.

— Но, право же…

— Робер, я все сказал. Теперь о рукописи. После того что ты сделал, я считал бы разумным взять ее отсюда, но не имею права на это без разрешения Картье…

— Ах, мосье, но вы не скажете отцу!..

— Нет, не скажу, я обязан щадить его…

Брокар в раздумье помолчал. Он, и верно, не хотел брать сейчас рукопись: во-первых, его приход сюда могли выследить, во-вторых, такая поспешность могла вызвать у Робера, при всей его доверчивости, подозрение.

— Вот как мы сделаем, Робер. Завтра утром, ровно в десять часов, тебе позвонят по телефону и в зависимости от решения Картье скажут одно только слово: «да» или «нет». Если «нет» — все останется по-прежнему. Если «да» — ты поступишь следующим образом… Только слушай меня внимательно! Ты завернешь рукопись поплотнее в бумагу, перевяжешь веревкой и уложишь в свой школьный портфель. Именно в школьный, Робер, чтобы не возбудить подозрений. Ты знаешь, где находится кинотеатр «Мажестик»?

— Конечно, мосье.

— Так вот, в вестибюле кинотеатра, около кассы, в двенадцать часов утра тебя будет ожидать человек, знающий тебя в лицо. Не проявляй ни малейшего беспокойства, не ищи никого глазами — человек сам подойдет к тебе, и ты, по возможности неприметно, передашь ему портфель. Из дому ты выйдешь в одиннадцать часов, возьмешь такси и поедешь, скажем, в Курбевуа — на какую-нибудь тихую улочку. Там ты остановишь такси у любого магазина, выйдешь и оглядишься, не следует ли за тобой машина. Ты понимаешь, зачем это нужно?

— Разумеется, мосье! — радостно улыбнулся юноша, уже Захваченный предстоящим приключением. — Я же видел такие фильмы! Я должен убедиться, что за мной нет никакой слежки — так ведь?

— Так, мой мальчик! Только будь крайне осторожен и внимателен, старайся не возбудить подозрения у шофера такси, среди них немало полицейских осведомителей. Когда ты твердо уверишься, что слежки нет, возвращайся на том же такси в город, сойди на площади Этуаль, а оттуда доберись пешком до «Мажестик». Теперь повтори все, что я сказал.

Робер слово в слово повторил наставления Брокара.

— Не сомневайтесь, мосье, я все хорошо выполню. Но мы с Полем не раз проверяли: слежки за мной нет! Мы сами допускали такую возможность…

— Поль? Это, наверное, твой приятель, о котором говорил мне Картье? Ты еще дружишь с ним?

— Ну как же, мосье, мы же с самого детства… Ведь его отец, мосье Барзак, адвокат, папин друг, тоже был в лионском Сопротивлении, он сейчас в Алжире. Разве вы не знали его по Сопротивлению, мосье?

— Робер, мальчик мой! Сколько же раз…

— Простите, мосье, я опять забыл!

— Ах, Робер, Робер! Я надеюсь все же, что ты не подведешь завтра своего отца?

— О, верьте мне, мосье!

— Хорошо, Робер, я поверю тебе. Помни же: если услышишь «нет» — все остается по-старому. И еще: о моем посещении никому ни слова! Ни-ко-му! Ни Полю, ни даже тете Мари! — Он доверительно улыбнулся. — Все-таки женщина!

Брокар достал из своего ветхого чемоданчика флакон чернил и поставил его на стол.

— Этот флакон, Робер, ты купил у меня, продавца лекарств и прочих изделий. Понял?

— О да, мосье! — улыбнулся Робер.

— Я вижу, однако, что ты великий мастер конспирации, — улыбнулся в ответ ему Брокар самой ласковой из своих улыбок. — До свидания, мой дорогой, дай я поцелую тебя…

И Брокар своими сухими губами коснулся чистого лба юноши.

— До свидания, мосье, — растроганно, с повлажневшими глазами сказал Робер. — Я так благодарен вам за все, мосье! Поцелуйте от меня папу, скажите ему, что у нас все хорошо, а теперь, когда мы узнали, что он жив и здоров, стало и совсем хорошо! А можно мне сказать тете Мари, что я получил весть от папы, ну, просто, что он в полной безопасности?..