– Все умрут. Все, кого ты любишь, умрут, – надрывались динамики.

Голая богиня и павлин летели рядом с автобусом.

– И не сбежать тебе. И не сбежать тебе от тех, кого ты любишь!

Рем судорожно начал молиться. Молодая девушка, превратившись в кобылу, проскакала мимо него, размахивая своим шелковистым хвостом. Пара мужчин одобрительно заржали.

– Господь! Умерь свое попущение, – шептал Рем. – Подави злобу дьявола, стремящегося обмануть нас.

– И не сбежать тебе. И не сбежать тебе о тех, кого ты любишь!

Пузатый мужчина превратился в змею и, корчась, заглатывал свою крысоподобную спутницу. Вскочив с кресла, Рем побежал к выходу.

– Остановите автобус! – закричал он водителю. Зеленая гусеница за рулем смерила его встревоженным взглядом.

– Вам плохо, святой отец?

Обнаженная женщина на павлине подлетела к лобовому стеклу и громко засмеялась. Вместе с ней смеялась и гусеница, и весь автобус.

– Дайте же мне выйти! – взмолился Рем.

– Простите, но вам придется подождать, – сказала гусеница.

– И не сбежать тебе. И не сбежать тебе от тех, кого ты любишь! – подхватили динамики.

Рем схватился за ручку, открывая дверь. Свист ветра ворвался в салон автобуса. Его потоки срывали с пассажиров уродливые маски. Клочки кожи, извиваясь, таяли в воздухе. Проснувшиеся люди с тревогой взирали на Рема.

– Немедленно закройте дверь! – велел водитель.

Ветер стих, оставив незавершенными происходящие метаморфозы. В динамиках снова заиграла музыка.

– Все, кого ты любишь, умрут.

Звериные маски возвращались на лица пассажиров. Маленькая девочка посмотрела на свою мать и закричала, охваченная ужасом. Чудовище, которое минуту назад было ее матерью, попыталось обнять ее за плечи. Волчья пасть клацнула зубами.

– Нет! – Рем снова схватился за ручку двери. Дорожное полотно мелькало под колесами автобуса. Мимо проносились дорожные знаки. Павлин и голая женщина на нем, извиваясь, распадались на рваные лоскуты, которые мазутными пятнами падали на асфальт. Множество ярких фонарей ослепили Рема. Синее пламя снова окутало его мозг.

– Я люблю тебя, – повторило оно.

– Стойте! – закричал водитель, пытаясь схватить Рема за руку.

Суставы хрустнули. Острая боль скрутила тело. Соприкоснувшись с асфальтом, ряса порвалась, оставляя на дороге кровавый след разодранных конечностей. Заскрипели тормоза. Автобус завилял на дороге и остановился. Рем лежал на спине, глядя в нависшие над ним своды.

– Что вы, черт возьми, себе позволяете?! – кричал водитель автобуса.

Загудели клаксонами недовольные водители, выстроившись за перегородившим дорогу автобусом.– Все в порядке, – улыбнулся водителю Рем, поднимаясь на ноги. – Все в порядке.

* * *

Ночь превратила выход из тоннеля в черную беззубую пасть. Из этой мглы выныривали машины и, начиная переливаться под яркими фонарями тоннеля своими разноцветными кузовами, сигналили Рему. Нет. В эту пасть он не пойдет. Нет! Свет будет там. Дальше. Впереди. Еще одна машина промчалась мимо. Совсем рядом.

– Эй, псих! Какого черта ты сюда забрался?! – закричал водитель.

Рем не ответил ему. Рем шел вперед. Шел в свет.

– Велико неравенство в согрешении, тогда как столь велика легкость в несогрешении, – бормотал он.

Машин становилось больше. Две женщины, одна за рулем, другая на пассажирском сиденье, притормозили и с интересом разглядывали человека в изодранной рясе.

– На какой церковной свалке ты нашел свою одежду? – спросила девушка-водитель, и ее подруга громко засмеялась.

– Зло устраняет добро, – зашептал Рем, продолжая идти вперед. – Зло устраняет добро.

– Тебе что, миску супа не налили?! – сострила женщина-пассажир.

– Зло трояко и состоит из вины, наказания и вреда.

– Иди, проспись, святоша!

– Добро трояко и состоит из нравственности, радости и пользы.

– Пошел он к черту! – бросила женщина-водитель подруге и нажала на газ.

– Грех, вытекающий из определенной злобы, тяжелее, чем вытекающий из незнания, – шептал Рем.

Синий огонь снова начинал разгораться в его сознании.

– Я люблю тебя. Люблю тебя…

Старый пикап, успев лишь в последний момент избежать столкновения, зацепил плечо Рема большим зеркалом. Зазвенело разбившееся стекло. Захрустели суставы. Ноги Рема подогнулись, но он заставил себя идти дальше.

– Я есть воскрешение и свет, – шептали его губы. – Я есть воскрешение и свет.

– Идиот! Жить надоело? – прокричал водитель.

Свет. Клаксоны. Яркие фары.

– Огонь зажжен в моей ярости, и он будет гореть до последнего предела преисподней, – шептал Рем.

Моргая фарами, дорогой седан заскрипел резиной. Слева машина. Справа машина. Боль обожгла тело Рема. Пластиковый бампер ударил его по ногам, бросая на капот. Водитель-адвокат посмотрел на поднимающегося с асфальта человека и решил не останавливаться.

Хромая, Рем шел дальше.

– Велико неравенство в согрешении, тогда как столь велика легкость в несогрешении.

Кто-то остановился и закричал Рему, чтобы он садился к ним в машину.

– Дано мне жало в плоть, ангел сатаны, – шептал Рем. – Дано мне жало в плоть… Жало в плоть…

Из его носа потекла кровь. Сломанные зубы резали язык.

– Смерть искупает грех. Всегда искупает. Смерть. Смерть. Покорность. Благодарность…

Оставляя позади себя шлейф черного дыма, в тоннель въехал старенький тягач. Сонно зевая, водитель потянулся за гамбургером. Прилипшая к лобовому стеклу стрекоза все еще дергалась. Включились дворники, размазав ее внутренности о стекло. Водитель выругался. Пламя в голове Рема засияло с небывалой силой.

– Я люблю тебя, – снова услышал он, а через мгновение мир, окружавший его, завертелся в неописуемом хороводе красок и света.

Водитель тягача выскочил из машины и побежал к изуродованному телу. Рем все еще был жив.

– Как же… – шептал водитель, пытаясь перевернуть Рема на бок, чтобы тот не захлебнулся собственной кровью. – Как же так? – Руки водителя окрасились в алые цвета. – Зачем же?

Сломанные кости торчали сквозь изодранную рясу.

– Бог любит нас, – прошептал Рем.

– Ничего не говори. Слышишь!

– Любит.

По щекам водителя покатились слезы. Рем улыбнулся. Люди. Нет. Им лучше не знать пути правды, чтобы потом вновь не отпасть после познания ее.

– Я люблю тебя, – сказало ему синее пламя. Вырвавшийся изо рта сгусток крови забрызгал лицо водителя. – Люблю.

И Рем оставил свое тленное тело.

Глава третья

– У каждого человека есть своя история. Ты держишь ребенка на руках, смотришь за окно и видишь девушку, с которой готов прожить всю свою долбаную жизнь. Она улыбается тебе. Ребенок улыбается тебе. Его крохотные ручки тянутся к твоим волосам. Ветер за окном шелестит зеленой листвой. Яркое солнце бликует в оконных стеклах. По длинному коридору ходят молоденькие медсестры в белых халатах. Ты подходишь к двери. Берешься за ручку. И вдруг понимаешь, что уже не держишь ребенка. Его больше нет в твоих руках. Нет девушки за окном. Нет медсестер. Никого нет. Ты один в этом длинном сером коридоре. И под ногами вытертый коричневый линолеум с рисунком в виде ромбика. И сон кончается. Ты лежишь на кровати, смотришь в потолок и не думаешь ни о чем. Да и о чем думать, черт возьми?! Ничего нет! Какая-то баба спит рядом. Смотришь на ее голый зад. Слышишь, как она пукает сквозь сон. Вспоминаешь кунилингус и сдерживаешь тошноту. Сигареты кончились. Находишь пепельницу. Находишь пару больших окурков. Зажигалка с портретом Че Гевары. Hasta la viktotia! Patria o muerte! Кольца синего дыма летят к потолку. Мухи жужжат. Все мы умрем вдали от своих идеалов. А день за окном обещает быть солнечным и жарким. Влетевшая бабочка порхает по мебели, живя понятной лишь ей одной жизнью. Да. Любовь и смерть в чем-то схожи. Оба состояния заставляют любить жизнь. Любовь и смерть – драма, без которой все мы не более чем набор костей, обтянутых мясом. И еще страсть. Она, как любовь – либо есть, либо нет. И жизнь ее понятна лишь ей одной. Ты смотришь на человека, и что-то внутри тебя говорит, что он именно тот, которого ты искал. И хочется жить. И хочется знать, что он рядом. И вот ты идешь рядом с ней и стараешься не думать о том, что это когда-нибудь закончится. Девушка за окном, но ее рука в твоей руке. И солнце все такое же яркое и теплое. Познакомь ее с друзьями. Расскажи о ней родственникам. Отведи ее в клуб, купи себе пива и смотри, как она танцует. А какой-то пьяный козел из твоих знакомых, будет неустанно твердить тебе: на кого ты меняешь друзей?! Скажи ему, чтобы он заткнулся. Выведи на улицу и ударь в челюсть. Пусть полежит и проспится. Вернись в клуб. Возьми еще пива. Вечер только начинается. Ты идешь с ней по парку, и жизнь прекрасна. Где-то далеко гудят сирены. Обнимаешь ее за талию. Целуешь в губы. Она шутит, и вы смеетесь. А полицейские допрашивают собравшихся в клубе людей. Ты здороваешься с одним из них, а он надевает на тебя наручники и читает твои права. Какого черта?! – кричишь ты, но тут же смолкаешь, видя, как коронеры запихивают в мешок тело парня, с которым ты час назад немного повздорил. Кто-то забил его до смерти ногами, а люди говорят, что видели только вашу с ним ссору. Тебя сажают в камеру, а девушка, да та самая, которую ты любил, уходит к другому. И кто-то другой покупает себе пиво и смотрит, как она танцует. Поставь себя на ее место, и ненависть сменится пониманием. Тебя отпустят через месяц. Скажут: извини, вышла ошибка, ты свободен. Но нет. Теперь ты ни хрена не свободен. Твои собственные чувства берут тебя в заложники, и никакой выкуп не сможет помочь. Ожидание превращается в пытку. Но чего ты ждешь? Ответ приходит, когда ты встречаешь виновника своего ареста. Да. Теперь ты знаешь, чего ждал. Теперь ты знаешь, что ждать осталось недолго. Ночь. Поднимись по старой скрипучей лестнице. Убей сначала его жену, чтобы не видела она, как умирает ее ребенок. Кровь. Женщина все еще смотрит на тебя. Выстрели ей в глаз, чтобы на этот раз пуля не срикошетила от лобной доли. Теперь ребенок. Он лежит в детской кроватке и что-то лопочет. Хлоп. Все, не смотри больше на это тельце. У этой трагедии есть лишь одно лицо. Бледное, с выпученными глазами и исколотыми венами. Выстрели ему в колено. Теперь в живот. Его мать с ножом для рубки мяса стоит в дверях позади тебя. Ты можешь убить и ее, но она говорит тебе спасибо. Забери у нее нож. Скажи, что она свободна. Дождись, когда за ней закроется дверь. Теперь вернись к ее сыну и закончи то, ради чего ты сюда пришел. Все. Боли нет. Ждать нечего. Вокруг пустота. Внутри пустота. Теплый ветер качает лиственные деревья. Садись в машину и гони на восток. Подальше от смерти. Подальше от этого гиблого места. Тебя будут искать, думаешь ты, но тебя никто не ищет. Та женщина, та усталая седая мать, она никому ничего не сказала. Но разве это важно? Нет. Ты останавливаешься в незнакомом городе за тысячи километров от своего дома. Заказываешь у официантки кофе и гамбургер. Она смотрит на тебя и спрашивает о твоих планах на вечер. Ты говоришь, что вечером тебя здесь уже не будет. А она говорит, что ты мог бы задержаться на ночь. Постельное белье пахнет лавандой. Вы лежите в кровати и пускаете к потолку кольца сигаретного дыма. Сквозь грязное окно видно полную луну кувшиночного цвета. Бледные облака плывут по небу. Ребенок в соседней комнате просыпается и начинает плакать. Официантка уходит его успокоить. Встаешь с кровати и одеваешься. К черту прощания. Скрипит дверь. Будущего нет. Прошлого нет. Ты идешь по улице и думаешь о смерти. Двенадцать способов убить себя. Двенадцать надежд, рожденных безнадегой. Плач. Он заставляет тебя остановиться. Детский плач. Здесь. В эту ночь. Среди мусорных контейнеров и запахов протухшей рыбы. Ребенок. Младенец. Кто-то выбросил его, не потрудившись даже перевязать пуповину. Ты смотришь по сторонам, пытаясь отыскать его мать. Но ее нет. Черт! Снимаешь куртку и заворачиваешь в нее младенца. Он спит на заднем сиденье твоей машины, а ты ищешь какой-нибудь монастырь или церковь. Заводишь мотор. Едешь. Стучишь в дверь. Теперь положить ребенка на ступени и уйти. Но ты не уходишь. Что, если никто не откроет? Что если никто не заметит спящего ребенка, и он умрет здесь, в эту ночь от холода или от зубов бродячих собак? Скрипят петли. Лысеющий священник смотрит на тебя, а ты все еще держишь младенца в руках и не можешь отдать. Помнишь свой сон? Помнишь коридор, медсестер и лето за окном? Вы проходите в монастырь. Священник заваривает чай. Ты говоришь, почему ты здесь, а он говорит, что понимает твое желание избавиться от ребенка. Нет, говоришь ты, не понимаете. И рассказываешь ему историю своей жизни. «Из меня получится плохой отец, отче», – говоришь ты, закуривая сигарету. А священник говорит, что прощает тебе твои грехи. Говорит, что господь любит тебя и дал тебе второй шанс, чтобы изменить свою жизнь. И ты плачешь. Плачешь, потому что в этом действительно есть смысл. Плачешь, потому что монашка дает тебе вымытого, завернутого в пеленки ребенка, который жив благодаря тебе. Он спит, а ты чувствуешь на своем лице его дыхание. Чувствуешь и понимаешь, что не сможешь оставить его. Никогда. Страх. Ты поднимаешь глаза на священника и спрашиваешь, куда вам теперь идти. А он сжимает твое плечо и говорит, что покажет путь. И ты веришь ему. И страха нет…