— Вы знаете горожан, а я здесь еще чужой. Во всяком случае, женщины более восприимчивы. В городе что-то происходит. По-моему, кто-то хочет украсть деньги, которые привезут сюда для уплаты за скот и расчета с ковбоями. В банде собрались чужие люди, но в деле определенно замешан кое-кто из горожан. В таком маленьком городе мало секретов, и я прошу вас подумать над моими словами. А пока я поищу вашего мужа. Если он вернется, дайте знать Гринвуду.

— Вы ему доверяете? Он же владелец салуна.

— Я никому не доверяю. Даже вам. Но, по-моему, Гринвуд честный человек.

— Многих честных людей соблазнили деньги. Кому-то нужно побольше, кому-то поменьше, вот и вся разница. Последний год муж работал очень много и заработал семьсот долларов. Достаточно хорошо. Вряд ли мистер Холмструм или мистер Гринвуд заработали больше, поэтому я представляю, что такое двести пятьдесят тысяч долларов.

— Мэм? Большую часть своей жизни я общался с преступниками, но честные люди, которых я знал… не думаю, чтобы кто-нибудь из них продался даже за большую цену. Мне не верится, что ваш муж польстился бы на нечестные деньги.

Она хотела повернуться, но задержалась.

— Шериф, кто та молодая женщина, что живет в отеле и часто ездит верхом?

— Она говорит, что ищет землю под ранчо. Они с отцом хотят купить здесь землю. — Он помолчал. — Но живет она не в отеле.

— Не в отеле? А где же?

— Не имею понятия, мэм. Она всегда аккуратна, ее одежда не пыльная, свежая и чистая. Но живет она не в отеле.

Холмструм стоял за прилавком своего магазина. Близоруко щурясь, он посмотрел на Шанаги и улыбнулся:

— Вот и вы зашли в мой магазинчик, шериф? Чем могу быть полезен?

— Ищу Карпентера.

— Карпентера? Нет, по-моему, сегодня я его не видел. — Он махнул рукой. — Но кто знает? Мы видимся часто, а один день так похож на другой. Он не в кузнице?

Шанаги покачал головой. Ему нравился магазин и приятный запах сухих продуктов, ветчины, свежеотрезанных кусков жевательного табака, новой кожи седел, уздечек и кофе из кофемолки.

— Иногда, шериф, мне кажется, что вы слишком уж беспокоитесь. Когда придут люди Паттерсона, поговорите с ним, может, он вас послушает.

— Может быть. — Том выглянул в окно на пустынную улицу. Дунул ветер, закрутил пыль, затем осторожно опустил ее на дорогу. Шанаги подошел к огромной круглой головке сыра под стеклом, поднял ее и, отрезав для себя кусочек с края, вернулся к прилавку.

— Наверное, мне надо ехать в Нью-Йорк, — пробормотал он. — С тех пор как я здесь появился, думаю не о себе, а о других и становлюсь мягкотелым.

— Наш городок маленький, — согласился Холмструм. — И развлечений маловато.

— Откуда вы родом, Холмструм? Из такого же городишки?

— С фермы, — ответил тот. — На ферме я родился. На ферме я и жил. Работал много — утром, днем и вечером и всегда думал о местах, где живется лучше, чем на ферме. Думал о женщинах, о нежных, теплых, прекрасных, надушенных женщинах. На ферме таких не видел. Моя мама умерла прежде, чем я запомнил ее лицо. Остались одни мужчины. Отец заставлял нас работать. Мы только и делали, что работали.

— Поэтому вы перебрались на Запад?

— Сначала ходил на барже, потом приехал в Чикаго и опять работал. Скопил немного денег. Я всегда обращал внимание на обеспеченных людей и всегда им завидовал, старался попасть туда, где бывали они, и смотрел на них. Это богатые люди. Их женщины нежные и изящные, и, когда они, выходя из карет, проплывали мимо меня, я чувствовал запах их духов. Поэтому сказал себе, что когда-нибудь… — Он прервал свои излияния. — Мальчишеская глупость, вот что это. Теперь у меня есть хорошее дело. Скоро я буду богатым человеком.

— Что случилось с фермой? И вашими братьями, которые там остались?

Холмструм пожал плечами:

— Отец умер. Ферму поделили на пятерых. А братья мои преуспели. У одного магазин, как и у меня. У другого — банк.

Шанаги доел сыр.

— Если бы вы остались, то могли бы стать банкиром. Но никогда не увидели бы всего этого. — Том развел руками.

Холмструм пристально посмотрел на него:

— Вы думаете, что я влюблен в прерию? Ошибаетесь, я мечтаю открыть большое дело в большом городе. И своего добьюсь.

Том усмехнулся:

— И найдете надушенную женщину… или уже нашли?

Холмструм опустил голову и взглянул на шерифа поверх очков.

— Когда-то я думал, что встретил такую женщину. Ей захотелось пойти в какое-нибудь приличное место. Я надел свой новый черный костюм и отвел ее в ресторан. Мы ели и разговаривали, не помню о чем — только о вещах, о которых я не имел ни малейшего представления. — Торговец помолчал. — Я никуда ее больше не водил. А ужин, — добавил он, — стоил столько же, сколько я зарабатывал за неделю. Один ужин! Когда-нибудь все изменится. Я буду часто ужинать в ресторанах и не думать о цене. У меня появится много таких женщин, и они не посмеют плохо обо мне думать.

— А та подумала плохо?

— Я никогда ее больше не видел. Когда приходил, мне говорили, что ее нет дома. Или что она «не принимает».

— Не повезло. Но такое может случиться с каждым. — Шанаги подумал о Джейн Пендлтон. Какой же дурак Холмструм! С ним такого не выйдет. Ни за какие коврижки! Он не даст сделать из себя дурака.

К ужину весь город знал, что Карпентер исчез. Все лошади стояли на месте. Седло висело на месте. Револьвер, винтовка, ружье — все было на месте. Но Карпентер как в воду канул.

Когда Шанаги вошел в ресторан, судья сидел за одним из столиков. Том запомнил его с того самого вечера, когда какой-то человек пришел сказать, что Риг Барретт не приехал. Увидев Тома, судья кивнул и протянул руку.

— Шериф? Я судья Макбейн. То есть судья по необходимости. Когда-то в Иллинойсе я действительно был судьей, а здесь — всего лишь адвокат, пытающийся заработать себе на жизнь.

— Нам нужен судья, и нам нужен суд.

— Наверное, вы правы. Иногда я думаю, чем меньше законов, тем лучше. Мы, американцы, любим жить по заведенному порядку, хотя другие нации о нас другого мнения.

Макбейн был небольшим, коренастым мужчиной с выпирающим животиком и густыми усами, закрывавшими верхнюю губу и большую часть нижней. Жилет пересекала массивная золотая цепочка, на которой в качестве брелоков висели золотой самородок и лосиный зуб.

— До меня дошло, что пропал наш кузнец.

— Да, его никто не видел с утра. Но в городе все лошади на месте.

Судья погладил указательным пальцем усы, вначале справа, потом слева.

— Он ко мне заходил. — Как бы между прочим заметил Макбейн. — Утверждал, что лошади тех людей, которых вы привязали на улице, исчезли.

— Да.

Судья взглянул своими слегка выпуклыми глазами на Шанаги.

— Мне кажется, — продолжил он тихим голосом, — что шериф, разыскивающий пропавшего человека, должен осмотреть каждую конюшню в городе. Если он не найдет Карпентера, то уж лошади объявятся обязательно. Их клеймо ему что-нибудь да скажет.

— Конечно! — Шанаги вспыхнул и сокрушенно покачал головой. — Для меня все внове, судья, но почему же я сам не додумался до такого простого решения?

— У меня постоянно получается так же, — с улыбкой ответил Макбейн.

Шериф встал.

— Судья? Вы меня извините?

Позже он подумал: «Как это я вспомнил, что нужно извиниться?»

Том не подозревал, что в городе так много конюшен, но там, где много ездят на лошадях, должно быть место, где их держать.

В девятой по счету конюшне, стоявшей возле заброшенного корраля, он обнаружил свежий навоз и денники, где недавно стояли лошади. Теперь они исчезли.

Он уже готов был уйти, когда заметил носок ботинка, который виднелся из-под кучи сена — им второпях закидали труп.

Том знал, кого найдет, еще до того, как разворошил сено.

Карпентера.

Глава 13

Его ударили по голове, потом по меньшей мере три раза ударили ножом. По голове, похоже, били сзади.

Шанаги подумал о миссис Карпентер и с горечью вздохнул. Ему придется все ей рассказать, и не откладывая. Таковы его обязанности.