Вообще-то Поппея нравилась Никию, хотя он и не смог бы объяснить почему. На первый взгляд, все в ней было дурно, кроме, может быть, внешности,— ее высокомерие, ее резкость, ее презрительный взгляд...

Короче говоря, в ее присутствии все чувствовали себя неуютно и теперь старались даже больше понравиться ей, чем Нерону. Чаще всего такие попытки оказывались напрасными.

Но с Никием она разговаривала неизменно ласково, и, возможно, это было главной причиной того, что Поппея нравилась ему.

Как-то Нерон сказал ей в присутствии Никия:

— Знаешь, Поппея, все достоинства Никия заключаются в одном: он любит меня.

Произнес он это с иронической усмешкой, как самую обыкновенную шутку. И посмотрел на Поппею, ожидая ответной. Но Поппея, строго на него взглянув, ответила с предельной серьезностью:

— Я знаю это. Никий единственный человек, который любит тебя по-настоящему.

Нерон был смущен. Чтобы как-то выйги из неловкого положения, он, вяло продолжая шутку, проговорил:

— А ты, Поппея? Разве ты не любишь меня по-настоящему? Признавайся!

— Я говорила о Никии, а не о себе,— отрезала она.

Нерон не нашел что сказать и, разведя руки в стороны, с виноватым выражением на лице обернулся к Никию.

А короткое время спустя, всего через несколько дней после смерти Салюстия, Нерон позвал Никия к себе.

Никий, войдя в покои императора, поискал глазами Поппею, с которой Нерон в то время не расставался, казалось, ни на одну минуту. Нерон, перехватив его взгляд, неожиданно строго заметил:

— Мы одни, Никий. Мне нужно переговорить с тобой об одном важном деле.— Он сделал паузу, прошелся мимо Никия от двери к окну, шумно вздыхая, и наконец продолжил: — У меня много врагов, а ты, может быть, единственный, кто любит меня по-настоящему. То, что я доверяю тебе, я не могу доверить никому другому — ни моему учителю Сенеке, ни даже

Афранию Бурру. Ты хорошо понимаешь, что я имею в виду?

— Да, император,— кивнул Никий.

Нерон опустился в кресло, тут же встал и тут же сел опять. Глядя исподлобья, сердясь то ли на Никия, то ли на самого себя, он неожиданно спросил:

— Ты знаешь мою мать, Агриппину?

— Да-а,— чуть с запинкой сказал Никий, не понимая, как отвечать на такой вопрос и что он может значить.

— И что ты думаешь о ней? — снова спросил Нерон.

— Я могу думать о матери императора только то, что она родила великого сына.

Нерон поморщился:

— Оставь такие глупости, я спрашиваю не об этом. Что ты думаешь о ней в государственном смысле, не как о моей матери, а как...— Он запнулся, подбирая нужное слово, и, так и не подобрав, проговорил раздраженно: — Что бы ты сделал, если бы мне угрожала опасность от собственной матери? И предупреждаю тебя: смертельная опасность.

Никий уже довольно долго пробыл при дворе, чтобы понять, куда клонит император и что он хочет услышать.

— Я защитил бы тебя от любого, кто посягнул бы на твою драгоценную жизнь, не принимая во внимание ни родство, ни заслуги.

— Так защити! — воскликнул Нерон, упершись руками в подлокотники и привстав в кресле.

— Ты имеешь в виду...— осторожно начал Никий, в свою очередь подавшись чуть вперед.— Если я тебя правильно понял, ты хочешь, чтобы я...— Он не договорил, ожидая реакции императора, а тот прошептал, вернее, почти что прошипел сквозь зубы:

— Да, да, я хочу этого, Никий!

Никий стоял, испуганно глядя на Нерона. Убить Агриппину, мать императора, недавнюю фактическую правительницу Рима... Этого он никак не ожидал. Его страшило не то обстоятельство, что Нерон был готов предать смерти собственную мать — в этом проклятом Риме и такое вполне могло сойти за оправданный, продиктованный государственными интересами поступок,— его страшило то, что Нерон поручает ему совершить это. Значит, он готов пожертвовать им, Никием, если не сразу же после содеянного, то чуть позже. Кто же оставит такого свидетеля! Кто захочет видеть рядом убийцу собственной матери, даже если ты сам приказал ее убить! Об Агриппине Никий не думал, он думал о себе.

— Ты, я вижу, сомневаешься? — спросил Нерон, презрительно усмехнувшись.— Отвечай!

— Нет,— Никий отрицательно повел головой,— я не сомневаюсь. Я не могу сомневаться, когда тебе грозит опасность. Просто не знаю, сумею ли я. Никто не обучал меня военному делу, и я не держал в руках меч.

Нерон облегченно вздохнул и, поднявшись с кресла, подошел к Никию и положил ему руку на плечо:

— Ничего такого тебе и не понадобится. Я просто поручаю тебе сопровождать мою мать в Байи, куда она скоро отправляется на отдых. Она поедет морем, и я хочу, чтобы ее путешествие было приятным. Корабль прекрасно подготовят,— проговорил он, пристально глядя в глаза Никию и делая ударение на слове «прекрасно»,— но ты сам понимаешь, в море все может случиться. Я дам тебе несколько человек, которыми ты будешь руководить, у тебя будет лодка, на случай, если с кораблем что-нибудь произойдет. У тебя всегда будет возможность спасти мать императора Рима. Но я хочу, чтобы ты знал вот что. Ты очень дорог мне, Никий, и я опечалюсь, если с тобой сотворится неладное. Пусть погибнут люди, которые будут сопровождать тебя, пусть даже погибнет моя...

Он не договорил, отошел к окну и некоторое время спустя, глядя вдаль, как бы в задумчивости произнес:

— Ты должен вернуться, Никий, вот чего я хочу от тебя.

— Я вернусь, император, будь уверен,— ответил Никий почти торжественно.

Нерон резко повернул голову. Губы его разошлись в натянутую улыбку, когда он произносил:

— Тогда иди и готовься к отплытию. Я попросил Аннея Сенеку представить тебя моей матери.

И Нерон плавно махнул рукой, показывая, что беседа окончена.

Уже поворачиваясь к двери, Никий вдруг перехватил беспокойный взгляд Нерона, брошенный в сторону тяжелого полога, прикрывавшего его ложе. Никий взглянул туда, и ему показалось, что за краем полога мелькнуло платье Поппеи.

Глава седьмая

Сенека сообщил Никию, когда они встретились, чтобы ехать к Агриппине, что несколько дней назад император посетил мать в ее доме. Он был с ней ласков, просил простить его за причиненные огорчения и предложил поехать в Байи для отдыха. Сначала император сказал, что они поедут вместе, но потом, вспомнив о неотложных делах — ему обязательно нужно было выступить в сенате по вопросу о новых налогах,— попросил ее отправиться одну, с тем чтобы он присоединился к ней уже несколько дней спустя.

Сенека рассказывал об этом вяло, со скучающим лицом, и лишь на вопрос Никия: «И она согласилась?» — ответил с грустной улыбкой:

— Да. Император настойчиво просил ее согласиться.

Вообще Сенека казался усталым и равнодушным, поручение императора представить Никия матери явно его тяготило. Никий боялся, что Сенека начнет неприятный разговор о том, для чего он был введен в окружение императора, но страхи его оказались напрасными — сенатор не расположен был говорить ни о чем подобном.

Агриппина встретила их в своей гостиной, сидя в кресле у окна. Улыбнулась Сенеке и совсем не заметила Никия. Когда Сенека стал представлять молодого человека, она прервала его, проговорив холодно:

— Знаю, Нерон говорил мне о нем.

Никий впервые видел Агриппину так близко, и она показалась ему очень красивой. Трудно было представить, что у этой молодой, элегантно одетой женщины такой взрослый сын. Сам Нерон представился сейчас Никию едва ли не ровесником собственной матери.

— Ты пришел попрощаться со мной, Анней? — спросила Агриппина, взглянув на сенатора и тут же опустив глаза.

— Нет,— отвечал Сенека с вымученной улыбкой,— скорее пожелать тебе счастливого пути.

— Не вижу разницы между прощанием и... этим,— холодно заметила она.

— Различие в том, дорогая Агриппина,— произнес он как можно мягче,— что мы расстаемся только на время. Если ты позволишь, я приеду навестить тебя в Байи.

— Навестить? — фыркнула она и насмешливо посмотрела на сенатора.— Ты можешь сопровождать меня сейчас же. Или об этом нужно просить моего дорогого сына? Да или нет?