— Вот, гляди, великий Маантхэ Уджайя'ха, как есть: пошла я в лес по ягоду, да ни одной и не встретила. Заплутала, сама не знаю, как в твой лес попала. Прости, великий Маантхэ Уджайя'ха, не гневайся.
Видит Маантхэ Уджайя'ха — и вправду, не по своему произволу и не по злому измышлению девица в его лес явилась. И говорит вот что:
— Пусть и так, а без наказания не могу оставить. Сделай для меня работу одну, я тебя и отпущу с миром. А не сделаешь, обращу тебя в дерево К'ын.
— Сделаю все что велишь! — обрадовалась А'к'та Нэ. И вправду, не каждый день Маантхэ Уджайя'ха людей просит работу сделать, — большая честь.
— Пойди на гору Х'рэ-Гу. Там лежит каарт'х'ан из головы большой рыбы. Принеси мне его, только не вздумай играть, не прикасайся к струнам, иначе беда будет!
Пошла А'к'та Нэ на гору Х'рэ-Гу. Глядит, а на вершине и впрямь каарт'х'ан лежит, всеми цветами переливается, крепко натянутыми струнами поблескивает. Взяла А'к'та Нэ каарт'х'ан в руки, долго на него смотрела, не могла налюбоваться.
А надо сказать, была А'к'та Нэ большой мастерицей играть на каарт'х'ане, лучшей в деревне. Не удержалась А'к'та Нэ — дай, думает, хоть один звук услышу, когда еще случай выпадет? Хоть и страшно: Маантхэ Уджайя'ха не велел. Ну и дотронулась до струны — раз, другой.
И полилась такая чудесная музыка, которой никто отродясь не слыхивал. Перед самой К'та лучше не звучало!
Вот и К'та услышала, вылезла из своего чиа'та, отправилась поглядеть, кто ей так сердце порадовал. Да и явилась прямо над горой Х'рэ-Гу — стало на горе Х'рэ-Гу тепло и хорошо. В миг поросла гора травой и цветами, золотые З'жа'эх прилетели, ягода А'ха Рэ из нор вылезла — все слушают, дивятся чуду.
Оттаяло сердце у К'та, она и говорит:
— Не стану больше обиду на людей таить. А ты, А'к'та Нэ, оставайся на горе, будешь здесь за хозяйством смотреть да мне музыку играть.
Разогнала Охэн'эх своих, и стало по всей земле тепло и хорошо. Пэх'ата сама в деревню прибежала, кричит:
— Где ваши короба? Почему никто за мной в лес не идет?
А Маантхэ Уджайя'ха в чаще ухмыляется: хорошее колдовство придумал. Хитрый Маантхэ Уджайя'ха.
Собрались как-то уэр'эх на охоту, как это принято, по осени. И выдался среди них один человек по имени Ых-тэ,[8] и стал так говорить:
— Вот, хороший я охотник, лучший из вас. Пойду в лес один, приведу Уджайя'ха скорее и ловчее прочих.
Стали потешаться остальные охотники:
— Где ж это видано, чтобы в одиночку ходить на Уджайя'ха?! Только птиц лесных насмешишь!
— А вот, там и поглядим, кто кого насмешит. От вас-то только шуму да треску, все звери разбегаются, — отвечает Ых-тэ.
— Ну, будь по-твоему! — говорят ему. — А вернешься без добычи — быть тебе рыбой У На.
На том и порешили.
Идет Ых-тэ по лесу, в самую чащу забрался. Высматривает Маантхэ Уджайя'ха. А навстречу ему только грибы да ягоды попадаются. К'та уже заскучала на небе, стала до дому собираться.
Тут примечает Ых-тэ — на старом дереве К'ын спит большая змея, кольцами вкруг веток обвилась. И так говорит Ых-тэ:
— Вот беда, целый день брожу по лесу, а ни одного из Уджайя'эх так и не встретил.
Проснулась тут змея и спрашивает:
— Что ж ты, Ых-тэ, один пошел за Уджайя'ха? Никто так не делает, сколько этот Мир стоит.
— Вот потому и пошел, — отвечает Ых-тэ. — Не хочу, чтобы все как всегда оставалось.
— Глупый человек! — змея шипит. — Не для того этот мир К'та придумала, чтобы всякий по своему переиначивал. Что скажешь?
Испугался Ых-тэ: отродясь такой змеи не встречал, да еще, по всему видать, и разгневал ее. Однако же мыслей своих не оставил и так рассудил: «Лучше уж как есть сказать. Кто мудрее змеи рассудит? Если и вправду забрел я на дурной путь — пусть съест меня, так тому и быть». Вот и говорит:
— Не гневайся, змея. Только может ведь такое быть, чтобы К'та по разному придумала, а не только так, как обычно делают? К'та ведь тоже — сегодня по небу гуляет, завтра в чиа'та отсыпается, а иной раз сидит на горе Х'рэ-Гу, музыку слушает.
Понравился змее ответ Ых-тэ, и так говорит ему:
— Будь по-твоему. Помогу твоей беде.
И перекинулась змея в Маантхэ Уджайя'ха.
— Пошли, — говорит, — в деревню.
Подивился Ых-тэ и еще больше испугался: странные дела творятся! Но разве станешь со змеей спорить? Делать нечего, повел ее в деревню.
А там-то все обрадовались! Стали со змеей в облике Маантхэ Уджайя'ха песни петь, хороводы водить да Ых-тэ на все лады расхваливать. А Ых-тэ и сам не рад: по всему выходит, великий обман учинил.
Через три дня вернулись и остальные охотники из леса — да ни с чем.
— Твоя взяла, — говорят они Ых-тэ. — Сколько мы ни звали Маантхэ Уджайя'ха, сколько ни приманивали, а толку не добились. А ты — гляди ж, всю деревню выручил!
Не стерпел тут Ых-тэ и признался:
— И я ведь не встретил Маантхэ Уджайя'ха. То мудрая змея в него перекинулась да сюда явилась.
А змея-Маантхэ услышала, пришла к ним и говорит:
— Глупый человек! Затеял делать по-своему и думает, все остальное-то как всегда останется! И Маантхэ ему явится, как принято, клыками землю выворачивая. Вот ведь рассмешил!
И впрямь, оказалось — не змея то вовсе была, а сам великий Маантхэ Уджайя'ха!
Пришел как-то Маантхэ Уджайя'ха на берег моря. Хоть и не его владение-хозяйство, а отчего не прийти? На море хорошо. Да и с К'та можно поговорить, голову к небу не задирая, — вот она, тут же в воде и плещется.
Прознала про то невидимая рыба У, приплыла к Маантхэ Уджайя'ха и так стала говорить:
— Вот, великий Маантхэ Уджайя'ха, все мне хорошо: и вода теплая, и плавники сильные, и голос звучный, да только не видит меня никто — в разговор не вступает, в игры не принимает, песен не поет. Что делать? Помоги моему горю.
— Как не помочь! — Маантхэ Уджайя'ха отвечает. — Только нет во мне власти над морскою стихией, ничего не могу сотворить. А вот хочешь — перебирайся ко мне, в лес. Сделаю тебя оленем быстроногим.
Обрадовалась рыба У, согласилась. Так и порешили. Обратил Маантхэ Уджайя'ха рыбу У оленем, побежала она в лес в оленьей шкуре. На места глядеть, с порядком знакомиться. Бежит-бежит, тут слышит, вроде как кличут ее:
— УУУУУУУУУУУУ! — раздается из чащи. — УУУУУУУУУУУУ!
«Вот ведь как! — думает рыба У. — Не успела на землю ступить, а уже повсюду желанная гостья». Стала забирать на голос. Ноги оленьи быстры, скачет — шишки из-под копыт разлетаются. Выскочила на поляну, а там волчья стая расположилась. Собрались вкруг большого камня — песен петь. А известно, какие у волка песни.
— УУУУУУУУУ! УУУУУУУУУ! — воют.
Увидали волки оленя — враз песня смолкла: шутка ли дело! Одинокий олень на их поляну забрел. Никак в иной мир собрался. Надо помочь. Бросились волки на оленя. Рычат, зубами щелкают, глазами сверкают. Рыба У еще и подумать ничего не успела, а оленья шкура уже перепугалась до полусмерти да со всех ног и припустила. Долго бежала. На силу от волков оторвалась, чуть жива осталась.
Побежала обратно на берег моря, к Маантхэ Уджайя'ха И так говорит:
— Вот, великий Маантхэ Уджайя'ха, не по нраву мне оленем быть. Хочу другую шкуру. А хотя бы и волчью. Трудно тебе, что ли?
А Маантхэ Уджайя'ха ей:
— Что ж, дело доброе. Будет тебе волчья шкура, коли так.
И вот снова бежит рыба У по лесу, на сей раз волком обернувшись. «Никто мне теперь не страшен! — думает. — Славно заживу!» Тут слышит, вроде как опять клич раздается, на прежний не похож, но всяко ведь ее зовут, кого ж еще.
— Ууууууу-лю-лю-лю! Ууууууу-лю-лю-лю!
Выскочила на тропинку, порысила на голос. А навстречу ей уэр'эх, охотники из ближайшей деревни. Идут, копьями размахивают, колотушками стучат, орут во весь голос свое «ууу-лю-лю-лю» — зверя предупреждают громко, чтобы, значит, прятался и на дороге не попадался. Порядок-то всем известен.