Оптимистично в городе звучащий,

Утраченного русского возврат.

Израильтянин русскоговорящий

И новый русский (не аристократ).

Европе за грехи пророчат казни.

А я за Вас, сиятельного, рад.

Вам памятник стоит в Марианське Лазни,

Но окружает Вас Мариенбад.

Мы встретились в цветении зелёном.

Зенит пролил расплавленный металл.

Случайно ли? Нет, предопределённо.

О встрече этой я давно мечтал.

Но вот реальность отличить от сказки

При дивном свете не сумел я вдруг.

А как суметь? Существовали в связке

Они во мне самом? Или вокруг?

Источники вздыхают одиноко.

И колоннада – нет достойных слов.

Цветёт мариенбадское барокко

В ладонях тихо дремлющих лесов.

Мне дрозд продиктовал стихотворенье

И улетел довольный в ближний лес.

Была ли встреча, или наважденье?

Мне безразлично. Это дар небес.

14.08.2011 г.

Ранения целят Марианскьке Лазни..

Курорт вместил покой и суетливость.

Но здесь в раю одна несправедливость

Мне кажется особо безобразной.

Сжимает горло ярость – не обида.

Немецких ветеранов слишком много.

А где сияла в прошлом синагога.

Сейчас лишь камень со Звездой Давида.

И потому без тормозов, зверею

При встрече с немцем с палкой на дороге.

Возможно, он в той самой синагоге

Свой парабеллум разрядил в еврея.

А этот, может, ждал меня в засаде.

И мы тогда друг друга подстрелили.

Танцоры сатанинской той кадрили

Сейчас мы воду пьём в Мариенбаде.

Такого ненавидеть я не смею.

Свой долг мы выполняли как солдаты.

Но и в аду пребудет виноватым,

Убивший безоружного еврея.

19.08.2011 г. 

Стреляющий

Особое положение в бригаде позволяло мне при формировании экипажей в какой-то мере "проявлять капризы", как выражался по этому поводу адъютант - старший батальона. К этим капризам он относился подобно тюремщику, который принимает заказ на последний ужин от арестанта, приговоренного к смертной казни.

Дело в том, что бригада наша несколько отличалась от подобных подразделений, входивших в состав танковых корпусов, Необычность отдельной гвардейской танковой бригады заключалась в том, что задача ее - прорыв обороны противника любой ценой, чтобы в проделанную нами брешь могли хлынуть подвижные соединения.

Термин "любой ценой" по-разному трактовался начальством и танкистами. Для первых это была потеря техники, а для вторых - самоубийство. Батальон, в котором я служил, был ударным, то есть именно он, как правило, шел впереди атакующей бригады. А мой взвод в этом батальоне выделялся в боевую разведку, назначение которой - вызвать на себя огонь противника, чтобы идущие за мной танки могли увидеть огневые средства немцев.

Вот почему адъютант старший только матюгался про себя, когда в очередной раз я отвергал кандидатуру командира орудия.

Бригада вышла из боя в конце октября и сразу приступила к формированию. Через несколько дней на станцию Козла Руда пришло пополнение - новенькие танки с экипажами. Танки сгрузили с платформ. Экипажи выстроились перед машинами. А мы, уцелевшие командиры, прохаживались перед их строем, как работорговцы на невольничьем рынке.

В одном из экипажей обратил на себя внимание молоденький старшина, командир орудия.

Не молодостью отличался он. Во всех экипажах были пацаны. Даже командиры машин. Старшина выделялся подтянутостью, аккуратностью, подогнанностью убогого хлопчатобумажного обмундирования.

Мы прогуливались перед строем, рассматривая танки и экипажи, и комментировали увиденное на своем языке, в котором среди матерного потока иногда появлялось слово, напечатанное в словаре.

Адъютант старший пришел со списком и вместе с командиром маршевой роты начал перекличку. Все шло своим чередом до того момента, пока капитан прочитал: "Старшина Калинюк Антонина Ивановна". "Я!" - отозвался старшина, на которого мы обратили внимание.

Лично мне в эту минуту стало очень неловко за обычный в нашей среде лексикон, не очень пригодный для общения с женщиной.

Выяснилось, что Антонина Калинюк добровольно пошла в армию, чудом попала в учебно-танковый полк, вышла замуж, чтобы быть зачисленной в один экипаж со своим мужем, и таким невероятным способом оказалась в маршевой роте. Ее муж - башнер, рядом с ней по другую сторону орудия.

Ну и дела! Девушка в экипаже!

На минуту я представил себе, как мы перетягиваем гусеницу, как тяжелым бревном, раскачивая этот таран, по счету "Раз-два, взяли!" ударяем по ленивцу, как стонет каждая мышца - и это у здоровых мужчин. Каково же девушке? А каково экипажу, у которого не достает пусть не лошадиной, а всего лишь одной человеческой силы?

Правда, до нас дошли слухи, что в 120-й танковой бригаде есть женщина механик-водитель. Чего только не бывает на фронте.

Но когда ко мне подошла старшина Антонина Калинюк и, доложив по всей форме, попросилась в мой экипаж, я, еще не успев переварить услышанного, не сомневался в том, что ни при каких условиях не соглашусь на присутствие женщины в моей машине. Отказывал я ей очень деликатно.

- Видите ли, у меня уже есть башнер, - начал я.

- Но ведь я не башнер, а стреляющий.

- Да, но вы, по-видимому, хотите быть в одном экипаже с мужем?

- Он фиктивный муж. Нас ничего не связывало и не связывает. Я благодарна ему за то, что он согласился на фиктивный брак, что помогло мне попасть в экипаж.

Ее грамотная речь звучала несколько непривычно для моего уха, адаптированного к танкистскому лексикону.

Выяснилось, что Антонина Калинюк до войны успела окончить первый курс филологического факультета Черновицкого университета. Ко мне она обратилась не случайно. Ей сказали, что я командир взвода боевой разведки. Именно в таком экипаже место добровольцу.

- Вы правы, но я уже пообещал адъютанту старшему взять стреляющего из подбитого танка.

Не знаю, покраснел ли я, соврав, но было очевидно, что она не поверила и ушла обиженная.

Вместе со своим фиктивным мужем Антонина Калинюк попала в экипаж моего друга Петра Аржанова.

Петр был самым старым в нашем батальоне. Ему было уже под сорок. Степенный такой, почти не матерщиник. Антонину он хвалил.

На второй день наступления их машину подбили. Первым из своего люка выскочил башнер, фиктивный муж Антонины. Как ошпаренный заяц он шарахнулся от танка в ближайшую воронку. А Петр в это время вытаскивал из своего тесного люка Антонину с перебитыми ногами. И не было рядом никого, кто мог бы подсобить. Счастье еще, что атакующие танки пошли вперед, и машина Аржанова не обстреливалась немецкой пехотой.

Но все это случилось уже потом. А при формировании на станции Козла Руда я так и остался без стреляющего.