Итак, мы снова, не без легкой боязни, пустились в путь. Добравшись до места нашей вчерашней аварии, я с трепетом прислушался к урчанию мотора; тем временем Жюли обводила взглядом лесные заросли, пытаясь обнаружить невидимых индейцев.

К счастью, мы добрались до вершины без всяких осложнений. От пейзажа, открывшегося сверху, у нас просто дух захватило. «Ради такой красоты стоило пострадать», — со смехом призналась мне Жюли. Люк сделал несколько шажков на расчищенной площадке, подобии паркинга, устанавливая новые рекорды — на сей раз не дальности, а высоты. Я подумал: отныне его жизнь так и будет протекать в новых свершениях, рекорд за рекордом, цепочка которых приведет его к зрелому возрасту, — нашему теперешнему, например, — после чего начнется неизбежный спуск с вершины к старческой слабости, к старческому бессилию, вплоть до того мгновения, когда тело безжизненно застынет в вечном покое. Пока что Люк находился в самом начале своего восхождения, тогда как мы с Жюли уже достигли перевала и вступили на дорогу, ведущую вниз, правда, вступили совсем недавно, не стоит слишком уж драматизировать.

Город Оахака дышал спокойствием. Дома на замощенных улицах были раскрашены во все цвета радуги. Мы разыскали, сами не зная как, Эль-Зокало[30] и долго сидели там, на кованой железной скамье, в тени аркад, окружавших эту сонную площадь с ее столетними тенистыми деревьями. Люк заснул, сидя в колясочке. Что видел он во сне — какой-нибудь фантастический мир, двери в который отворял, одну за другой? Или ему хватало увиденных в пути пейзажей с горами и лесами, населенными индейцами? А может, он попросту встречался во сне с Пятницей?

Есть на свете города, которые не претендуют на звание туристской достопримечательности: они показывают себя скромно и бесхитростно, не кокетничая, не выпячивая свою красоту. Чтобы гулять по их улицам, не требуется гид или путеводитель, достаточно смотреть по сторонам и вверх, позволяя городу незаметно очаровать своего гостя. Оахака принадлежала к числу таких городов. Она пришлась нам по душе, мы с ней сроднились. Любой новый город рано или поздно ставит перед путешественником вопрос: хотел бы он здесь жить или нет? По этому поводу мы с Жюли всю дорогу вели бесконечные дебаты, но здесь, в Оахаке, впервые с момента отъезда наш общий ответ был: да!

Сколько же дней провели мы в Оахаке, наслаждаясь беззаботным, разлитым в воздухе покоем? Не помню точно. Мы лениво передвигались в небольшом пространстве, ограниченном двумя-тремя то ли кафе, то ли ресторанами. Перед сном мы выпивали по рюмочке мескаля — местной водки из сока агавы. Как-то раз мы поехали на плато Монте-Альбан, расположенное в нескольких километрах от города, чтобы посмотреть остатки сооружений древней цивилизации запотеков[31]. Руины были залиты солнечным светом. Центральная площадь, размером с огромный стадион, придавала всему комплексу величие, подобающее месту культа богов. А боги эти, судя по рассказам, были крайне жестокими и требовали от своих адептов кровавых жертвоприношений. Люк топал посередине, держа нас за руки. Каждые десять метров он притворялся, будто падает, чтобы мы приподняли его над землей. Землей, которая за тысячу лет до нас обагрялась потоками крови невинных жертв. Именно в этом месте Люк познакомился со ступенями, по которым спускаются и поднимаются, хотя с учетом их высоты и его росточка, он был вынужден по ним карабкаться.

Мы чувствовали, что пора снова пускаться в дорогу, не слишком ясно представляя, куда ехать, и заранее горюя о разлуке с городом, где нам жилось так сладко.

Дальнейший путь не обещал нам покоя. Сперва мы доехали до перевала на высоте 2600 метров. Несмотря на опытность нашей машины, уже побывавшей в переделках, подъем оказался очень трудным, особенно в самом конце, когда мотор начал подавать признаки усталости. Этого мы с Жюли опасались больше всего на свете и со страхом прислушивались к его урчанию: так прислушиваются к дыханию больного, боясь, что после временного улучшения у него снова наступит кризис. Затем мы спустились на восемьдесят километров вниз по каменистой дороге, пересекавшей делянки, где аборигены тайно выращивали пейот — галлюциногенный кактус, чьи качества Мишо, наряду с другими любителями, проверил экспериментальным путем на своем искусстве [32]. Я уж было начал фантазировать: не столкнемся ли мы за поворотом, нос к носу, с самим Алленом Гинсбергом [33], покуривающим сигаретку, набитую этим адским зельем? Не помню точно, сколько времени занял у нас этот спуск. Но даже сегодня я все еще спрашиваю себя, каким образом наша машина, которую мы любили как родную, не развалилась на части от кошмарной тряски. Особенно мучила меня мысль о крошечном зародыше в животе Жюли, которого подвергли этому боевому крещению. Люку, когда он был в том же положении, не пришлось испытывать подобных потрясений. Жюли думала о том же. Думала всем своим существом.

Наконец мы добрались до какой-то деревушки, где уже ощущалась близость Тихого океана, а оттуда до Пуэрто-Анхель: это было маленькое селение, всего несколько соломенных хижин, разбросанных вдоль необъятного песчаного пляжа. Мы потрясенно смотрели на огромные валы, которые Тихий океан гнал от самого горизонта, с грохотом обрушивая на берег.

Мы сели за стол в одной из хижин, и хозяйка подала нам жареную рыбу, которой мы полакомились в окружении кур, свиней и целой своры собак, занятых своими делами. Позади нас высились кокосовые пальмы — напоминание о том, что мы находимся в тропиках. Несколько женщин лениво прохаживались взад-вперед; вообще казалось, что жизнь на этом пляже течет с замедленной скоростью. Гамаки, натянутые повсюду между деревьями, свидетельствовали о том, что ни одно дело в мире не стоит спешки. Я смотрел на Люка, за которым бегали две курицы, рядом по песку брели три коровы и важно ходила утка, а следом за ней пара собак. Три свиньи подошли к океану, одна из них погрузилась в воду и чуть не утонула в бешено хлещущих волнах.

Высоченные валы шумно разбивались о берег, образуя кипящие водовороты, и откатывались назад, сметая все на своем пути. Местные жители предупредили нас, что море в этих местах очень опасно: неосторожные купальщики иногда тонут, унесенные подводным течением; немногие из них возвращаются назад еле живыми после долгой, не на жизнь, а на смерть, борьбы с океаном. Попав в такое течение, ни в коем случае нельзя плыть против него, а только наискосок, это дает хоть какой-то шанс выбраться на берег, пусть и из последних сил. Жюли сообщила мне мрачное название этого пляжа — playa de los Muertos [34]— и категорически запретила лезть в воду. Я нарушил этот запрет один-единственный раз, и очередная волна, обрушившись на меня, вырвала и унесла футболку, которую я держал в руке. Кстати, тут мы не увидели ни одного американского туриста из тех, что встречали в других местах, где они разъезжали на машинах с гигантскими прицепами-трейлерами.

Дни текли на пляже Анхель так неспешно, будто время замедлило свой бег и растаяло в хрустально-чистом воздухе. Они уже не воспринимались как даты в календаре, а, напротив, слились в одну неопределенную длительность, тяготеющую к бесконечности и размеченную только рокочущими вздохами океанского прибоя. Даже ночь, и та не уступала дневному сиянию, щедро украшая темный небосвод сверкающими созвездиями. Каждый вечер, лежа на песке, мы неустанно любовались ими, хотя точно определить, где какое, на этих тропических широтах было нелегко: здесь, под тропиком Рака, все они как-то сплющились, став почти неузнаваемыми; даже Большая Медведица выглядела совсем плоской. Только Полярная звезда, висевшая теперь над самым горизонтом, осталась верна своему долгу и по-прежнему указывала нам на север.