Он проводил ее до автомобиля, и, прощаясь с ним, она снова вся затрепетала. Их руки соединились, и он сказал:

— Когда-нибудь я вас увижу снова. Я очень хочу вас видеть. Я чувствую, что последнее слово между нами еще не сказано.

Когда машина отъехала, она призналась себе в том же чувстве. Она не знала еще всей сущности этого первобытного зверя, короля боксеров, — волнующего ее человека, Пэта Глэндона.

Вернувшись в тренировочное помещение, Глэндон встретил смущенного и встревоженного импресарио.

— Чего ради вы меня выставили? — спросил он. — Мы пропали. Вы черт знает какую кашу заварили! Вы еще ни разу не говорили с интервьюерами с глазу на глаз — вы увидите, что за интервью появится в газете!

Глэндон разглядывал его с холодной усмешкой и собирался повернуться и пройти мимо, но затем раздумал.

— Интервью нигде не появится, — сказал он.

Стьюбенер удивленно посмотрел на него.

— Я просил ее об этом, — пояснил Глэндон.

Стьюбенера взорвало.

— Станет она упускать такую сенсацию!

От Глэндона повеяло холодом, и голос его прозвучал грубо и резко:

— Интервью не будет напечатано. Это ее слова. Сомневаться в ее словах, значит обвинять ее во лжи.

Его глаза загорелись ирландским огнем, а кулаки сжались в бессознательном порыве. Стьюбенер, зная их мощь и силу стоявшего перед ним человека, больше не посмел сомневаться.

Глава VII

Стьюбенеру не понадобилось много времени, чтобы догадаться, что Глэндон намерен продлить матч, но, несмотря на все попытки, ему не удалось получить и намека на предполагаемое число раундов. Как бы там ни было, он не стал терять времени и вошел в новое соглашение с Нэтом Поуэрсом и его импресарио. За Поуэрсом стояла верная ему партия, и нельзя было лишать добычи ставящий на него синдикат.

В вечер матча Мод Сэнгстер оказалась виновной в самом дерзком нарушении правил приличия в своей жизни, но ее поступок никогда не обнаружился, и никто посторонний о нем не узнал. Под покровительством редактора она заняла место на одной из близких к арене скамеек. Мужская шляпа с широкими опущенными полями скрывала ее волосы и лицо, а длинное мужское пальто закрывало ее до пят. В гуще толпы ее никто не замечал; даже репортеры, сидевшие на местах, отведенных печати, не узнали ее, хотя и сидели как раз напротив ее места.

Предварительные состязания второстепенных боксеров обычно отменялись, и едва она успела занять свое место, как толпа криками и аплодисментами приветствовала появление Нэта Поуэрса. Окруженный секундантами, он шел по боковому проходу; увидя его громоздкую фигуру, она испугалась. Он перескочил через веревки, словно был вдвое легче, чем на самом деле, и улыбнулся на шумные приветствия всего зала. Он не был красив. Его обезображенные уши указывали на его профессию и связанные с нею жестокость и грубость, а его сломанный нос столько раз бывал расплющен, что искусство хирургов не могло больше восстановить его первоначальную форму. Новые приветственные крики возвестили приход Глэндона, и она жадно смотрела на него, пока он перелезал через веревки и шел в свой угол. Но не раньше чем закончилась скучная церемония заявлений, представлений и вызова, оба противника сбросили свои халаты и остались в костюмах боксеров. Сверху на них лился яркий белый свет электрических ламп — это требовалось для кинематографических съемок; глядя на этих противников, столь отличных друг от друга, Мод почувствовала, что Глэндон был продуктом высокой культуры, а первобытным зверем — Поуэрс. Оба были характерны: Глэндон — изящными очертаниями лица и всего тела, своей мягкостью и массивностью форм, а Поуэрс — грубой асимметричностью тела, густо обросшего волосами.

Когда они, став друг против друга, стали для съемки «в стойку», взгляд Глэндона, скользя вдоль веревок барьера, случайно остановился на Мод. Хотя он и не подал и виду, она, по биению своего сердца поняла, что он ее узнал. В следующую минуту прозвучал гонг, и распорядитель закричал: «Начинайте!» — Матч начался.

Это был красивый бой. Не было ни крови, ни ударов — оба были умелыми бойцами. Половина первого раунда прошла во взаимном нащупывании, но Мод волновали и эти ложные выпады и удары перчаткой. Более серьезные схватки дальнейших стадий бокса волновали ее настолько, что редактору приходилось одергивать ее за руку, чтобы напомнить ей, где она находится.

Поуэрс боролся легко и правильно, как и полагалось герою полусотни состязаний, и восхищенные сторонники аплодировали каждому умелому выпаду. Все же он не расходовал зря своих сил и лишь иногда делал смелые выпады, тогда публика с ревом вскакивала с мест, ошибочно воображая, что он побеждает противника.

В такой-то момент, когда ее неопытный глаз не заметил серьезной опасности, какой только что избежал Глэндон, редактор наклонился к ней со словами:

— Юный Пэт все равно победит. Он счастливчик — и никому не удается победить его. Но он побьет Поуэрса не раньше, чем на шестнадцатом раунде.

— А может, и позже? — спросила Мод.

Она чуть не рассмеялась уверенности своего спутника. Она-то знала лучше их всех число раундов.

Поуэрс, по своему обыкновению, вел непрерывное наступление, и Глэндон охотно принимал такой метод борьбы. Он прекрасно защищался и нападал, лишь чтобы поддерживать интерес зрителей. Хотя Поуэрс и знал, что ему, по уговору, полагается быть побежденным, он слишком давно работал на этом поприще, чтобы не нокаутировать противника, если бы ему представилась эта возможность. Ему приходилось испытать на себе «дубль-кросс», чтобы не применять его с серьезным противником. В случае удачи он готов был идти на все, чтобы нокаутировать противника, хотя бы весь синдикат повесился с досады. Благодаря умелой газетной рекламе публика считала, что Юный Глэндон встретил, наконец, более сильного противника. В глубине души Поуэрс все же сознавал, что на этот раз именно он встретил достойного себе соперника. В обхватах он неоднократно ощущал силу его ударов и знал, что противник намеренно сдерживает себя и не дает настоящих полновесных «пэнчей».

Что касается Глэндона, то не раз в течение этого состязания малейший промах или ошибка в расчете могли подставить его под один из тяжелых, как молот, ударов противника — и тогда матч был бы проигран. Но он обладал почти чудесной способностью определять время и расстояние, и его вера в себя не была поколеблена ни одним из предшествующих матчей. Он ни разу еще не был побежден и всегда настолько чувствовал себя хозяином положения, что ему и в голову не приходила мысль о возможности поражения.

К концу пятнадцатого раунда оба боксера прекрасно себя чувствовали, хотя Поуэрс и дышал немного тяжелее обычного, и некоторые из сидящих поблизости зрителей держали пари, что он «выдохнется».

За минуту до того, как должен был прозвучать гонг для шестнадцатого раунда, Стьюбенер, наклонившись к сидевшему в своем углу Глэндону, шепнул:

— Вы его побьете на этом раунде?

Глэндон, откинув назад голову, покачал ею и насмешливорасхохотался прямо в лицо взволнованного импресарио.

С ударом гонга Глэндон, к своему удивлению, увидел, что Нэт Поуэрс словно сорвался с цепи. С первой же секунды это был какой-то вихрь ударов, и Глэндону нелегко было избежать серьезных повреждений. Он увертывался, отступал в сторону, но едва ему удавалось дойти до середины арены, как противник новыми выпадами загонял его обратно к веревкам. Несколько раз Поуэрс давал ему полную возможность нанести решительный удар, но Глэндон отказывался нанести молниеносный «нокаут» и вывести противника из строя.

Он приберегал его для восемнадцатого раунда. Он за весь матч ни разу не вкладывал в удары всей мощи.

Две минуты Поуэрс яростно, без передышки, бросался на него. Еще минута — и раунд окончен, а ставящий на боксеров синдикат посрамлен. Но этой минуте не было суждено пройти благополучно. Противники сошлись в центре арены в обхвате, и все шло совершенно нормально, если не считать того, что Поуэрс бесновался вовсю. Глэндон вытянул его левой рукой эффектным, но не сильным ударом по лицу. Таких ударов он надавал немало в течение этого матча. Но, к своему великому изумлению, он почувствовал, как Поуэрс сразу ослабел и осел на пол, словно его подгибающиеся ноги отказывались поддерживать его громоздкое тело. Он тяжело рухнул на пол, перекатился на бок и замер с закрытыми глазами. Арбитр, наклоняясь к нему, выкрикивал секунды.