Смена двух пар перекрестных рифм двумя парами соседящих и, соответственно, восьмисложников – десятисложниками надежно разграничивает семь унисонных строф и их тематику, а также преодолевает однообразие сплошной мужской рифмовки. Обращение к гонцу в торнаде, как часто случается у Вентадорна, служит косвенным заключительным обращением к той же Донне.
XLI. Чтоб стих вдохновенно звучал…
Р. – С. 70, 1 (у Лазара – № 3, у Бийе – № 39).
Стихотворение сохранилось в 25 рукописях, три из них содержат и запись мелодии. Впервые опубликовано Ф. Ренуаром.
Начало песни опять говорит о любви как источнике творчества. Но расцветает творчество лишь от счастливой любви. Отсюда переход к постоянной у Вентадорна теме врагов его любви – наветчиков. Традиционную тему он опять варьирует, как другие традиционные темы: вместо умалчивания перед наветчиками о своей любви он пускается на спасительную ложь – приписывает свою любовь другому. Откровенный рассказ о своей хитроумной уловке в песне, рассчитанной, однако, на публичное исполнение, – еще один мотив, предостерегающий от наивно-реалистического восприятия песенного сюжета Вентадорна: какой же хитрец станет раскрывать свои хитрости перед слушателями, среди которых возможны и те, кого он собирается перехитрить?
Все семь строф и примыкающая к ним торнада унисонны, как нередко у Вентадорна. Унисонность разнообразится сменой мужских и женских рифм, отмечающих разделение на строфы и расчленение тем.
XLII. Вижу, и к нам подоспела…
Р. – С. 70, 26 (у Лазара – № 29, у Бийе – № 32).
Стихотворение сохранилось в восьми рукописях. Впервые опубликовано К. Аппелем.
Предполагается (см.: Аппель К. Указ. соч., с. XXXIII–XXXIV), что кансона написана в Англии и посвящена Генриху II Плантагенету.
Обращение к осеннему пейзажу не впервые составляет замену весеннего запева у Вентадорна, но картина осени, благодаря упоминанию ланд, здесь более конкретна. Да и вся основная ситуация под стать начальным строкам, более конкретна и упорно внушает поиски автобиографической подоплеки. Традиционные сетования о разлуке уточняются ссылкой поэта на двухлетнее свое молчание, мечты о встрече – словами о бурном море, которое предстоит переплыть, направляясь вдаль, за Нормандию; наконец, упоминанием в обеих торнадах необходимости получить для этого разрешение короля, чьим поэтом он является. Впрочем, во всяком поэтическом претворении автобиографические мотивы, свободно сочетаясь с порождениями фантазии, теряют характер документальной достоверности и лишь создают ее поэтическую иллюзию.
Шесть унисонных строф преодолевают однообразие благодаря двум одиноким рифмам в каждой строфе (четвертая и седьмая, т. е. последняя строка), а также пятой и шестой мужским соседящим. рифмам. Как в первой строфе Вентадорн говорит о своей профессии трубадура, так завершает он песню торнадой, где тоже ссылается на свою профессию.
XLIII. Мне песни на ум не идут…
Р. – С. 70, 21 (у Лазара – № 11, у Бийе – № 19).
Стихотворение сохранилось в 13 рукописях; три из них приписывают песню Сайлу д'Эсколе, поэту-клирику из Перигора, принятому при дворе Эрменгарды Нарбоннской; одна – Гильему Адемару. Впервые опубликовано Н. Цингарелли.
Полагают (см.: Аппель К. Указ. соч., с. XXXIV), что песня создана во время пребывания поэта в Англии и посвящена Генриху II.
Песня Вентадорна на этот раз несколько иная, чем обычно. И прежде, правда, встречались у него презрительные замечания по поводу тех, кто не способен искренне и пылко любить, но здесь дана развернутая картина упадка, постигшего любовь, как черта наступивших новых времен. Характерно, что в утрате искусства любить поэт упрекает баронов, сам же противопоставляет себя графам, герцогам и даже королям и эмирам способностью любить, дающей ему величие. Опять интересно отметить, что столь высокое представление о любви связано у него с подлинным демократизмом. В остальном песня полна довольно обычных признаний в любви к Донне.
Семь с половиной строф, каждая из восьми восьмисложников, образующих эту песню, могли бы наскучить своей унисонностью, не будь, как часто в подобных случаях у Вентадорна, двух одиноких рифм в каждой строфе (вторая и восьмая строки), – эти одинокие мужские рифмы, особенно четкие после двух женских, хорошо завершают каждую строфу, подчеркивая сентенциозность последней строки. Обилие приводимых в торнадах географических названий, как всегда, в стихах, оживляет лексику, в старопровансальском языке довольно скудную и поэтому скучноватую.
XLIV. Залился в роще соловей…
Р. – С. 70, 33 (у Лазара – № 10, у Бийе – № 29).
Стихотворение сохранилось в 10 рукописях. Впервые опубликовано Ф. Ренуаром.
К. Аппель (Указ. соч., с. XXXIV–XXXV) относит его к «английскому» циклу, но оно, по-видимому, написано не в Англии, а в английских владениях на континенте.
Казалось бы, эта песня сплошь состоит из уже знакомых мотивов поэзии Вентадорна, – и вот приходится удивляться, как эти знакомые мотивы выглядят свежо благодаря новым оттенкам: традиционный весенний соловей не просто упомянут – он будит поэта и рождает у неге ответную песнь; сознание своего особого дара любить приобретает у Вентадорна гиперболические черты, противополагающие его всем без исключения людям; к обычной прелести Донны присоединяется тонкая прелесть вести беседу; мечты – прибежище тоскующего поэта – возникают средь шумных шуток собравшихся друзей, и т. д. Дополняется новым оттенком и изображение любви, она обогащается особой скромной нежностью, желанием охранять Донну от всяких испытаний.
На этот раз строфы семистрочных восьмисложников отделяются начальною одинокой рифмой каждой строфы. Разнообразие строф, помимо отчетливой смены тематики, поддерживается и энергичной законченностью последних строк.