Из смеси чародея с балалайками исторгся похоронный звон и стон, в живот ему ударили чьи-то ноги, в ухо заехала голова, на грудь приземлился мешок с продуктами в сопровождении калифа и принцессы, а над ним, в синем-пресинем небе, взорвались ультрамариновыми искрами ледяные молнии.

— Поднимите мне… мну… с меня… меня!.. — задыхаясь от бессилия и ста восьмидесяти кило элиты шатт-аль-шейхского и гвентянского общества[206], прохрипел Агафон.

Но выполнять его пожелание никто не стремился, ибо каждый был занят лишь тем, чтобы удержаться на бешено маневрирующем и финтящем Масдае и удержать ближнего своего[207].

Время от времени в просветы, открывающиеся между частями тела и остатками багажа, его премудрие успевал углядеть то круговерть гор и небес, то искры, молнии и пламя, то нечто прямоугольное, изрыгающее огненные шары и проклятья[208]…

После нескольких попыток подняться и оказать если не сопротивление, то хотя бы отправить к матушке-земле не успевшие перевариться остатки завтрака, Агафон зажмурился и притих. Мертвой хваткой вцепившись в плечо Эссельте и пояс Ахмета, зеленый, как трава у дома, он уже не хотел ни боя, ни свободы. Всем заинтересованным богам молился он лишь об одном: чтобы безумная воздушная свистопляска поскорее кончилась, и ему было позволено умереть спокойно и, желательно, на твердой земле. Думать же о том, за что держатся и держатся ли вообще принцесса и калиф, он не хотел и боялся[209].

Вверх, вниз, вправо, влево, еще раз влево, и опять, и опять, и снова вправо и вниз, и еще, кажется, одновременно по крайней мере в десятке направлений, названий которым еще никто не придумал[210]…

Ковер крутился и метался по небу, точно сухой лист, пойманный шайкой бродячих ветров, и вокруг него, за ним и под ним лопались, рвались, рассыпались искрами и неистовствовали десятки молний, струй и шаров самых разнообразных размеров, составов и цветов. А позади — но с каждой минутой оказываясь всё ближе и ближе — неотступно носилась на обитой коврами створке ворот[211] четверка ренегатов.

Как бы ни был ловок и проворен Масдай, бесконечно уворачиваться от буйствующей магии, не стряхнув никого из сваленных в кучу пассажиров, было не под силу даже ему.

Финт, горка, спираль, бочка, петля, поймать Анчара, свалиться в скольжение, вывернуть, уходя от огненного заряда, колокол, поймать всех, кроме Ивана, зацепившегося в последний момент за кисти, снова петля, разворот, пике, финт, финт, восьмерка, финт, еще финт, сообразить, где небо, рвануть влево, спасаясь от оранжевого облака, снова спираль, подъем с разворотом, вираж, пике, бочка, финт, где небо, где земля, где верх, где низ, где горы…

Ночью у них была бы возможность затеряться во мраке, нырнув в ущелье или приникнув к пологому склону. Но при свете дня, когда на бешено мечущемся ковре горы, враги и небеса сливались в одно головокружительное, плюющееся огнем пятно, шансов убежать не оставалось ни одного. Как не оставалось ни единой фигуры высшего пилотажа, не выполненной Масдаем в неистовых, но тщетных попытках спастись.

Вверх, влево, спираль, финт, пламя, кобра, бочка, лед, вниз, ущелье, вираж, финт, финт, искры, колокол, небо, брызги, петля, влево, штопор, восьмерка и все остальные цифры первых трех десятков, огонь, вираж, финт, спираль, скольжение…

Склон.

Скорее инстинктом, чем известными маготкаческой науке чувствами ковер увидел тень под нависавшим скальным карнизом и рванул туда по прямой, подныривая под электрические разряды и заправским слаломистом обходя расплывавшиеся тут и там чернильные кляксы неразорвавшихся заклятий замедленного действия. Стрелой, выпущенным из катапульты снарядом несся он вниз, молясь премудрому Сулейману и своему отцу, чтобы ренегаты не заметили то, что заметил он, не разгадали его маневр, и у его пассажиров — а конкретно, у Агафона — было хоть несколько секунд, чтобы прийти в себя и занять оборону.

Только бы не увидели, только бы не догнали, только бы…

Свалившись из виража в пике почти у самого обрыва, Масдай внезапно вывернул влево и нырнул в открывшуюся перед ним пещеру. Несколько метров полета по инерции — и экстренная немягкая посадка, рассыпавшая оглушенных пассажиров почти по всей пещере как горох.

— Ка…бу…ча… — только и сумел простонать Агафон, утыкаясь лбом в неровный, усыпанный битым камнем пол.

Раскинув руки и ноги, словно хотел обнять первую за десять минут поверхность, не пытающуюся вывернуться из-под него, распластался неподалеку Иванушка. Отряг неуклюже топтался по каменной крошке на четвереньках, пытаясь встать, но отчего-то постоянно натыкаясь головой то на стены, то на друзей[212]. Судорожно хватая ртом холодный воздух и выдыхая ругательства, лежала на боку Серафима. Тихо постанывая и держась руками за голову, навалился на обессиленную Эссельте поэт. Анчар, приземлившийся раненым плечом вперед, лежал рядом, не подавая признаков жизни. Калиф у самого края пещеры прощался с завтраком, заодно норовя распроститься с опорой под руками и коленями и снова отправиться в полет…

Мимо узкого, в половину человеческого роста проема просвистело нечто прямоугольное с четырьмя пассажирами на борту.

— К…каб…буча… — моментально дал определение слишком хорошо известному летающему объекту волшебник, усилием воли и чудом координации отодрал себя от пола и пополз на четвереньках ко входу, то и дело сбиваясь с курса и налетая на всё, что не успело увернуться. — Ахмет… уй…ди…

С таким же успехом он мог попросить шатт-аль-шейхца улететь или уплыть.

— Я уйду… но ты меня больше не увидишь… — закрыв глаза и мерно покачиваясь, простонал калиф.

— Если ты не уйдешь… я тебя тоже больше не увижу… и никто не увидит… — маг сделал попытку встать, но в последний момент его занесло, и он, взмахнув руками, хлопнулся на точку мягкой посадки.

Прямоугольная тень снова промелькнула на фоне голубого неба — и на этот раз гораздо ближе.

— Уйди… — прорычал волшебник и, не теряя больше времени на глупые прожекты и уговоры, поднял руки в начальном пассе защитного заклинания.

Золотистые нити сорвались с кончиков пальцев чародея, прилипли к краям входа и принялись свиваться в редкую кривую паутину. Одна паутинка коснулась щеки калифа, обжигая, словно раскаленное железо, он испуганно вздрогнул, мотнул головой, силясь стряхнуть прилипшую нить, и вдруг мелкие камушки посыпались из-под ладоней, увлекая его за собой. Агафон испуганно вскрикнул, заклинание оборвалось, забытые нити полетели по ветру, блистая на солнце и притягивая взгляды…

Могучая лапа отряга — единственного среди них моряка, привычного к качке и ее последствиям, сцапала исчезающего за краем Ахмета за лодыжку и рванула на себя.

Не дожидаясь, пока задыхающийся от пережитого страха шатт-аль-шейхец будет полностью протащен мимо, его премудрие снова вскинул руки и забормотал слова заклятья со скоростью дятла-стахановца.

Золотая паутинка и обитые коврами ворота появились у входа в пещеру одновременно. Радостные выклики ренегатов слились с заключительными словами заклинанья, и в свежую, еще искрящуюся и видимую сеть ударили три лиловые молнии.

Паутина дрогнула, вздулась, будто парус, поймавший ветер, почернела и пропала — но и молнии тоже.

Агафон растерянно замер: пропала она потому, что перешла в невидимое состояние, как и полагалось, или потому что… пропала?

Новый залп с повисших в нескольких метрах от пещеры ворот подтвердил справедливость первой версии: визжащая стая фиолетовых шаров разбилась в пыль о незримую преграду, и ворота, повинуясь поспешной, но всё же запоздалой команде пилота, шарахнулись от выделившегося зловонного ядовитого облака, роняя пассажиров как кегли. Один из них перекатился через край и лишь быстрая реакция и усилия товарищей спасла его от самостоятельного продолжения полета.