— Но я…
Серафима озабоченно прикоснулась к голове подруги, раздвинула волосы над ухом, приблизилась, вглядываясь во что-то, видимое только ей, и, наконец, опустила золотистые кудри гвентянки на плечи.
— Конечно, кроме припухлости нет ничего… Не болит?
— Нет, что ты! Только голова кружится, но совсем немножко, а так — все прекрасно!
— Кружится? — встревожилась царевна.
— Чуть-чуть! И уже прошло! — беззаботно отмахнулась гвентянка.
— Но если не болит — это не значит, что все обошлось.
— Ты знаешь, наши лекари всегда говорят то же самое, — кивнула она, покачнулась вдруг и ухватилась за плечо Олафа.
— Эссельте?.. — проворно подхватил ее отряг.
— Ничего… Я просто оступилась… — слабо улыбнулась встревоженным взглядам друзей принцесса.
— Ну, что ж, милостивые государи и государыни, — не дожидаясь окончания женского консилиума, развел руками Тис Первый. — Сожалею, но ничем больше помочь вам не могу, кроме совета. Полагаю, вам стоит поторопиться встретиться с его премудрием Адалетом. Насколько я понимаю, если кто и способен придумать что-то в сложившейся ситуации, так это он.
— Да, премудрый Адалет придумает, несомненно! — оживился калиф. — Умная мысль, ваше величество, подобна золотой монете — никогда не бывает лишней!
— Благодарим за внимание, ваше величество, — поклонился Иванушка.
— Хотел бы я, чтобы наша первая встреча произошла при более приятных обстоятельствах, ваши величества, ваши высочества, — холодно склонил в ответ голову король, давая понять, что аудиенция закончена[92].
Гости также раскланялись и попрощались в меру воспитанности и желания, и под сверлящими взорами гвардейцев двинулись к выходу.
Эссельте упала почти на самом пороге.
Коротко стриженный упитанный знахарь лет пятидесяти, персональный лекарь его величеств Дуба Третьего и Тиса Первого Фикус, как он помпезно представился, распрямился, потирая кулаком затекшую поясницу, и обернулся к гостям. Поглаживая пухлой ладонью щеку, он оттопырил нижнюю губу и сосредоточенно свел брови над переносицей, будто обдумывая нечто важное. Друзья, сбившиеся на время осмотра в плотную обеспокоенную кучку в дальнем конце отведенных Эссельте покоев, поняли, что пришло время вопросов, и устремились к нему как на приступ, в такой же тесной формации.
— Ну, как она? — первым заговорил отряг.
Знахарь удовлетворенно кивнул, с шумом выдохнул и провещал важно и с расстановкой, неспешно оглядывая окруживших его людей:
— Не думаю, что ее высочество получила серьезную травму. Небольшое сотрясение, судя по симптомам.
— Какие снадобья понадобятся, чтобы прекрасный цветок Севера восстановил свои силы? — правитель Шатт-аль-Шейха обеспокоенно заглянул в одутловатое лицо доктора.
Тотчас же превратившееся из широкого в длинное.
— Извините, ваше величество, но я не ботаник, я медик, — растеряв пафос, заморгали часто и растерянно белесые глазки, — а после того разгрома, что ваши величества и ваши высочества учинили в парке, я слышал, клумбы восстановлению не подлежат вообще, только если всё перекопать и посадить заново, и газон тоже, и некоторые кусты, и черемуха тоже, какая жалость, говорят, ее сломала статуя, которую кто-то зашвырнул чуть не на самую вершину, просто не могу представить, сколько это будет стоить казне…
— Ахмет спрашивает, чем ты собираешься лечить нашу Эссельте, — перевел Олаф, за время пути успевший привыкнуть к цветастой, как клумба садовника-дальтоника, речи калифа, и находивший ее в высшей степени забавной[93].
— Ах, это… — знахарь стушевался и поспешно прихлопнул рот ладошкой, опасаясь, не наговорил ли он чего лишнего, ведущего к международному если не скандалу, то конфузу.
— Да, конечно! — с нетерпением подтвердил Кириан.
— Медицина в таких случаях предписывает, что самое лучшее лекарство — покой. Несколько дней постельного режима, хорошего ухода, сбалансированного питания — и про падение ее высочество забудет напрочь.
— У нее что-то случится с памятью? — заволновался калиф.
— Э-э-э… с памя… — начал было озадаченно лекарь, но сообразил, что мог иметь на этот раз в виду его великолепие, и благодушно отмахнулся от опасений: — Нет, что вы, ваше величество, с памятью у ее высочества все в порядке! Заявляю с полной ответственностью как королевский врач, что никаких опасений за ее здоровье у меня нет!
— Практикуясь на одних королях, много опыта не приобретешь, — с сомнением нахмурилась Серафима.
— Вы мне не доверяете? — уязвленно насупился эскулап.
— Моя троюродная бабушка — знахарка, — словно извиняясь, пожала плечами царевна. — И она всегда подчеркивает, как важна для человека медицины практика. А Дуб, насколько мне известно, был здоровья богатырского, а кроме деда семьи другой у него не было… Поймите нас правильно, нам всем очень дорога наша Эссельте, и если есть хоть малейшее сомнение…
— Ах, вы об этом… — смешался Фикус. — Нет… по правде говоря… я… э-э-э… не только его величество пользовал… но и всех, кто живет во дворце… от министра до конюха…
— Бедняга… — покачал головой Ахмет, и черные выразительные глаза его сделались еще темнее и печальнее. — Это ужасно…
— Тронут вашим сочувствием, ваше величество, но работы у меня не так уж много, — сбитый с толку, расшаркался лекарь.
— …Какая жестокая судьба… Свалиться с сеновала, на котором трудился всю жизнь — и вот так вот… — точно не слыша слов знахаря, продолжал калиф.
Почтенный врачеватель, снова не уловивший причудливый полет ассоциаций шатт-аль-шейхца, стушевался до невозможности, покраснел, не зная, кого винить в очередном конфузе, и чтобы сгладить неловкость — перед самим собой, в первую очередь — забормотал, энергично, хоть и не слишком связно:
— Вообще-то, Каштан не совсем свернул себе шею… чтобы не сказать, совсем не… Если быть точным, он проломил голову о ведро… очень неудачно ударился при падении — самым темечком…
— Там высоко? — быстро полюбопытствовал волшебник.
— Не очень, метра два, не больше… но, видно, судьба, как справедливо заметил его величество калиф Ахмет Гийядин…
— Да уж… судьба… — хмыкнул отряг, и тут же горделиво добавил: — Вот я как-то свалился с коня — и тоже головой на ведро. Так ведро — в щепки, а голове — хоть бы что!
— У вашего величества деревянные ведра? — пораженно расширились глаза Фикуса.
— Ну не железные ведь! — хмыкнул рыжий конунг.
— Богатство вашего королевства должно быть невероятно… — с почтением склонился лекарь. — А в нашей стране делать ведра из дерева — непозволительная роскошь, доступная только королю, но зачем королям ведра?..
— А из чего же ведра у вас? — ошеломленно уставился на знахаря Иванушка.
— Из меди, ваше высочество. Дешево и практично. Но, похоже, падения на них чрезвычайно пагубно отражаются на здоровье… Бедняга Каштан… воистину, злая судьба. Еще несколько дней — и быть бы ему королем… подумать только…
— Королем?! — изумленно вытаращил глаза калиф. — Но он же…
— Да, ваше величество, он бастард, — в кои-то веки уловил ход размышлений южного гостя знахарь, — но по закону нашего королевства при отсутствии законных наследников, то есть родных детей монарха, рожденных в браке, престол наследуется его бастардами в порядке старшинства по мужской линии, а если таковых не окажется — то по женской. Только не спрашивайте меня, чем это обусловлено — закон есть закон, какой бы… э-э-э… удивительный… он ни был.
Но никто из присутствующих и не подумал просить пояснений на этот предмет.
— А наследники-женщины… из незаконнорожденных… у Дуба Третьего были? — заинтересованно приподняла голову с подушки принцесса.
— Женщины?..
Врач прикусил губу, а глаза его панически забегали по комнате — с картины на картину, с портьеры на портьеру, словно он рассчитывал прочесть верный ответ — или получить подсказку — там.