Она с таким восторгом смотрела на Лику, что та снова невольно смутилась.
— Знаете, вот — если с косой, то вы — на Гликерию Новгородскую похожи. А распустить косу, так и на мученицу Гликерию...
И засмеялась, заметив Ликино смущение.
— Ох, да бросьте же, вы просто еще не привыкли к своей красоте, предпочитаете не знать о ней. Увы, красота, девочка моя, вещь скоропреходящая — оглянуться не успеешь, одни воспоминания остаются.
Ощутить неловкость ситуации, впрочем, дано бывает не только тому, кому комплимент сделан, но и тому, кто его сделал.
Так и Анна Владимировна — тоже смутилась, поднялась:
— Ну, пойдем, я покажу вам наши богатства... Сразу скажу, что у нас отдел древнерусского искусства невелик — хотя в хранилище, конечно, побольше сокровищ... Ну, да мы туда тоже пойдем, тем более — именно там вам и работать по большей части придется. Очень у нас большие трудности по сохранению шедевров. И никакой помощи... А влага такая!.. Только в этом году отопительную систему прорвало, едва спасли нашу коллекцию.
Все это она рассказывала Лике уже по дороге. У Лики было ощущение, что Анна Владимировна и жалуется, и в то же время словно оправдывается.
Они прошли по светлому, просторному коридору — там была выставка какого-то современного художника с незатейливыми и хрупкими пейзажиками. Лике они понравились — она вообще любила такие вот светлые, летящие краски. Невольно посмотрела имя автора, точно пытаясь запомнить — Канатопов, отметила про себя, что фамилия странно не сочетается с пейзажами, грубая какая-то.
— А, вам понравились картины нашего Саши, — обрадовалась Анна Владимировна. — Сашенька у нас гений, вот увидите, о нем скоро заговорят... А сколько его прадед для музея сделал! Ведь вся коллекция древнерусского искусства — практически его! Подарил, представляете? Такой удивительный был человек, высочайшего интеллекта, и ведь все сам, все сам! Он из городской бедноты происходил, образование — четыре класса, и вот ведь, стал одним из крупнейших специалистов в филологии, в университете преподавал, а уж коллекция у него какая была! Сколько он икон, сколько картин от верной гибели спас! И — мог бы продать все, а — нам подарил! И его Бог вознаградил Сашенькой, удивительной красоты мальчик, весь в свою маму, царствие ей небесное, и — талант-то какой!
Лика слушала, кивала, а сама все смотрела на эти пейзажики — особенно ее поразил один.
Огромное поле, посередине — руины монастыря, и над всем этим — радуга. Она сама понять не могла, почему она выбрала именно эту картину. Что-то в ней было трогательное и в то же время — величественное. И как будто очень важным для художника со смешной фамилией было это место.
— А что теперь творится? — продолжала словоохотливая Анна Владимировна. — Это ведь чу-у-у-удо, что нам удалось сохранить наши коллекции во время всех прихватизаций! Да и сейчас продолжаем. Вы ведь слышали про ограбление Эрмитажа? Вот. Ничего святого нет у людей... А наших смотрителей все ругают в последнее время, а их надобно к святым причислить, в их честь воздвигнуть церковь, в которой, кстати, можно было бы выставлять на временных экспозициях иконы, вошедшие в музейные коллекции. Может быть, эти иконы и не соберут многотысячные очереди типа тех, которые выстраиваются сейчас у храма Христа Спасителя, где демонстрируется левая кисть Марии Магдалины, — нет, вы только подумайте, Лика?! — но для повышения уровня духовности в культурной жизни россиян такой показ икон имел бы значение, каковое трудно переоценить. Ведь сегодня практически никто в России не имеет возможности увидеть в аутентичной атмосфере все шедевры иконописи, рассредоточенные по многочисленным музеям огромной страны, объездить которые одной жизни будет маловато. С другой стороны, иконы совсем не обязательно должны находиться в храме, чтобы выполнять свое предназначение источника духовной энергии и канала связи с высшими измерениями бытия — особенно в многонациональной стране и мультикультурном обществе.
Все это Анна Владимировна выпалила на одном дыхании, пламенно устремив взгляд вдаль, точно готовилась к выступлению по телевидению, или — Лике так показалось? У нее даже взгляд стал другим — теплота исчезла, уступила место холодности и непримиримости.
Даже ямочки на щеках разгладились, Лика удивилась — значит, Анна Владимировна и такой может быть.
Она хотела ей возразить, что все-таки лучше бы иконам и ковчежцам-мощевикам пребывать там, где им положено пребывать, — в храмах, но решила в споры не вступать — ни к чему рисковать.
Они пошли дальше, поднялись по лестнице еще выше, и вот уже оно, место вожделенное, знакомый до сладости в груди закуток, где Лика так любила бывать с самого детства.
Две деревянные фигуры, охраняющие этот кусочек рая. Одна — изображает задумчивого Христа, вторая — Богородицу, застывшую в благоговейном ожидании — говорят, фигура состояла из двух частей, был еще архангел Гавриил, но — куда-то он по дороге исчез, не довезли археологи, не смогли удержать Крылатого.
У-ле-тел...
Отчего-то грустно... Впрочем, Лике вообще грустно стало — почему-то вспомнился тот пейзажик с руинами монастыря. Точно она оказалась в этих руинах — некогда величественных, хранящих дыхание лампад, запах свечей, и молитвы.
И — глаза у образов этих прекрасных, от которых дыхание захватывает. Лике бы так научиться, этой воздушности, этой глубине... Странные глаза. Обращенные в себя. Погасшие. Такие бывают у детей, страдающих аутизмом.
Рядом — парсуны. Неужели не видит Анна Владимировна, что у парсун глаза живые, не погасшие, им-то что, им в музеях нормально... А образа — они замкнулись в себе, им больно. Они для другого. Не для того, чтобы вот так просто смотрели на них...
Слова уже готовы были сорваться с языка, но Лика удержалась. В конце концов, она тут за другим. Она должна спасти то, что можно спасти. А потом, когда она сможет бывать тут часто, она будет приходить сюда и тихонечко разговаривать с ними...
Она пошла следом за Анной Владимировной, бросила прощальный взгляд на старинные иконы, и теперь они снова спускались по железной лестнице вниз.
— Ну вот — наша святая святых, — улыбнулась ей ободряюще Анна Владимировна. — Ощущаете, как пахнет сыростью? Вот так вот... В резиновых сапогах с напастью этой воевать приходилось, по колено в воде были... Так что — реставраторам нашим тяжело приходится. Ну, да справимся с Божьей помощью, правда, Лика?
Она почему-то подмигнула Лике, приобняла ее за плечи.
— Не волнуйтесь вы так, вас, право же, не съедят, — доверительно шепнула ей на ушко и похлопала ободряюще по плечу.
Они прошли по узкому коридору, где в самом деле пахло сыростью и свежей побелкой, остановились перед одной из дверей.
— Вот тут у нас хранятся «излишки».
Анна Владимировна открыла дверь.
— Наталья Александровна, вы тут? — крикнула она. — Мы к вам!
— Аюшки, — отозвался низкий грудной голос из закутка в самом конце помещения. — Да куда ж я денусь...
Скоро явилась обладательница голоса — ею оказалась высокая, худая дама с цепким пронзительным взглядом, отчасти смягченным толстыми стеклами очков.
— Вот, новенькая в реставрационный отдел, с чудесным именем Гликерия, — представила ее Анна Владимировна. — А это наша главная хранительница, Наталья Александровна Брединцева.
Наталья Александровна смотрела на Лику равнодушно, и в то же время Лике было холодно под ее взглядом. Она как будто изучала новенькую, но как насекомое в микроскопе, и Лика под ее взглядом почувствовала себя маленькой и незначительной.
Наталья Александровна уловила ее замешательство и слегка улыбнулась — одними уголками губ.
— Ну какая же главная, — отмахнулась Наталья Александровна. — Вы уж, Анна Владимировна, не пугайте девушку. Она вон как смутилась...
Лика и так чувствовала себя неуютно, а теперь была готова провалиться сквозь землю. Чтобы скрыть замешательство, начала рассматривать «излишки». Их было много. Помещение оказалось небольшим, довольно узким, поэтому иконы самых разных размеров теснились на полках, сиротливо стояли возле стен, еще пропитанных влагой.