Почему-то Диме стало зябко, он оглянулся на закрытую дверь в ту комнату, где скрылся хозяин дома.
Но там было тихо, и он продолжил читать:
«Правда, говорят, ты церковь где-то здесь в уезде на днях обокрал?» — спросил вдруг Николай Всеволодович».
Диме снова стало страшно. Он вспомнил почему-то Лику с ее рассказом, и сейчас ему показалось, что все — не случайно.
И книга эта — не случайно открыта именно вот на этой странице.
Было бы разумнее просто закрыть ее и положить на место — но он не мог остановиться. Он — читал дальше.
«— Я, то есть собственно, помолиться спервоначалу зашел-с, — степенно и учтиво, как будто ничего и не произошло, отвечал бродяга; даже не то что степенно, а почти с достоинством. Давешней «дружеской» фамильярности не было и в помине. Видно было человека делового и серьезного, правда напрасно обиженного, но умеющего забывать и обиды. — Да как завел меня туда Господь, — продолжал он, — эх, благодать небесная, думаю! По сиротству моему произошло это дело, так как в нашей судьбе совсем нельзя без вспомоществования. И вот, верьте Богу, сударь, себе в убыток, наказал Господь за грехи: за махальницу, да за хлопотницу, да за дьяконов чересседельник всего только двенадцать рублев приобрел. Николая Угодника подбородник, чистый серебряный, задаром пошел: симилеровый, говорят.
— Сторожа зарезал?
— То есть мы вместе и прибирали-с с тем сторожем, да уж потом, под утро, у речки, у нас взаимный спор вышел, кому мешок нести. Согрешил, облегчил его маненечко.
— Режь еще, обокради еще.
— То же самое и Петр Степаныч, как есть в одно слово с вами, советуют-с, потому что они чрезвычайно скупой и жестокосердый насчет вспомоществования человек-с. Окромя того, что уже в Творца Небесного, нас из персти земной создавшего, ни на грош не веруют-с, а говорят, что все одна природа устроила, даже до последнего будто бы зверя, они и не понимают, сверх того, что по нашей судьбе нам, чтобы без благодетельного вспомоществования, совершенно никак нельзя-с. Станешь ему толковать, смотрит как баран на воду, дивишься на него только. Вон, поверите ли-с, у капитана Лебядкина-с, где сейчас изволили посещать-с, когда еще они до вас проживали у Филиппова-с, так иной раз дверь всю ночь настежь не запертая стоит-с, сам спит пьян мертвецки, а деньги у него изо всех карманов на пол сыплются. Своими глазами наблюдать приходилось, потому по нашему обороту, чтобы без вспомоществования, этого никак нельзя-с...
— Как своими глазами? Заходил, что ли, ночью?
— Может, и заходил, только это никому не известно.
— Что ж не зарезал?
— Прикинув на счетах, остепенил себя-с. Потому, раз узнамши доподлинно, что сотни полторы рублев всегда могу вынуть, как же мне пускаться на то, когда и все полторы тысячи могу вынуть, если только пообождав? Потому капитан Лебядкин (своими ушами слышал-с) всегда на вас оченно надеялись в пьяном виде-с, и нет здесь такого трактирного заведения, даже последнего кабака, где бы они не объявляли о том в сем самом виде-с. Так что, слышамши про то из многих уст, я тоже на ваше сиятельство всю мою надежду стал возлагать. Я, сударь, вам как отцу али родному брату, потому Петр Степаныч никогда того от меня не узнают и даже ни единая душа. Так три-то рублика, ваше сиятельство, соблаговолите аль нет-с? Развязали бы вы меня, сударь, чтоб я то есть знал правду истинную, потому нам, чтобы без вспомоществования, никак нельзя-с».
Теперь у него уже не было сил читать.
Он захлопнул увесистый том, положил осторожно на столик, подошел к окну.
В ушах звучали слова:
«Правда, говорят, ты церковь где-то здесь в уезде на днях обокрал?»
И обращены они были почему-то именно к нему.
Как будто он в самом деле — ограбил церковь.
Он был даже рад, когда хозяин наконец появился — к его удивлению, все в том же халате.
— Да, работа сделана хорошо, — сказал он. — Только маленькая проблема... Я сейчас могу заплатить тебе только половину. Сможешь подойти за второй половиной вечерком?
Диме не хотелось этого. Но он знал — спорить не стоит. Это вызовет недовольство, а ему с этим человеком работать.
— Но художница... — робко начал он.
Его прервали:
— Объясни ей как-нибудь.
— Ладно, — пробурчал Дима. И — не сдержался: — А откуда эта икона?
Хозяин нахмурился. Раньше таких вопросов не возникало.
— Почему тебя это интересует?
— Просто... одна моя знакомая, — начал Дима, отчаянно себя ругая за то, что вообще заговорил об этом, — уверяет меня, что икона эта... украдена из церкви.
Он сам не мог понять, почему он говорит именно так — из-за прочитанного, наверное... Ну, не рассказывать же про тлеющую бумагу...
Его собеседник еще больше нахмурился, потом — рассмеялся:
— Глупости. И — что за знакомая? Зачем ты ей это показывал?
— Так вышло. Случайно.
Он почему-то совсем не хотел говорить о Лике.
— Можешь передать своей... знакомой, что ей померещилось. Пусть все-таки иногда крестится, когда ее посещают... видения.
И он нехорошо улыбнулся.
Так нехорошо, что Дима почувствовал — что-то случится с Ликой, из-за него случится, и вообще — из-за него слишком много происходит несчастий с его друзьями, надо удерживать язык.
Но — про Ликины видения он не говорил.
— Все, прости, я страшно занят. Зайдешь вечером — отдам тебе вторую половину суммы...
Хозяин практически вытолкнул Диму за порог.
Дверь закрылась. Дима пожал плечами и начал спускаться вниз, но почему-то все время повторялась в голове та фраза из книги:
«Правда, говорят, ты церковь где-то здесь в уезде на днях обокрал?»
Глава 9
ЗАМОК
...Чей и теперь таится дух великий
В развалинах и лиственнице дикой.
Когда закончен пир, допито зелье,
Кто вам опишет буйное веселье?
Кто вам опишет ожиданье боя
Под сенью стен, украшенных резьбою?..
Дж. Китс[14]
В поезде Нико чувствовал себя неуютно. Елизавета молчала — еще в Праге, перед их вынужденным отъездом, напоминающим ему бегство, они поссорились первый раз. И когда Нико возмутился — «из-за такой мелочи», она холодно посмотрела на него и усмехнулась. «Мелочи! — повторила она. И — процедила сквозь зубы: — Бросить бы тебя здесь, чтобы расплачивался за свои мелочи и шалости сам. Но — я не имею права. Я помогу тебе. В последний раз».
Да, он был согласен, что его перформанс не удался. И преследования ему порядком надоели. Но — ему совсем не хотелось расставаться с уютной Прагой, а уж когда он узнал, куда они едут...
— Подожди, мы будем жить в монастыре?
— А где нам жить? — усмехнулась она.
— Там же гостиницы...
— Нет, — отрезала она. — Если тебя не устраивает монастырь — хорошо, я попытаюсь договориться со старшим братом. Но — боюсь, не получится. Он сейчас занят. Замок его продается какому-то твоему соотечественнику — поэтому не думаю, что он сможет нам помочь.
— Ну у вас и семейка, — пробормотал Нико. — Замки какие-то... Монастыри.
— Древний род, — пожала она плечами. — Древний и славный род.
И вот — поезд, ее демонстративное молчание и его скука — и страх какой-то, ощущение тревоги, которое не покидает.
Чтобы отвлечься, Нико начал смотреть в окно — там уже сгущалась темнота, и пейзажи были однообразными, надоевшими до бесконечности. Елизавета читала какую-то книгу, он спросил, что она читает, и — не получил ответа, просто она показала обложку. Только он там ничего не понял. Потому что — Елизавета читала книгу какую-то странную, он даже спросил — не арабское ли это?
Она едва заметно усмехнулась и наконец произнесла одно слово:
— Греческая...
Все. Беседа была закончена. На попытки ее продолжить Елизавета не отвечала, делая вид, что для нее нет ничего важнее этого греческого текста.