Изжить, быстрее изжить месяцы, годы и при этом остаться в живых самому, не отупеть и не сойти с ума!
Сколько дней отсидел и сколько дней осталось? Миновало «звериное число»: он отсидел 666 дней.
Затем он отметил два года со дня своего ареста. Но все равно оставалось сидеть в тюрьме массу времени, отчаянно и непоправимо далека оставалась дата освобождения. И годы, проведенные в тюрьме, никак не облегчали угнетенного состояния. Теперь он отчетливее представлял себе, какими бесконечно мучительными будут все будущие тюремные годы, потому что знал, какими были минувшие. И понимал, хорошо понимал, что те и эти годы одинаковые, а сил для того, чтобы пережить остающиеся годы, остается все меньше.
Кертнер вел все арифметические подсчеты и для своего друга Бруно, у того перспектива лучше. Он хотя бы мог твердить себе мысленно или вполголоса: «Было больше, чем осталось, было хуже, чем теперь». Бруно переступил через ту критическую точку, когда реже считают — сколько уже просидел, а чаще подсчитывают — сколько осталось сидеть. Арифметика служила ему утешением, скоро мерой тюремного времени станут для него только месяцы, а затем недели и дни. Кертнер помнил с точностью до одного дня, сколько осталось сидеть каждому из его соседей по камере, и одним завидовал, а тем, кто пересидит его в тюрьме, — сочувствовал.
Весной 1939 года наступил счастливый день, когда все арифметические подсчеты Кертнера и Бруно полетели вверх тормашками, потому что объявили новую амнистию.
Обычно амнистии связывались с какими–нибудь торжествами в королевском семействе. Это началось еще в мае 1930 года, когда объявили амнистию по случаю бракосочетания наследника. Вот почему старые заключенные хорошо разбирались в семейной жизни короля и его наследников. Ну что стоит принцессе Марии или принцессе Мафальде разрешиться от бремени еще одним отпрыском? Почему бы какой–нибудь из принцесс не облегчить таким образом участь заключенных?
Но на этот раз амнистия была провозглашена в связи с историческими победами фашистов в Испании и в Албании. И амнистия должна была послужить «целям консолидации всех сил нации, преданной королю и дуче». Фашизм спешил сплотить все слои общества, имитировать нерушимость фашистских устоев, а потому время от времени делал поблажки и даже заигрывал со своими политическими противниками. Бесчеловечные сроки приговоров именем короля в Особом трибунале — и щедрый на амнистии сердобольный король, который искал популярности у верноподданных.
Да здравстует новое летосчисление! К черту устаревшие четыре действия арифметики!
Тюремная арифметика подсказывала, что Кертнера должны освободить 12 декабря 1939 года.
Увы, новая амнистия в значительно меньшей степени коснулась Бруно. По новому тюремному летосчислению выходило, что Бруно переживет Кертнера в тюрьме на десять месяцев. В эту минуту Бруно и огорчался тем, что будет сидеть на десять месяцев дольше Кертнера, и радовался тому, что его друг освободится на десять месяцев раньше.
Этьен сразу же примерил амнистию к Блудному Сыну и к другим товарищам, которые были осуждены вместе с ним. Какое счастье — все они выходили на волю. Он еще раз с удовольствием вспомнил о том, как хитро «чернил» во время следствия и на суде своих несообразительных помощников, тем самым выгораживая, уменьшая их вину.
Наконец, по этой амнистии Ренато должен быть освобожден немедленно.
С последней «почтой», доставленной Орнеллой и Ренато, пришло письмо Этьену от дочки Танечки.
«Мой любимый отец! Мы ждем тебя с мамой уже давно. Я уверена, что ты скоро вернешься. Я хорошо учусь в школе. Дома я занимаюсь музыкой, однако успехи мои не очень велики, потому что у нас нет пианино. Я умею уже достаточно хорошо ездить на велосипеде. Я получила в подарок маленький «кодак» и буду фотографировать все, что меня интересует. Вскоре мы с мамой поедем к морю. Я имею еще многое, что тебе рассказать, но не имею времени. Когда ты вернешься, мы все расскажем друг другу. Мама тебя целует. Всего хорошего, мой любимый отец. Целую тебя сердечно.
Т в о я д о ч к а Т.».
Ясно, что девочка писала это школярское письмецо под чью–то диктовку, писала на клочке вощеной бумаги, старательно выводя каждую немецкую буковку.
Кертнер сердечно попрощался со своим преданным связным. А вот Орнеллу не пришлось и, верно, никогда уже не придется увидеть. Напоследок Ренато передал для Кертнера ее кабинетную фотографию. Кертнер увидел штамп на обороте: «Турин. Фотоателье «Моменто», — этот штамп говорил Кертнеру много больше, чем жениху. На самом деле его невеста такая красавица или это тонкое искусство Скарбека?
Нет, в данном случае ретушеру делать было нечего. Ренато однажды принялся восторженно живописать внешность Орнеллы, а Этьен заподозрил, что неумеренные восторги влюбленного объясняются долгой разлукой с невестой. Но сейчас, глядя на фотографию, Этьен понял, что Ренато был близок к истине…
Этьен искренне радовался за преданного Ренато, за его невесту. И в то же время с огорчением думал, что лишается надежного связного, остается без всякой связи с внешним миром больше чем на полгода.
Из своего постылого одиночества и душевной бесприютности Этьен слал отцовское благословение Ренато и его невесте: пусть молодые люди будут счастливы после разлуки, пусть не жалеют друг для друга доброты, ласки, нежности, благородства, страстной любви. А благословив своих недавних связных Ренато и Орнеллу, он мысленно пожелал семейного безоблачного счастья и другой паре — Ингрид и ее возлюбленному Фридриху Редеру.
Никто в Центре и не догадывался об интимных отношениях радистов. Свой секрет Ингрид доверила только Этьену, и — Венера и все амуры свидетели! он секрета не выдал. Лишь бы она по–прежнему была осторожна, не забывала о том, что она — капризная непоседа, привередливая квартирантка. Лишь бы она чаще меняла адреса, потому что, по расчетам Этьена, радиопеленгация должна быстро получить опасное развитие. Сколько раз за то время, что он находится в Кастельфранко, Ингрид сменила комнату? Может, Ингрид еще посчастливится растить маленького немчонка, — наверное, малыш будет богатырского роста, как отец. Да и сама Ингрид тоже «тетенька, достань воробушка»!..
Прошли месяцы, годы, и с течением времени стали менее разборчивы буквы тюремного штампа, который ставили на письмах в Кастельфранко дель Эмилия. Уже и штамп состарился, столько раз его ставил на письма узников капо диретторе или тюремный цензор.
«…за исключением… предметов одежды на случай освобождения».
Кто бы мог подумать, что это казенное предостережение на всех письмах приобретет вдруг силу полезного напоминания?
«Джентилиссима синьора, — писал Кертнер 4 апреля 1939 года, — я уже писал в одном из последних писем о моем юридическом положении в связи с амнистией 15 февраля 1937 года и в связи с последней амнистией. По предварительным данным, мне вторично должен быть снижен срок заключения по статье 262 наполовину, то есть на три года, а кроме того, должна быть аннулирована статья 81, по которой я был осужден на один год. Кажется, мне подарят еще четыре года жизни».
Приписка к письму, сделанная 6 апреля 1939 года:
«Вчера я был вызван в канцелярию, чтобы ознакомиться с сообщением Особого трибунала, вызванным вышеуказанной амнистией. Как я и товарищи предвидели, мне уменьшен срок заключения на четыре года, так что дата моего освобождения установлена на 12 декабря сего года.
Остается высылка меня из страны после освобождения (в приговоре дословно: «по отбытии полного наказания»). Было бы интересно узнать каков порядок этой высылки, но не знаю, к кому обратиться. Недосягаемый адвокат не отвечает на мои письма, обиженный тем, что я осмелился на него обидеться…
Сколько стоят самые полные словари: итало–испанский, французско–испанский и немецко–испанский, а также словари для перевода с испанского на эти языки?
Вам ничего не известно до сих пор относительно книги «Перспективы» Мортара? Есть ли в продаже книга Буонаитти «Христианство в колониях Африки»? Можно ли купить в издательстве Мондрадори книгу аргентинца Хуана Баттиста Альберти «Преступление войны» и сколько она стоит?