По примеру бывалых солдат вырыли неглубокие прямоугольные ровики, над ними поставили шалашиком стропила из кольев, настелили дерном и присыпали землей.

Приехала полевая кухня, и наши котелки наполнили рисовой кашей с мясом. Желающие подходили за добавкой, и повар не отказывал, посмеиваясь: «Это вам не тыловая баланда!»

В ожидании распоряжений разбрелись, как обычно, в поисках земляков. Нам, прибывшим из далекого тыла, было любопытно слушать рассказы солдат-фронтовиков о только что закончившемся рейде. Я заметил, что они с охотой и подробностями вспоминали, как были захвачены немецкие армейские склады, наполненные продовольствием и винами, и как азартно «дегустировали» их содержание, но о кровопролитных боях, в которых пришлось участвовать, говорили лишь вскользь и с явным нежеланием вдаваться в подробности.

На следующий день последовала команда к построению. На большой поляне перед нами выступил кто-то из членов штаба корпуса.

— Настала ваша очередь выполнить патриотический долг перед советской социалистической родиной, следуя призыву партии и товарища Сталина, в рядах прославленного 2-го гвардейского кавалерийского корпуса, первым командующим которого был легендарный командир генерал Доватор, — сказал он. — Теперь корпусом командует Крюков, которому только что присвоено звание генерал-лейтенанта. Отныне вы — доваторцы!

Далее он зачитал приказ Верховного главнокомандующего, процитированный ранее, и передал слово писарю штаба, который начал перекличку с распределением прибывших по дивизиям и полкам.

Я и мой товарищ по радиовзводу Миша Лопато получили направление в штаб 4-й гвардейской кавалерийской дивизии, в эскадрон связи.

Службы штаба дивизии и эскадрон связи располагались неподалеку в лесном хуторе. Командир эскадрона капитан Пономаренко сказал несколько приветственных слов, из коих запомнилось: «Вы мне портите строй, оставаясь без боевых наград. Служите, заслуживайте, а за мною дело не станет!»

Я оказался в штате радиостанции РСБ-Ф (радиостанция скоростного бомбардировщика фронтовая), размещавшейся в грузовой автомашине ГАЗ-АА, трехосной полуторатонке. Командиром рации был младший лейтенант Сковородко, его заместителем — Паша Орзулов, старший сержант.

После войны Сковородко отыскать мне не удалось, хотя очень этого хотелось, дальше видно будет почему, а Орзулов объявился в Москве на одном из очередных слетов однополчан. Вскоре после встречи я получил письмо от его соседки (он жил в Донецке), сообщавшей о том, что он и его жена погибли от угара. Они жили в собственном домике с печкой, топившейся углем, что всегда таит в себе такую опасность.

Мне, вместе с уже служившим на рации рядовым радистом, фамилии которого я не запомнил, полагалось нести сменные дежурства, обеспечивая непрерывную связь со штабами корпуса и фронта. Дежурства продолжались по двенадцать часов, так что мы встречались с ним лишь при переменках и во время переездов.

Сковородко проинструктировал меня, как обращаться со станцией, и несколько дней следил за тем, как я принимал и передавал радиограммы, работая на ключе. Казалось, он был удовлетворен, сделав лишь несколько формальных замечаний.

Постепенно познакомился с офицерами штаба, имевшими отношение к радиосвязи, по долгу службы приходившими на дивизионную рацию: долговязым суровым подполковником Корбутом — начальником связи дивизии, полным, неряшливо выглядевшим рыжим майором Добровольским, его заместителем. Командир радиовзвода молодой румяный лейтенант Березин. Он заглядывал почти ежедневно. Его я также нашел уже много лет после войны в деревне Коробово под Шатурой. Переписывался с ним по почте, но встретиться не удалось: он был больным-сердечником и в Москву не приезжал.

Служба в эскадроне связи при штабе дивизии была намного безопасней, чем в полках и тем более в эскадронах. Штаб, как правило, располагался в нескольких километрах от переднего края, его лишь иногда достигали снаряды немецкой артиллерии и налеты авиации. Правда, нашу рацию в штабе не любили и при перемене места его расположения старались отогнать нас подальше. Причина в том, что, как только мы начинали передавать сообщения, немцы пеленговали наше положение и начинали артиллерийский обстрел, хорошо зная, что рядом находится штаб.

Я быстро понял, насколько мне повезло при распределении пополнения. Хотя насколько, я смог оценить лишь тогда, когда оказался в полковых связистах, и уже значительно позже, после окончания войны. Мой соратник по Коврову Петр Марфушкин оказался сменным радистом на такой же радиостанции РСБ-Ф при штабе 17-й гвардейской кавалерийской дивизии и вполне благополучно довоевал до конца войны. И кроме него и Михаила Лопато, по болезни отправленного в госпиталь, а затем попавшего в Дунайскую флотилию радистом, в списках более трех тысяч ветеранов корпуса, составленных А. Д. Тарасенко, председателем совета ветеранов корпуса в 1980 году, более никого из ковровцев я не обнаружил.

Вполне вероятно, что никого из них не осталось в живых. И неудивительно: срок жизни на фронте полкового связиста краток: при ожесточенном артиллерийском или минометном обстреле противником наших позиций и налетах пикирующих бомбардировщиков, когда солдаты прижимаются к стенке окопа или скрываются в блиндажах, зачастую рвется связь. И командир эскадрона, которому в такие моменты связь жизненно необходима, требует ее немедленного восстановления. Вот и вылезает связист из окопа под бомбы и мины, чтобы отыскать место разрыва и срастить порванную линию связи. И часто уже не возвращается…

Огромную роль в судьбе солдата значили везение и случай. Кому-то, оказавшемуся на относительно спокойном участке фронта, например на Карельском, повезло: он мог оставаться невредимым в течение одного-двух лет. Кому-то — еще больше: оказавшись в БАО (батальон аэродромного обслуживания), в артиллерийском дивизионе орудий или минометов крупных калибров, в ротах или взводах охраны складов или военных объектов, он мог провоевать с первых до последних дней войны, не получив и царапины.

Большинству же судьба не благоволила. Оказавшись по ее воле в составе пехоты (да и в кавалерии), они пополнили собой категорию, именуемую в военной статистке «боевые потери». Срок жизни рядового солдата на переднем крае — от нескольких минут до месяца, в зависимости от интенсивности боевых действий.

Мне приходилось иногда читать и слышать о том, кто прошел всю войну от первого до последнего дня, находясь на передовой, не будучи раненным или контуженным. Такого просто не могло быть.

Итак, оказавшись в эскадроне связи при штабе дивизии, я почувствовал себя «баловнем судьбы»: почти в безопасности и в относительном комфорте.

В автомашине мы и спали, хотя в тесноте, но всегда в тепле (топилась маленькая печка-буржуйка), мы не мокли под дождем и ехали с комфортом, в то время как весь остальной состав эскадрона передвигался верхами или на конных упряжках, периодически вытаскивая их из колеи. Впрочем, и мы нередко застревали в осеннем бездорожье. Тогда приходилось, подкладывая под колеса ветки деревьев, вытаскивать машину, подталкивая ее плечами и утопая в грязи.

Комфорт в нашем газике привлекал франтоватых штабных офицеров, которые любили приходить и поболтать, нередко приводя с собой девиц из штабной канцелярии. Из-за этого у меня произошел очередной конфликт, на этот раз с заместителем начальника штаба по комсомольской работе, капитаном, фамилию его я также не помню. В отсутствие Сковородко (если бы он был на месте, конфликта бы не произошло) этот «ферт» сидел за моей спиной с двумя машинистками из штаба и шумно развлекался с ними. В это время мне пришлось начать прием большой циркулярной радиограммы, адресованной всем дивизиям корпуса. Радист, передававший радиограмму, работал с большой скоростью, что требовало от меня напряженного внимания. Из-за хихиканья и повизгивания девиц, сидевших за моей спиной, я пропустил несколько групп (группа — часть текста, состоящая из пяти символов). Через три минуты передача радиограммы должна была быть повторена. Пользуясь паузой, я сказал капитану, что находиться на рации, да еще с девицами, по уставу он не имеет права, и если при повторении текста радиограммы я опять собьюсь, то буду вынужден написать рапорт «по команде» о нарушении им устава, приведшему к срыву связи. Он ушел, но, вероятно, принял мое заявление за нанесенное ему оскорбление. Возможно, и это сыграло роль в дальнейших событиях.