Вскакивая по команде «Подъем!» и направляясь к конюшням, я пребывал в полусонном состоянии, окончательно приходя в себя уже возле коня со щеткой и скребницей в руках.
Однако я заметил, что нам, связистам, было все же легче, чем бойцам сабельных эскадронов: мы получали возможность несколько часов в день проводить сидя за столами, осваивая радиодело, когда тело отдыхало от физических нагрузок.
Очень нелегко доставалось мне обучение основам верховой езды: не только умению держаться в седле на различных аллюрах, но и управлению конем с помощью уздечки и шенкелей. С первых же дней я нажил себе кровавые мозоли на внутренних сторонах бедер, которые не могли зажить при их ежедневном травмировании. По совету бывалых конников я лечил их, на ночь прикладывая к ним листья подорожника.
Помимо конно-строевой подготовки нужно было осваивать и владение шашкой и карабином. И если я довольно успешно стал работать с карабином, надетым через плечо, принимая положение «к бою» (ухватив за приклад, нужно было одним движением повернуть его в положение готовности к стрельбе, умудрившись ни за что не зацепиться), то рубку лозы мне так полностью освоить и не удалось. Впрочем, лозу, расположенную справа по бегу коня, я срубал, хотя бы «через одну», а вот слева — никак не удавалось это сделать из боязни потерять равновесие, свешиваясь с седла.
Еще хуже обстояло дело с вольтижировкой.
Совершая по командам «Вольт направо!» и «Вольт налево!», я научился вставать ногами на седло и опускаться, вновь нащупывая стремена.
А вот следующему упражнению наш учитель — помкомвзвода, как я думал, не придавал серьезного значения, считая, что освоить его за отведенное время не удастся, и не настаивал, когда не получалось.
Следовало во время вольта (кони рысью идут по кругу), удерживаясь за луку седла, спрыгнуть во внутрь круга, оттолкнуться от земли и, приобретя инерцию толчка, вскочить в седло. Это у меня после нескольких неудачных попыток все же получилось, а вот «ножницы»…
Это же упражнение усложнялось: нужно было после толчка о землю скрестить ноги, и тогда в седле окажешься лицом к хвосту коня, вновь соскочить, держась уже за заднюю луку, оттолкнуться от земли и, вновь скрестив ноги, вскочить в седло, заняв в нем нормальную позицию.
При первой же попытке выполнить «ножницы» я прищемил себе то, что находится у мужчин промеж ног, взревел от адской боли, спрыгнул с коня и сел, скорчившись, не в силах распрямиться…
Помкомвзвода не преминул разразиться длинной тирадой в мой адрес, изобиловавшей непечатными характеристиками моей персоны, однако настаивать на продолжении попыток не стал.
Ежедневные конно-строевые занятия, многокилометровые выездки в конном строю на различных аллюрах привели все же к тому, что я стал уверенно держаться в седле и управлять конем.
В середине лета ночью несколько раз объявлялась воздушная тревога. Вскочив по сигналу тревоги, мы бегом мчались к конюшням, выводили невзнузданных лошадей, садились верхом без седла и, ведя каждый в поводу за недоуздки еще двух, направлялись в лес, где заблаговременно были сооружены коновязи. Где-то на большой высоте над нами пролетали эскадрильи немецких бомбардировщиков, следовавших на Горький, характерные вибрирующие звуки их моторов были хорошо слышны.
Еще только три-четыре недели до того я не мог себе представить, что смогу без стремян вскочить на неоседланного коня и мчаться на нем, ведя в поводу еще двух коней.
Значительно легче давалось мне овладение азбукой Морзе и кодами радиосигналов (работать в эфире «открытым текстом» запрещалось). Для приема-передачи сообщений применялись международные коды: «Примите радиограмму — ЩТЦ (QTC), как слышите — ЩРК (QRK)». — «Слышу вас хорошо — ЩСА4 (QSA4)». Уже месяца через полтора я свободно различал в писке «морзянки» буквы, цифры, коды и передавал их, работая ключом. К концу пребывания в Коврове я уже по скорости приема-передачи (цифрового текста 16, смешанного — 13–14 групп в минуту) соответствовал квалификации радиста третьего класса.
Как-то само собой получилось, что я стал понимать передаваемый текст по стуку ключа и различать своих радиособеседников по «почерку».
В начале обучения мы работали на устаревших к тому времени радиопередатчиках: громоздкой, состоящей из двух многокилограммовых вьюков рации РКР (радиостанция конного разъезда) и более компактной 6ПК. Позднее были получены уже более современные, относительно легкие рации РБМ.
Несколько раз осуществлялись полевые учения: два сабельных эскадрона, которым придавались хозвзвод и взвод связи, отправлялись в поход на значительное расстояние (как мне кажется, километров 60–80), разбивали походную стоянку, проводили там военно-уставные тренировки. Взвод связи (отделения телефонистов и радистов) налаживал связь между эскадронами и штабом полка.
Помимо штатных занятий приходилось выполнять и очередные наряды: дневальство по казарме, конюшне, нести караульную службу, патрулирование в городе. Особенно желанным для всех было дневальство по кухне-столовой: довольно тяжелая нагрузка по мытью помещений и столов, выскребанию и чистке котлов, чистке картошки и прочее, но зато отъедались за прошлое и на будущее.
Вспоминая о нарядах, не могу не упомянуть один эпизод, оставивший в душе крайне неприятный осадок.
В очередном наряде на караульную службу я стоял на посту у трансформаторной подстанции, расположенной на территории военного городка (по-моему, она и теперь находится там же).
Ночь, тишина, обеспеченная светомаскировкой полная темень. И я не заметил, как, опираясь на винтовку, заснул стоя…
И вдруг почувствовал, как кто-то пытается у меня винтовку отобрать!
Очнулся. Передо мной стоит дежурный офицер штаба полка и тащит мою винтовку к себе. Я, естественно, не даю…
— Спишь на посту?! А если бы не я, а диверсант, лежать бы тебе с перерезанным горлом! Ты знаешь, что теперь с тобой будет?
Я не столь растерялся, сколь впал в панику… Зная устав караульной службы, мне вполне мог грозить трибунал с соответствующими последствиями.
У меня был настолько растерянный, беспомощный и жалкий вид, что дежурный сжалился. Действительно, я представил себе, как выглядел в его глазах: 18-летний мальчишка, испуганный, с дрожащими губами, готовый вот-вот пустить слезу…
— Ладно, боец. На первый раз прощу, не скажу никому, но ты теперь уже не вздумай заснуть!
И он ушел, оставив меня переживать случившееся.
Дни, перегруженные занятиями, мелькали быстро, и к концу пребывания в Коврове я, несмотря на недоедание, физически окреп, стал легче переносить физические нагрузки и даже заслужил звание «отличник боевой и политической подготовки». Это было подтверждено торжественным вручением мне перед строем эскадрона книги докладов товарища Сталина с соответствующей записью на титульном листе с факсимильной подписью вождя.
Вспоминая военно-медицинскую комиссию в минометно-пулеметном училище в Хлебникове, я подумал, что в моем теперешнем состоянии я бы не удостоился квалификации «физически недоразвитый».
В конце июля или начале августа отправлялись на фронт маршевые эскадроны и конское поголовье. Мы, остававшиеся продолжать обучение бойцы полуэскадрона связи, провожали их, сидя верхом без седел и ведя в поводу по два коня. Уехал с этим эшелоном и мой Авертин, к которому я успел привязаться, да и он стал узнавать меня, встречая мое появление в конюшне приветственным всхрапыванием.
Жизнь рядового бойца запасного кавалерийского полка, до отказа наполненная изнурительными тренировками и воинскими обязанностями, казалось, замыкалась внутри полковой обыденности, не оставляя места для осознания того, что происходило в воюющей стране. На самом деле это не так.
У всех моих соратников по радиовзводу были родственники, сообщавшие в письмах о своих бедах и переживаниях. Несмотря на активность военной цензуры (иногда в письмах были закрашены черными чернилами не только фразы, но и целые части страниц), до нас доходили сведения о том, как жилось в стране. У некоторых родственники еще оставались в зоне оккупации, у некоторых — недавно освободились в ходе далекого продвижения наших войск на запад после Сталинграда, кое у кого проживали в далеком тылу. Доходившая таким образом до нас неофициальная информация отнюдь не прибавляла оптимизма: все, что производилось в стране — и в промышленности, и в сельском хозяйстве, — направлялось на нужды обороны, населению оставлялось лишь столько, чтобы люди, трудившиеся до полного изнеможения, не умерли от голода и холода.