Нинка Балхаш не составляла никакого исключения, это Юра хорошо помнит. Так же, как ее подруги, чуралась мальчишек, так же, как почти все девчонки, на весь класс визжала, когда опускала руку в портфель за тетрадкой и натыкалась на живую мышь или лягушку. Она, правда, никогда не была ябедой, но если бы год-два назад Юре сказали, что он увидит Нинку Балхаш вот такой, как сейчас — сосредоточенной, внешне спокойной перед большим боем, — Юра, наверно, ни за что не поверил бы.

— Тебе страшно? — неожиданно спросил Юра.

— Очень страшно, Юрка, — совсем просто призналась Нина. — Так страшно, что даже вот здесь болит, будто кто-то сжимает сердце. А вдруг меня убьют?! Прилетит откуда-то дурная пуля, я не успею даже о чем-нибудь подумать и — все... Как же так, Юрка? — Нина взяла его руку, сжала ладонь и как-то растерянно заглянула в его глаза. — Как же так, Юра? — повторила она. — Все останется, а меня не будет... Останется море, останется наш город, ты будешь с кем-то говорить, смеяться, а я... В такую минуту мне хочется спрятаться в какой-нибудь укромный уголок и сидеть там не дыша, чтобы никто меня не увидел и не услышал. Затаиться... У тебя такого не бывает?

Он ответил, задумчиво глядя в море:

— Бывает страшно. Потому что хочется жить. Очень хочется. И все всегда видеть: небо, море, тебя...

Далеко на востоке вспыхнула красная ракета. Она не могла осветить место, где находилась шхуна, она вообще почти не давала света, настолько была далекой и красной, но и Нина и Юра вздрогнули, будто вдруг оказались на виду у немцев, непроизвольно прижались друг к другу и долго так стояли, прислушиваясь не то к плеску воды за бортом, не то к своим чувствам...

Нина спросила:

— Ты никогда не верил предчувствиям?

Он ответил:

— Я не думал об этом. И ты не думай. Не думай, слышишь?! Не смей! Это ерунда — какие-то предчувствия. Дикость.

— Предрассудки...

— Да, предрассудки.

— Пережитки... Суеверие...

Он не глядел в ее лицо, но был уверен: она улыбается. Она могла улыбаться в такую минуту!

И в эту минуту она стала ему дороже, чем когда бы то ни было. Дороже всего на свете. Если будет надо, он закроет ее собой от той дурной пули, о которой она думает. Закроет от смерти...

— Приготовиться! — приглушенно крикнул Глыба. — Пошел!

Минеры быстро, но так осторожно, точно в руках у них был ребенок, положили тяжелую неуклюжую мину на доску и приподняли один ее край. Чуть слышный всплеск. Потом еще и еще. Они работали молча. Одна за другой рогатые мины, похожие на головы буйволов, скользили в воду, а Глыба налегал на штурвал, и «Мальва», рассекая форштевнем волны, ложилась на левый борт.

К рубке приблизился один из минеров, коротко бросил:

— Все!

Иван еще круче положил штурвал влево. Не далее, как в ста метрах от судна, на воду посыпались искры из выхлопной трубы катера. «Заметят», — с тревогой подумал Глыба.

Катер уходил вперед, на восток, шхуна неслась на юг, в открытое море. На мгновение шкиперу показалось, что на катере сбавили обороты мотора. «Увидели! — решил Иван. — Теперь начнется!»

Он подвернул «Мальву» правее и чутко прислушался. Христо Юрьевич, не отходивший от рубки, сказал:

— Похоже, что нас заметили.

И в это время позади шхуны раздался взрыв. Будто тугой смерч подхватил с собой обломки дерева, железа, тонны воды и взметнул их вверх. Взрывная волна ударила по парусам, шхуна рывком дернулась вперед, на миг зарылась носом в воду, но тут же взлетела на гребень. С транспорта, налетевшего на мину, понеслись вопли. Второй транспорт, идущий параллельно первому, застопорил ход, и на нем вспыхнуло сразу несколько прожекторов. Их лучи запрыгали по волнам, нащупали шхуну. Длинные светящиеся трассы полетели к ней.

Саша прижался к Калугину и скорее почувствовал, чем увидел, как тот нажал на гашетку. Полузакрыв глаза от слепящего света, Петро бил в точку, откуда лился этот свет. Пулемет дрожал, подпрыгивал на палубе, а Саша подсовывал ленту и шептал:

— Еще!.. Еще!..

Он слышал, как пули бьются о борт «Мальвы», слышал, как Иван Глыба что-то кричал Василию Ляшко, но все это не задерживалось в его сознании, будто главное заключалось в его словах, которые он бесконечно повторял: «Еще... Еще...»

Он не сразу заметил, что их пулемет умолк. И только когда почувствовал, что лента не движется, спросил у Калугина:

— Вы что, дядя Петро?

Петро молчал. Пальцы его продолжали лежать на гашетке, но голова склонилась вниз, точно он задремал.

— Дядя Петро! — крикнул Саша.

Калугин не отвечал. И тогда Саша все понял. Он осторожно снял руки Петра с пулемета и сам нажал на гашетку. Опять задрожал пулемет, а Саше казалось, что это дрожит он сам. От захлестнувшего его горя, от ненависти.

Шхуна вырвалась из щупальцев прожекторов, и теперь было видно, как подорванный транспорт все глубже зарывается в воду, а с приподнятой кормы в море прыгают немцы, цепляются за спущенные шлюпки, плывут к подошедшему катеру.

Саша поправил ленту и, до боли закусив губы, снова открыл огонь.

«Мальва» неслась по ветру, делая полукруг. Ее левый борт почти касался воды. Потом Иван Глыба, уверенный, что и второй транспорт вот-вот наскочит на мины, выровнял судно и взял курс в открытое море. В тот же миг снаряд ударил в грот-мачту, срезал ее наполовину, и парус упал на палубу. Другой снаряд угодил в бушприт, кливер заполоскался на ветру, и через две-три секунды его унесло в море.

Снаряды рвались у самого носа, у бортов, с катера, подошедшего почти вплотную, бил по шхуне пулемет. Немцы не переставая освещали море ракетами, и в их свете Глыба увидел, как один из минеров, словно перерезанный пулеметной очередью, рухнул на палубу. Нина поспешила к нему на помощь, но вдруг как-то странно взмахнула руками и упала рядом.

— Ленту! — кричал Саша Василию Ляшко. — Ленту давай!

А Юра и его отец, стоя рядом у борта, стреляли из автоматов по катеру. Там захлебнулся пулемет, и эсэсовцы отвечали только автоматными очередями и пистолетными выстрелами.

Над шхуной и катером повисла яркая ракета, осветив все вокруг так, будто над морем неожиданно взошло солнце. Христо Юрьевич увидел, как из рубки катера выскочил эсэсовец и, пригибаясь, побежал к борту. Вот он поднял пистолет, прищурил один глаз.

— Юра! — испуганно крикнул Христо Юрьевич.

Юра не слышал: он в это время посылал короткие очереди в немца, укрывшегося с гранатой в руке за бортом. Христо Юрьевич вскинул автомат, рывком нажал на спуск. Автомат молчал — кончились патроны в диске. Тогда он оттолкнул Юру и, заслоняя его собой, расставил руки.

Юра не слышал выстрела. Он только почувствовал, как отец резко дернулся и начал медленно оседать на палубу. Еще до конца не осознав случившегося, Юра полоснул из автомата по эсэсовцу, потом подхватил отца, стараясь его удержать.

Сзади снова раздался мощный взрыв: это транспорт, еще не совсем развернувшись, боком коснулся мины. Вода лавиной хлынула в развороченный борт, баржа накренилась и стала тонуть. Завыла сирена.

— Получили, гады! — закричал Глыба.

...Прошло два месяца.

Море потемнело, пожелтели и осыпались листья с деревьев, осенние звезды словно удалились от земли и плавали теперь в такой недосягаемой вышине, что казались маленькими, чуть заметными искорками. По ночам бушевали штормы, огромные валы выкатывались на берег, гудели и рычали, будто угрожая кому-то. А к утру, выбившись из сил, море успокаивалось и лежало притихшее, стараясь отогреться на солнце.

Часто над морем плыли густые туманы, окутывали берега, скалы, серые холодные плавни и одинокую, покинутую всеми бухту Светлую.

Темный грот казался теперь особенно мрачным и неуютным. На одной из стен его, почти над самой водой, белела высеченная надпись:

Когда вечерами море уходило подальше от берега, в гроте из воды показывался обломок мачты: здесь, в старом своем убежище, покоилась шхуна Мальва». В ту ночь она с трудом дошла до бухты и к утру затонула.