Да… Она приказала. Надо было повиноваться. Ведь Бискар поступил низко и подло!…

— Где Бискар? — спросил следователь.

Губы арестанта зашевелились. Он открыл уже рот, как бы желая что-то сказать…

— Нет! Нет! — вскричал он вдруг. — Бискар умер!… Лучше умереть, чем говорить!…

Он вспомнил слова хирурга, и не доверяя своей твердости и желая замолкнуть навсегда, он быстрым движением сорвал повязки со своих ран. Кровь хлынула потоком…

Он пошатнулся… протянул руки вперед и без чувств упал на паркет…

Он не выдал Бискара…

25

В ПЛЕНУ

Мюфлие первый очнулся от обморока, в который швырнул его удар по голове. Сколько времени прошло с тех пор, он не мог сказать.

Первое, что поразило его, была царившая вокруг темнота. Ему показалось, что он ослеп, и при этой мысли мороз продрал его по коже.

Но мало-помалу ум нашего друга приобрел свою обычную ясность, и первым результатом его деятельности была мысль, что если он не видит ничего, то это потому, что теперь ночь или, по крайней мере, место, где он находится, погружено в глубокий мрак.

Что это было за место?

Мюфлие хотел поднести руку к голове, которую он чувствовал не совсем в порядке… Тщетное усилие, его руки и ноги были крепко связаны.

— Э! Да это ясно! — сказал себе Мюфлие. — Я попал в руки маркиза!

Да, это непременно так! Маркиз не мог обойтись без него. Надзор в доме был лучше, чем это казалось… За ним следили… И снова захватили его… Ба! Беда невелика! Придется только на время отказаться от любви, от кутежа и снова начать эту сладкую жизнь, украшенную дичью и почтенными по возрасту бутылками…

Но… Однако… Многое оставалось еще темным и непонятным. Мюфлие вспомнил грязную улицу, внезапно открывшуюся дверь кабака, потом страшный удар по голове чем-то тяжелым.

Неужели маркиз, джентльмен, подстерег их в этой трущобе? Гм! Это выходит за пределы вероятного…

А Кониглю? Что с ним сталось?

В уме Мюфлие снова возник четко сформулированный вопрос:

— А где находится он сам, Мюфлие?

Он передернул плечами, что было возможно и что позволяло ощутить свойства почвы, на которой он лежал.

Пришлось поставить к вопросу многочисленные вопросительные знаки.

Спина Мюфлие ощутила холодную влажность.

В ту же минуту он почувствовал легкое, плавное покачивание, на которое сначала не обратил внимания. Покачивание, не будучи особенно неприятным, действовало, однако, самым странным образом на пустой желудок Мюфлие.

Мобилизовав все силы своего разума, наш друг вывел следующие несомненные заключения:

1. Он лежит в трюме какого-нибудь корабля, лодки, шлюпки, барки…

2. Согласно известным правилам это судно плыло по воде.

3. Несмотря на эти сведения, положение оставалось не менее критическим и таинственным.

Очевидно, судно плыло. Теперь Мюфлие мог расслышать даже журчание воды у его бортов.

Вдруг до слуха нашего друга донесся сухой резкий звук, подобный удару молота по наковальне.

Мюфлие радостно и удивленно вскрикнул. Этот звук был ему знаком. Это было не что иное, как звучное чихание его друга, его спутника, одним словом…

— Кониглю! — позвал Мюфлие.

— Ты? — отвечал Кониглю.

— Где ты?

— Я пока не знаю. А ты?

— Я тоже.

— Ты свободен?

— Нет, у меня связаны руки и ноги.

— Как и у меня!

— У меня спина вся в воде!

— И у меня!

— О, Мюфлие!

— О, Кониглю!

Продолжительное молчание.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Кониглю.

— Ничего… То есть у меня голова ужасно трещит.

— У меня тоже!

— Что же такое было с нами?

— Нас огрели сверху!

— Да… а после?

Прежде чем Кониглю успел ответить, среди мрака раздался чей-то зычный голос:

— Эй вы! Молчите! Заткните глотки, если не хотите, чтобы вас укокошили!

«Мы, наверное, не в руках маркиза, — подумал Мюфлие. — Этот джентльмен выказал бы больше уважения к нам».

Очевидно, самое важное было не привлекать к себе внимания тех, во власти кого они были, поэтому разговор друзей продолжался чуть слышным шепотом.

— Итак, Кониглю, — продолжал Мюфлие, — после удара по голове я ничего больше не помню до того времени, когда я очнулся несколько минут тому назад. Если ты знаешь больше, сообщи мне поскорее все…

— Видишь ли, — отвечал тем же тоном Кониглю, сколько прошло часов после этого удара, я не знаю. Помню только, что нам любезно предложили войти и… все…

— Хочешь, я кое-что скажу? — спросил вдруг Мюфлие.

— Говори.

— Мы попали в лапы Биско!…

Дрожь пробрала Кониглю до мозга костей.

— Мы… пропали! — струдом выговорил он. — О! Я вспомнил! Я вспомнил!

— Что ты вспомнил? Говори же!

— Когда я очнулся, то подумал, что лучше всего будет не привлекать к себе внимания и потому решил лежать, не шевелясь. Мы, ты и я, лежали одни. Но спустя немного времени в комнату вошли…

— Кто?

— Черт их знает! Какие-то молодцы с зачерненными рожами… Я закрыл глаза и только изредка осторожно подглядывал. Один из них подошел и потряс меня. Я не пикнул. «Не укокошили ли его?» — спросил кто-то. — «Нет, удар был слабый». — «Надо связать их». — «Еще бы!» Тогда мне связали веревками руки и ноги. И как ловко! Черт их побери!…

— Да!… Недурно! — проворчал Мюфлие, слабо шевеля связанными руками.

— Потом меня, да и тебя тоже, взяли за голову и за ноги.Потом надели на голову мешок… Еще я помню, что сначала, меня снесли вниз по лестнице, потом вынесли на улицу. Они шли очень быстро… И как трясли меня!… Черт побери! Наконец куда-то пришли, и это было на берегу реки… Потом… Потом нас положили в трюм этого судна…

— Давно мы плывем?

— Я тебе говорю, что у меня нет часов!

— Но, приблизительно?

— Час или два…

— И это все, что ты можешь сказать?

— Нет…

— Так говори скорей!

— Видишь ли, в то время, как нас сваливали сюда, кто-то сказал: «Когда они будут в Каньяре, надо будет развязать им языки».

— В Каньяре? Что это значит?

— Не знаю. «Ты думаешь, что они знают что-нибудь?» — спросил тот же голос. — «Еще бы! Ведь они работали на маркиза!»

— Черт побери! — сказал Мюфлие. — Мы скомпрометированы!

— Я тоже так думаю… К тому же первый прибавил: «Если они не захотят говорить, им свернут шею!»

— Шею! — вздохнул Мюфлие.

Как тихо ни говорили наши друзья, но их, очевидно, все-таки услышали, так как снова раздался тот же голос:

— Да, вам свернут шею, куча ослов! Молчать!

— Это же убийство! — крикнул, забывшись, Мюфлие.

Но он мог протестовать сколько ему угодно.

Сцена, рассказанная Кониглю, повторилась. Обоих друзей вынесли наверх, на этот раз не надевая им мешков на головы.

В полутьме друзья увидели над собой темный, влажный свод… потом гигантскую железную решетку… плещущую мрачную воду…

Их понесли по гнущейся доске. Потом решетка взвизгнула на ржавых петлях, и друзей бросили на влажную землю, как пару дырявых мешков.

— О! Мое будущее! — прошептал Мюфлие.

26

МЕРТВЫЙ ИЛИ ЖИВОЙ

Мы оставили Дьюлуфе в ту минуту, когда он сорвал повязки, предпочитая смерть измене.

Теперь легко понять странные слова, произнесенные им во время бегства у Мертвой реки:

— Я не хочу искушения!

Он знал, что Бискар убил «Поджигательницу», и впервые в жизни им овладела безумная ненависть к королю Волков. О! Если бы в первую минуту Бискар попался ему на глаза, он, быть может, одним ударом отомстил бы за смерть и муки несчастной женщины!

Но его убеждали выдать Биско… Кому? Суду?… Этот поступок казался ему последней степенью человеческой низости… Но, однако, разве это не было мщение, верное, полное? То мщение, которого требовала несчастная в последних муках агонии?

Страшная борьба!… И когда Дьюлуфе почувствовал, что он слабеет, что готов выдать своего товарища, своего повелителя, он сорвал повязки…