— Бетти, я надолго уезжаю в Кувейт, а ты поживешь с моими родителями в Лондоне, пока меня нет.

Она подтолкнула ко мне палку, надеясь, что я ее заброшу. Уж очень как-то она увлекается краткосрочной перспективой.

— Хотелось бы взять тебя с собой, но это нереально. Знаю, тебе не понять, извини.

Бетти подхватила палку, бросила ее мне на колени и восторженно гавкнула: «Ну да, два года, чего там еще, кидай же палку!» Я прижал ее к себе и зарылся лицом в густой загривок Ей так понравилось внимание, что хвост завилял собакой. Вся ее задница затанцевала — ведь тот, кого она любит больше всех в мире, дарит ей безраздельную любовь и внимание. А я изо всех сил прижался лицом к мягкому меху, потому что не хотел, чтобы она видела, что я едва сдерживаю слезы.

Я всегда считал, что нет ничего смешнее чрезмерных эмоций, которые люди испытывают к своим питомцам; когда обожают глупое животное и носятся с ним, как с новорожденным младенцем, — есть в этом что-то нездоровое. Здесь я готов сделать только одно исключение, а именно если это животное — Бетти, моя конкретная колли. В таком случае любые эмоции, любая привязанность абсолютно оправданы. Просто у всяких глупцов, у кого собаки совсем не такие особенные, как моя, у них все как-то без меры.

Мне хотелось ей дать все, что она хочет, но Бетти хотела только одного: чтобы я кинул палку на несколько метров. Я сидел, смотрел, как Бетти грызет палку и выплевывает щепки, и думал: может быть, это единственное осмысленное прощание, которое мне предстоит. Трудно сказать, сколько старых друзей я навсегда оттолкнул от себя за год вранья. И пока Бетти тащила меня к «Красному льву», я был уверен, что прийти ради меня потрудятся один-два человека. В этой пивной я бывал сотни раз и шел на встречу с друзьями, которых знал много лет, и все же я странно нервничал, подходя к дверям паба, будто выходил на сцену к миллионам зрителей. У меня не сжималось от страха сердце в груди. Оно сжималось у меня в пятках.

Я распахнул дверь пивной. Дела обстояли хуже, чем я боялся. Явился только Крис, он одиноко потягивал пиво и героически пытался читать надпись на подставке под кружкой. Я всех пригласил на восемь, а уже двадцать минут девятого. Один настоящий друг у меня в Англии остался, а еще спрашивают, чего это я решился ехать в Кувейт. Просто рано, внушал я себе. Надеюсь, через минуту-другую народ подтянется, сказал Робинзон Крузо, выбираясь на берег.

Хотя Крис был единственный, кто пришел, он счел себя обязанным извиниться за неявку остальных.

— Ведь сегодня четвертьфинал университетской лиги, — привел он неотразимое смягчающее обстоятельство. — Сборная университета Святой Катерины из Кембриджа против сборной Брунея.

— А, тогда все ясно. То-то, смотрю, улицы опустели, — сказал я, изображая умиротворенность. — Надеюсь, энергосистема страны справится с резким скачком в сети, когда игра закончится.

Я купил нам по пиву, а собаке — пакет хрустящих палочек (с запахом гнилой рыбы не было, пришлось взять соленые).

— Отлично, дай-ка я проверю, всем ли взял то, что заказали. Это кто не допил?

— А, это мое, — простодушно ответил Крис, не уловив юмора.

Я посидел минутку молча, потом сказал:

— Я полный идиот, Крис.

— Да? А что ты сделал?

По-моему, Крис частенько пропускает игры университетской лиги. Какое-то время мы довольно фальшиво болтали ни о чем. Отдаю Крису должное, он старался, и я был просто обязан развлечь своего гостя хотя бы интересным вопросом.

— Как это — откуда пиво? Вот тут же написано откуда, — ответил он, придвигая ко мне подставку для кружки.

Пивная тема нас развлекла не так надолго, как я надеялся, и теперь, когда стало ясно, что больше никто не придет, я не хотел, чтобы Крис торчал тут из-за меня.

— В общем, Крис, очень признателен, что ты любезно пришел и все такое, только мне уже, наверное, пора. — Я отодвинул стул и встал.

— Что? — воскликнул он в странном волнении.

— Извини, просто я немного расстроен. Ты не обязан тут высиживать всю ночь и утирать мне сопли в день рождения. Спасибо, что пришел, но сегодня я, пожалуй, вернусь домой пораньше.

— Нет, не уходи! — вскочил он. — Нельзя уходить.

Вдруг его лицо просветлело, он что-то заметил за моей спиной, я повернулся и увидел Нэнси.

— Джимми Конвей? — спросила Нэнси официально.

— А, привет, Нэнси, спасибо, что пришла.

Когда она вытащила большой красный альбом с золотым тиснением, признаюсь, я несколько смутился. А потом она сделала самое торжественное объявление, слова которого я говорил сам себе много раз, хотя и не верил, что услышу их наяву.

— Джимми, вы думали, что идете на тихую вечеринку по случаю своего дня рождения в «Красном льве», но это не так Потому что, Джимми Конвей, учитель, друг и собутыльник, ЭТО ТВОЯ ЖИЗНЬ.

И пока я озадаченно вертел головой, раздались знаменитые четыре первые ноты мелодии «Это твоя жизнь»,искаженные динамиками пивной, по которым чаще просили забрать заказанные бутерброды. Я все еще раздумывал, как отреагировать на эту, на мой взгляд, довольно эксцентричную шутку, когда за спиной у меня распахнулись двери в зал, и я увидел, что там собрались почти все, кого я знал в городке. Дэйв, Тамсин, Норман и Панда, друзья из Брайтона и Ньюхейвена, преподаватели, с которыми я работал, студенты, которых я учил, — все они были там. Мелодия звучала все громче, и все захлопали, озорно улыбаясь и чуть гордясь своим сюрпризом. Крис и Нэнси подвели меня к ухмыляющемуся Дэйву, к бешено бьющему в ладоши Норману, к Дорин, под мышками у которой пыхтели два карликовых шнауцера.

На маленькой сцене Тамсин привязывала самодельный плакат «Джимми Конвей, это твоя жизнь!», и Нэнси потащила меня на трибуну. Я узнавал все новые лица, — те, кого я не видел уже пару лет, кто переехал из города и кого убедили приехать на это особое мероприятие. Они не собирались отпускать меня за границу, не попрощавшись по-настоящему. Или так, или это западня, и меня сейчас побьют за то, что я такой мерзкий лгун.

Аплодисменты стихли, и наступил миг тишины.

— Ну вы и гады! — сказал я, и они засмеялись, потому что знали, что я это сказал в самом лучшем смысле.

А я расплылся в такой широкой улыбке, что просто щеки заболели. Лицо у меня к такому не привыкло, не растянуть бы мышцы. Надо было предупредить, я бы размялся, поулыбался бы заранее. Бетти ходила от стола к столу, виляя хвостом и приветствуя старых знакомых. Наконец она села и с обожанием уставилась на меня.

Нэнси сняла со стойки микрофон и начала читать — вполне профессионально, между прочим:

— Вы, урожденный Джеймс Эллиот Конвей, выросли в доме 27 по проезду Вязов в городе Восточный Гринстед. Разочарование пришло рано, когда вы обнаружили, что проезд Вязов на деле оказался тупиком, а все вязы давно засохли и срублены еще до вашего рождения. Вы были спокойным ребенком — возможно, потому, что рядом с вашей матерью и слова не вставишь, — но вы были уживчивы уже тогда, как вспоминает ваша мать.

Норман включил магнитофон, и из динамиков полился неподражаемый мамин монолог в стиле фри-джаз:

— Ах да Джимми был такой легкий ребенок уже в полтора годика ходил на горшок ну буквально раз-другой конечно были аварии до сих пор пятно на шезлонге а вы уверены что без микрофона запишется ну вот а спал очень спокойно хотя как знать мы ведь в ту пору всегда затыкали уши чтобы ребенок нас не будил тогда все было иначе никаких одноразовых пеленок вообще ничего одноразового если есть коробка из-под ботинок то лучше не выбрасывать можно в ней держать старые открытки думаю у нас есть микрофон еще от старого магнитофона где-то должен быть я вам его найду а из открыток делали аппликации а Джимми сделал чудную такую синюю птицу из кусочков Средиземного Эгейского еще были открытки с Адриатики вот жалость что он так и не захотел в художественную школу а этот огонек мигает наверное значит что запись идет ведь мог бы стать модным художником вроде Люси-Энн Фрейд она так здорово рисует правда хотя по-моему зря у нее так много толстяков вы согласны?