Трижды прогремел салют. Салют павшим. Салют идущим вперед.

2

Утром пленным дали поесть, потом с ними долго разговаривал Джангильдинов. Они почтительно сидели, поджав ноги и сложив руки, словно в мечети на молитве. Как и в прошлый раз, командир решил отпустить пленных, использовать их освобождение в агитационных целях.

Получив лошадей и бурдюк с водой, они помчались в степь, все еще не веря своему счастью.

— Пусть аллах продлит твои дни, батыр!

А восемь всадников повернули назад и спешились перед командиром. Седоусый туркмен, сухое лицо которого с ссохшимися темно-коричневыми щеками, изрезанными морщинами, говорило о том, что человек знаком и с голодом, и с тяжелым трудом, и лишениями, почтительно приложил руку к сердцу:

— Мы не поедем, батыр…

— Почему? Вам дали лошадей, дали воды… Что еще надо?

— Нам ничего не надо, батыр.

Вперед выступил молодой жилистый парень с едва пробивавшейся бородкой на широкоскулом лице. Старая, местами облезлая шапка надвинута на самые глаза. На плечах — поношенный и выгоревший красный халат, стянутый в талии ремнем.

— Мы не хотим покидать тебя, батыр, — сказал он. — Возьми нас к себе…

— Даже не солдатами, а так, слугами, — добавил седоусый. — Будем доставать воду из колодцев, разжигать костры, ухаживать за лошадьми и верблюдами… Мы не боимся тяжелого труда, мы хотим служить народу.

— Если не возьмете, все равно будем ехать за караваном, — сказал парень.

Джангильдинов посоветовался с комиссаром. Как быть? Колотубин сказал, что, когда проясняется у людей классовое сознание, им надо доверять. На том и порешили.

— Хорошо, возьмем, — произнес по-туркменски Джангильдинов. — Только нам слуги не нужны.

— Мы на все согласны, батыр, ради новой жизни в степи. — Седоусый почтительно приложил руку к сердцу и склонил голову.

— Из какого вы племени?

— Теке, батыр-ага.

— Люди племени теке хорошие наездники. Мы вам доверим лошадей и верблюдов. Будете арбакешами и погонщиками верблюдов.

На обветренных сухих лицах недавних врагов появилось выражение большой радости: их взяли в отряд!..

3

И снова шагали верблюды, двигались повозки и арбы, наматывая на свои колеса версту за верстой однообразного пути. Красновато-бурая ржавая земля, каменистая галька, редкие кустики верблюжьей колючки и сероватые метелки полыни. И зной. Тяжелый, густой. Он давил на плечи, сушил капли пота, и на лицах оставались лишь серые полосы, следы движения соленых капель.

Солнце стояло высоко, когда передовая группа, которой командовал Круглов, заметила вдали глинобитную мазанку пастушьего стана, немудреное строение возле степного колодца.

Красноармейцы стали торопить лошадей. Хотелось скорее добраться до колодца и первым достать из темной глубины кожаный бурдюк, наполненный холодной влагой.

Привязав лошадей к коновязи, бойцы обступили невысокий глинистый валик, заглядывая в темную глубину.

— Чудной колодец, водой даже не пахнет, — сказал черноволосый красноармеец с заячьей губой.

— Вода далеко лежит, — ответил ему Токтогул, разматывая веревку.

Матвеев молча нагнулся, поднял округлую гальку и шагнул к колодцу.

— Не бросай, дурень, воду взбаламутишь, — остановил его черноволосый красноармеец, облизывая пересохшие губы.

Токтогул, придерживая веревку, опустил кожаный бурдюк в темную глубину. Вдруг на его скуластом лице отразилось недоумение.

— Товарищ начальник, бурдюк совсем легкий…

— Вынимай сколько есть, — Круглов глотнул густую слюну, — лишь бы глотку смочить.

— Там совсем вода нету…

— Что?!

— Совсем вода нету…

Круглов не поверил. Не может быть такого. Он сам взял в руки веревку и стал водить ею. Бойцы, нагнув головы, всматривались и вслушивались. Нет, знакомого, привычного всплеска не доносилось.

У Круглова чуть дрогнули пальцы рук. Скоро на горизонте покажется караван. Люди почти вторые сутки без воды, если не считать маленькие порции, выданные вечером в степи после боя…

— Как же так, братцы?

Красноармейцы переглянулись. Не хотелось верить в такую новость. Матвеев протянул руку и бросил округлую гальку. Бойцы снова наклонили головы в колодец. Послышался приглушенный сухой шлепок.

— Да, воды там не имеется… Может быть, мокренький песочек…

Бойцы стали швырять один за другим в темноту увесистые камни. Из глубины доносились только сухие шлепки.

— Токтогул, скачи в отряд, — велел Круглов. — Передай лично командиру. И больше никому, слышишь! Не подымай зазря паники…

Токтогул отвязал своего коня, потрепал его по холке, поласкал, потом вставил ногу в стремя и мягко сел в седло.

Бойцы смотрели ему вслед. Токтогул не гнал коня, а ехал легкой рысью. Он берег силы животного. Кто знает, сколько придется ехать до следующего колодца.

Круглов вынул потрепанный кисет, набитый махоркой, смешанной со степными сухими травами, развязал и протянул товарищам:

— Закуривай! Дым продерет глотку, может, полегче станет.

4

Джангильдинов внимательно выслушал Токтогула. Ни один мускул не дрогнул на лице командира. Оно оставалось таким же спокойным, как и минуту назад, только пальцы Алимбея стали теребить нагайку, обтянутую кожей змеи. Сухой колодец… Что может быть страшнее?..

Токтогул говорил по-казахски, и его поняли лишь двое — Алимбей и старый охотник Жудырык. Комиссар терпеливо ждал, когда Джангильдинов переведет сказанное. Он по взволнованному тону красноармейца понял, вернее, догадался, что там, впереди, где передовой разъезд, случилась беда. И, видимо, большая беда.

Но Джангильдинов медлил. Известие — страшнее бомбы. Произнеси слова по-русски, они взбудоражат и внесут сумятицу в караван. А сейчас главное — сохранить спокойствие и размеренный ритм движения. Людей надо держать собранными.

Джангильдинов наклонился к аксакалу и тихо спросил по-казахски:

— Следующий далеко? — Он не сказал «колодец», но и так было ясно.

— Да, батыр, надо идти целых два дневных перехода, — ответил Жудырык.

— Что посоветуешь, отец?

Жудырык несколько минут ехал молча, прикрыв глаза и старательно расчесывая пятерней жесткую седую бороду, словно ответ спрятан был в ее седине. Подумав, аксакал произнес:

— Давай поступим так, батыр. Поведем караван стороною и не станем подходить туда. Пустой колодец рождает тяжелые мысли и приносит тревогу.

— Хорошо, отец. — Джангильдинов кивнул. — Ты лучше нас знаешь степи.

— Тогда я поеду вперед и покажу тропу.

Жудырык хлестнул своего коня и поскакал в голову каравана.

Джангильдинов подозвал к себе Токтогула и по-казахски сказал, чтобы тот стал немым и никому не обмолвился о том, что видел пустой колодец.

— Мы просто к нему еще не подошли, понял?

— Верно, товарищ командир, мы просто к нему не подошли.

— Ты правильно понял. Скачи к аксакалу, и он тебе скажет, как дальше двигаться. И потом помчишься к Круг-лову, и пойдете новой тропой.

— Хорошо, командир.

Токтогул, не особенно торопя коня, ускакал. Джангильдинов не сразу ответил на вопросительный взгляд комиссара. Потом тихо шепнул одними губами:

— Беда.

— С колодцем? — вполголоса спросил вдруг Колотубин.

— Ты откуда знаешь? — насторожился Джангильдинов.

— Догадываюсь.

— Пройдем мимо.

— До следующего много идти? — в упор спросил Колотубин.

Джангильдинов вынужден был сказать правду.

— Аксакал предполагает почти два дневных перехода.

— Не очень весело.

— Сейчас объявлю приказ, чтобы берегли каждую каплю, — произнес командир.

— Пока такое делать не стоит, — посоветовал Степан.

— Почему?

— Приказ вызовет обратное действие. Люди не машины, они так устроены, что всегда хотят того, чего мало или нет вовсе. Это точно, как дважды два, тут ничего не попишешь. Сейчас бойцы стараются не думать о воде, а если и открывают свои фляги, то при полном нетерпеже, когда язык к небу присыхает. Да и то, сделав один-два глотка, спешат завинтить крышку. Каждый едет и верит, что придем к колодцу, и тогда он насытится водой. А издав приказ, мы невольно заставим думать людей о том, что впереди воды-то может и не оказаться. В караване возникнет нервозность, каждый вцепится в свою флягу… Когда начинаешь думать да переживать, жажда душит еще сильнее. И главное, такой приказ мы, командир, уже издавали в самом начале похода, бойцы привыкли к нему и свято выполняют. Так что, думаю, нет надобности в новом.