В доводах Джэксона была железная логика: действительно, откуда русский работяга Иван Звонарев может знать английский язык?

Бернард в ответ яростно ругался и обещал сообщить в Москву самому Дзержинскому о своем незаконном аресте и телесных повреждениях.

Колотубин подошел к Джэксону и положил тому на плечо ладонь:

— Мы тут сами разберемся, товарищ. Мы тебе верим! Иди отдохни, перевяжи рану. Завтра снова нелегкий путь!

Глава двадцать восьмая

1

Ранним утром, едва только стало светло и на востоке солнце высунуло из-за горизонта огненный лоб, Малыхин уже разбирал вещи, принадлежавшие Илье Кирвязову. Начальник особого отдела искал прямых улик. Предательство должно быть доказано, оно всегда имеет какие-то следы.

Валентин дважды придирчиво и дотошно осмотрел содержимое потертого вещевого мешка, прощупал одежду. Хоть бы какая-нибудь подозрительная вещица или бумажка. Малыхин тихо выругался. Он-то был убежден и готов голову свою отдать на отсечение, что Кирвязов контра, тот самый предатель, о котором предупреждали из Царицына. Однако одного убеждения явно было недостаточно, чтобы судить по всей революционной строгости. Нужны были еще вещественные доказательства. А вот с ними пока ничего не получалось…

— Хреновина сплошная. — Малыхин задумчиво потер ладонью лоб: — Задачка с одним неизвестным.

У Ивана Звонарева вещички оказались побогаче: кожаная сумка, почти новый портфель и пять фляжек. Все это нашли в сумке, притороченной к верблюжьему седлу.

Фляжки до пробки наполнены водой, а в одной, плосконькой, находился спирт. «Запасливый, гад». — Малыхин с неприязнью подумал о Звонареве. Валентин открыл кожаную объемистую сумку, вынул пару нижнего белья и тут же увидел небольшую записную книжку в плотном глянцевом переплете. Книжка как книжка, ничего особенного. Валентин раскрыл ее и… чуть не охнул от удивления. Листы записной книжки были знакомы: голубые линии, расчертившие страницу на клеточки, и одна красная черта вверху. А над ней цифры, нумерация страничек.

Выгоревшие брови моряка сошлись у переносицы. Не может быть! Валентин полез в свою сумку, достал спрятанный в толстой тетрадке небольшой листок с зашифрованным текстом, найденный на радиостанции форта Александровский.

Сличил. Одинаковые!..

Быстро перебрал, страницы, остановился, где вырваны. Тридцать пятой не хватало. Как раз той, что нашли возле разбитой радиостанции. Она точно ложилась на вырванное место.

— Елки-палки темный лес! — обрадовался Малыхин. — Все теперь ясно, как в штиль. Вот так и решена задачка с одним неизвестным!

На листах книжки было много записей, и все на нерусском языке, и еще цифрами вперемежку с буквами, как и на той странице. Записи сделаны одной рукой и одним и тем же химическим карандашом. В том легко можно было убедиться, сличив страницы.

Малыхин потер лоб ладонью. Такую записную книжку он долго искал в сундучке матроса Грули, искал в вещах Кирвязова. А она, оказывается, вот у кого!

Антипатия, которую Валентин питал к Звонареву, стала ненавистью, когда на дне кожаной сумки он обнаружил небольшой сверток, перевязанный шнуром. В свертке оказались две маленькие коробочки, а в них — порошки и круглые пилюли.

Валентин взвесил на широкой ладони невесомые коробочки, посмотрел на наполненные водой фляжки Звонарева: «Сам запасся, а нас травить задумал, как крыс». Малыхин уже твердо знал, что тот, кого так долго искал, был рядом с ним, ел из одного котла и пользовался большими правами чекиста.

Под подкладкой в кожаной сумке прощупывался какой-то плоский предмет.

— Пори, братишка, — велел Малыхин бойцу.

Тот аккуратно вспорол ножом материю. Там лежала пачка денег, американские доллары и английские фунты стерлингов. Малыхину приходилось видеть и держать в руках такую валюту в заграничных плаваниях.

— Шпарь за командиром и комиссаром, — приказал Малыхин бойцу. — Скажи, срочно… Есть доказательства!

А сам, рассматривая вещи Звонарева, думал о Кирвязове. Кто же тогда тот? Напарник или завербованный уже в походе тайным гадом? И почему же Звонарев, вернее, контра с мандатом на имя Звонарева стрелял ночью в Кирвязова?

2

Взводный командир Яков Манкевич стоял, прислонившись спиной к глинобитной стене мазанки, и смотрел в бинокль, как на краю горизонта пылили последние две повозки и монотонно вышагивали верблюды.

— Отряд ушел за край неба, а начальство еще дальше. — Яков опустил бинокль. — Мой папа, а он был самый знаменитый портной в Гомеле, всегда мне говорил такие мудрые слова: «Держись, сынок, подальше от начальства, а поближе к казенному котлу». Верно, хлопцы?

— Тебе виднее, ты ближе к нему был, — отозвался Фокин, сидевший на земле у самой стены, вытягивая свои длинные ноги.

Бойцы загоготали.

Их было пятнадцать человек вместе с командиром — небольшой арьергард, который двигался самым последним, на значительном отдалении, и служил своеобразным щитом тыла отряда.

Жили они дружной, несколько замкнутой семьей. Охотнее и чаще других соглашались на скучную роль замыкающих, потому как умели извлекать из такого положения определенные выгоды. Какие могут быть в пустыне враги? В горах можно ждать засады, нападения. А тут? Все как на ладони.

После ухода отряда отдыхали, полдня спали, черпали воду из колодца, варили еду; если накапливалось много воды, даже стирали белье, мылись. Кони тоже были сыты и не испытывали жажды. После полудня группа снималась и быстрым маршем шла вдогонку за отрядом.

— Фокин — дневальный! — приказал взводный.

— Опять Фокин, — недовольно пробурчал длинноногий молодой боец. — Почему меня?

Еще вчера Фокин дневалил — торчал на солнцепеке и охранял, как шутили товарищи, «боевой сон заспанцев».

— Забыл про наряд! Следующий раз винтовку будешь лучше чистить, — сказал Манкевич и протянул бинокль: — Вооружайся дополнительным зрением.

— На кой хрен он мне? Все едино пусто кругом, ни одной живой души, — пробурчал Фокин, досадуя на придирчивого взводного: «Сам портновских кровей, а замашки офицерские».

— Для порядка, — беззлобно ответил Яков. — Будешь через бинокль рассматривать наши сны.

Скаля зубы, красноармейцы располагались на полу в мазанке. Винтовки сложили, как палки, у стены, а вещевые мешки каждый клал под голову. Фокин с открытой завистью смотрел на товарищей. Прошлая ночь выдалась суматошная, спать как следует не пришлось. Выстрелы, поймали предателей, один из которых прикидывался чекистом, потом долго разговаривали в своем кругу, вспоминая разные истории.

— Немного позагорай на солнышке, а потом опускай бурдюк в колодец, вода наверняка поднакопилась, — велел командир, снимая сапоги. — Вперед попоишь коней, понял, а напоследок можешь стирать свои шмотки.

— Сеня Фокин, возьми мои портянки, — сказал усатый боец, хитро щуря глаза.

— На кой черт они мне?

— Стирать будешь, заодно и мои вымоешь, а я за тебя, так и быть, отхраплю.

— Вовсе не смешно.

Фокин ругнулся и вышел.

Со всех сторон до самого горизонта лежала плоская, с небольшими ложбинками, выжженная буро-ржавая равнина. Тоска! Фокин зевнул раза два, потянулся, смачно выругался. Не везет так не везет! Подошел к коновязи, подложил лошадям сена, если можно так назвать бурую высохшую траву. Верблюд пасся на воле, аппетитно поедая сухие жесткие кусты колючки.

Фокин, лениво передвигая длинные ноги, прошелся перед пастушьей мазанкой, подошел к колодцу. Заглянул. Из темной глубины несло приятной свежестью.

— До чего, черт возьми, хочется храпануть, — сам себе сказал Фокин.

Время тянулось томительно медленно. Побродив по площадке, зевая и потягиваясь, Фокин двинулся к теневой стороне мазанки. Сел, потом, вытянув ноги, прислонился к стене. Закрыл глаза.

«Что я, рыжий, что ли? Чай, не при старом режиме, — уже засыпая, лениво думал Фокин. — Утренний сон самый пользительный… только больно твердая земля, хорошо бы залезть на сеновал или на скирду…»