— Все слышали? Я тоже говорю, есть и богатые, и бедные. И в вашем ауле есть, и по всей степи. — Джангильдинов немного помедлил, потом продолжал, как бы размышляя вслух: — А алашординцы клянутся, что все казахи — одна семья, что все мы — братья, дети одного отца, которые пошли от Али-Полосатого. А братья не должны ссориться. В семье должен быть мир и согласие. Так они говорят?

— Так, батыр.

— Тогда я хочу спросить вас: почему же между братьями-казахами такая разница? Одни живут в богатых юртах, а другие — в бедных, одни имеют тысячные стада, другие ничего не имеют, гнут на тех же богатеев спины с утра до захода солнца и вечером все равно не знают, что утром есть будут, чем детей кормить станут. Разве в одной семье такое может быть? — И Джангильдинов тут же ответил: — Нет, не может быть такое в одной семье. Верно говорю?

— Справедливые слова, батыр!

— А если это верно, тогда алашординцы неправду говорят, обманом держатся. Вот посудите сами, какие они нам братья? Кому они братья? Я не признаю их своими родственниками. Может, кто из вас считает их своими братьями?.. Молчите?.. Значит, и вам они не братья?

— Что ты, батыр?

— Знаю, кому они братья. Они — братья баям. Они — кость от байской кости. Разве бараний жир соединяется с водой? Нет, всегда жир сверху плавает и никогда с водой не соединяется. Так и алашординцы никогда с народом не соединятся, они всегда над народом, всегда наверху хотят быть и властвовать.

Аксакалы молчали, наклонив покорно головы. Конечно, разве возразишь против таких убеждений? Только один степняк, сидевший в дальнем углу, тихо произнес:

— Все верно говоришь, мудрые мысли… Но выходит, что простому человеку везде худо. Худо при царе было, худо и при своих, казахских ханах…

— Нет, аксакал, не всегда худо простому человеку. Есть еще наша, народная власть, Советы называются.

И Джангильдинов начал рассказывать про большевиков, про русских рабочих, которым тоже плохо жилось, и как они объединились, поднялись против своих баев.

— Большевики не только с народом, они сами — народ, их не разделить, как не отделить ноготь от мяса, — заключил свой рассказ Алимбей. — Большевики хотят только одного: чтобы в каждом ауле и волости простые люди сами выбирали свою власть, выбирали самых умных и справедливых. Скажите, разве вы не хотите такой власти?

Посветлели глаза под нависшими бровями, разгладились морщины на продубленных ветром и соленой водой лицах. Странный вопрос задает батыр, неужели человек не желает себе хорошей жизни? Сказанные добрые речи, хотя и приятны сердцу, но в карман их не положишь. Как говорят, от слова «халва» во рту слаще не станет.

— Правду, батыр, сказал, словно из нашего колодца воду пил, жизнь нашу видел. — Жудырык покачал задумчиво головой: — Только каждый сам свою бороду чешет, вот и я хочу ответить на твои речи. Правильно говоришь, очень правильно! Но когда к нам такая власть придет? Нету ее у нас… Плохое само не уходит, хорошее само не приходит.

— Мой отец говорил, что скорпион своих привычек не меняет, его просто надо раздавить. Алашординцы тоже скорпионы, — Джангильдинов движением руки показал, как давят паука. — И чтобы власть перешла от тех, кто на коврах сидит и каждый день жирную баранину ест, к тем, кто чужое стадо с утра до ночи пасет да голодным на рваную кошму спать ложится, — воевать надо. Наши тургайцы так и делают. На коней садятся, винтовки берут, за новую власть воевать идут, за ту, которая с народом и которая сама — народ. Советы называется.

В мазанку, произнося слова извинения, вошли две молодые женщины и поставили на разостланную скатерть большие подносы с бешбармаком. От бешбармака исходил легкий пар и распространялся щекочущий ноздри аромат. Одна из молодок, стройная и проворная, нагнув голову, искоса поглядывала на гостя, и ее продолговатые глаза, опушенные длинными стрельчатыми ресницами, дарили тепло и нежность.

— Угощайся, батыр!

Алимбей протянул руку, взял кусочек мяса и раскатанного вареного теста, отправил себе в рот.

— От самого Тургая не ел настоящего бешбармака, а вкуснее нет ничего! — сказал он, и женщины, стоявшие в дверях, зарделись от похвалы и торопливо вышли.

Мужчины степенно принялись за еду. Когда подносы опустели, Джангильдинов продолжил разговор:

— У Колчака, что царскую власть хочет вернуть, пушки есть, у генерала Толстова — пулеметы, каждый алашординец весь оружием обвешан. А у тех джигитов, которые за народ идут воевать, оружия мало, винтовок не хватает. Воины есть и лошади есть, а с винтовками плохо. Нет в степи оружия…

— Какая война без ружья? — Жудырык одобрительно кивнул. — Без ружья нет войны.

— Мы тоже так думаем. И послали меня тургайцы в Москву к батыру Ленину за оружием для казахов, чтобы они смогли свою власть народную защищать. Ленин поверил степнякам, Ленин дал нам оружие. И винтовки, и пулеметы. Много оружия! Привезли мы его сюда, на Бузачи, — говорил откровенно Джангильдинов. — Нужна ваша помощь. Посоветуйте, где нам найти верблюдов и коней, чтобы оружие в степь переправить?

Нелегкий вопрос задал Алимбей. Видели аульчане своими глазами, какую гору тюков и сколько ящиков сгрузили с двух кораблей. Чтобы поднять их — много, ох как много, нужно верблюдов и коней! Не десятками, а сотнями надо считать. Таких табунов нет ни у кого в ауле. Даже если взять у каждого всех его верблюдов и лошадей, все равно мало будет…

Жудырык так и сказал. На прямой вопрос надо честно отвечать. Потом почесал пальцами свою бороду, покачал головой и произнес:

— Как говорили наши деды: творящий добро да не остановится на полпути. Вот тебе наш совет, аксакал-начальник, посылай джигитов в соседние аулы, собирай стариков. Думаю, они помогут найти и лошадей, и верблюдов.

Совет был дельный, и Алимбей поблагодарил их, хотя сам думал о том же.

К вечеру молодые казахи-адаевцы из сотни добровольцев, что вступили в отряд в Астрахани, покинули стоянку отряда. Командир разослал гонцов до всем аулам волости.

— Передайте всем, что аксакалов и старейшин приглашают быть гостями отряда, — напутствовал их Джангильдинов. — Скажите, что командир — казах и он желает послушать их мудрые советы.

— Но смотрите, чтобы богатеев среди них не было, — предупредил Колотубин.

Глава девятнадцатая

1

Полковник Эссертон, изнывая от жары, прохаживался вдоль небольшого водоема с папкой под мышкой. Водоем выложен был красным кирпичом, наполнен чистой проточной водой, и поплескаться в нем в эти знойные послеобеденные часы — одно удовольствие. Там, отдуваясь, как морж, плавал генерал Маллесон. Он не спеша греб полными короткими руками, фыркал, и его маленькие глазки светились довольством.

— Полковник, да соблазнитесь вы в конце концов. Сколько же вас надо уговаривать? Вода как нежная улыбка мисс! Чертовски приятно!..

— Благодарю, сэр! Мне не жарко. — Эссертон изобразил своими тонкими коричневыми губами подобие улыбки, хотя чувствовал спиной, как рубаха прилипла к телу. Он мысленно клял себя за то, что сразу не принял приглашение шефа, и теперь ему приходилось «выдерживать тон».

Два густо-зеленых шарообразных карагача и могучий тутовник с кривыми толстыми ветвями бросали тень вокруг водоема, однако ашхабадское солнце так раскалило воздух, что дышать было тяжело.

«Махнули на север, а попали в настоящее пекло, — в который раз подумал Эссертон. — Пустыня, словно огромная печь, пышет сухим жаром… В Мешхеде было куда приятнее!»

По дорожкам двора и вдоль высокой ограды монотонно вышагивали часовые с винтовками наготове.

Генерал Маллесон, прибыв в Ашхабад, остановился со своим штабом в роскошном особняке бывшего начальника Закаспийской области и сразу же развернул бурную деятельность. Он стремился быстрее пустить поглубже корни в будущей колонии.

— Когда отбываете в Красноводск? — Маллесон, держась пальцами за кирпичный выступ, энергично двигал ногами, вода пенилась и бурлила, как от винта моторной лодки.