Грустно вздохнув, Нуртаз встал и зашагал по траве, высокой и жирной. Степь раскинулась перед ним, как огромная ладонь, и он почувствовал себя маленькой трудолюбивой пчелкой, такой же беспомощной и одинокой.

Пастух сунул руку в карман, вынул неизменный темир-кумуз, и в предвечерней тишине поплыли тоскливые звуки, которые, казалось, исходили из его переполненного безутешной печалью сердца.

Нежный ветерок, словно легкое дыхание Олтун, веял над степью, перебирая стебли трав, покачивая цветы, сгибал в дугу шелковистые метелки ковыля и убегал куда-то в бескрайние дали. Длинный и жаркий день приближался к своему завершению, и солнце, уставшее и разбухшее, стало огненно-красным, повисло почти над самым краем земли. Небо над головой потемнело и поблекло, стало походить на долго ношенный, пропыленный синий халат, а одинокая туча на нем, плоская и длинная, превратилась в грязно-серую кошму с рваными краями. А дальше, ближе к солнцу, небо светлело и было дымчато-прозрачным, а около самого солнца — нежно-оранжевым, как лепестки весеннего степного тюльпана, которые так любила Олтун. Она, вспомнилось, украсив волосы этими нежными цветами, наклонялась над Нуртазом, лежащим на молодой траве, и тихо спрашивала:

— Ты меня будешь любить, если отец выгонит из юрты, отберет наряды и стану я бедной и бездомной? Скажи, ты меня будешь любить?

Нуртаз клялся землею, клялся и пророком Магометом, что нет для него большего счастья, чем быть рядом с нею, что всю жизнь готов терпеть самые страшные муки, лишь бы доставить радость, увидеть улыбку на ее лице.

Что значат теперь его клятвы, когда Олтун продают, получают взамен коров и верблюдов, коней и овец, как будто у Габыш-бая мало своего скота. Как понять такое, как объяснить? Жизнь, оказывается, такая сложная и запутанная, что распутать ее куда сложнее, чем расплести девичью косу.

2

— Эй, Нуртаз! Эй!

Со стороны аула прискакал на взмыленном коне Топсай, зять Кара-Калы, тридцатилетний толстый коротышка. Топсая недолюбливали. Он был развязный и наглый, особенно с пастухами и работниками, и униженно льстивый и услужливый с тестем.

— Эй, Нуртаз!

Топсай круто осадил коня прямо перед пастухом, сидящим на пригорке, и широко осклабился, обнажая крупные редкие зубы.

— Жаль, что, кроме тебя, никто не увидал, как ловко я скакуна остановил! Многие ли так умеют? Не конь, а настоящий тулпар[16]. — После такого вступления, подбоченясь и продолжая любоваться собой, он коротко бросил: — Агай кличет тебя.

Нуртаз, не поднимая головы, продолжал наигрывать на темир-кумузе. Словно перед ним никого не было. У Топсая в нехорошей усмешке скривились губы. Он ткнул плеткой в плечо:

— Оглох, что ли?

— Отстань. — Нуртаз нехотя повернулся. — Человек делом занят, не мешай.

— Дурак! — снова осклабился Топсай. — Можешь коня выиграть! Бай Исамбет Ердыкеев похвастался, что у них в ауле самый сильный балуан[17], а Габыш-бай сказал, что его пастух Нуртаз борца ихнего положит в два счета. На приз коня поставили!

Конь был нужен Нуртазу. Очень нужен. Имея своего коня, он мог бы… Все можно сделать, имея коня! Степняк обретает крылья, когда садится на лошадь. Перед ним открыты все пути-дороги!

Место для борьбы выбрали в стороне за юртами, на ровной площадке, где недавно скосили траву. Смотреть состязание собрался весь аул. Зрители расположились на земле, образовав широкий круг. Для бая Ердыкеева и Габыш-бая принесли ковры, для других знатных гостей — кошмы.

Первым вышел на середину круга каргайлинский борец Сулейман, плотный и плечистый, с широкой спиной и длинными руками. Смуглое разжиревшее лицо, на котором щелками прорезывались надменные глаза, обрамляла щеголеватая густая бородка. Сулейман прошелся крупными шагами по кругу, окидывая оценивающим взглядом место борьбы. Он был опытным балуаном и знал, что любая мелочь, даже бугорок под сапогом, может сыграть предательскую роль во время схватки.

— Сулеке! — громко приветствовали аульчане своего кумира. — Покажи свою силу этому желторотому птенцу!

И тогда появился Нуртаз. Его встретили шумными выкриками джигиты Габыш-бая. Конечно, их было не так много, но они сидели кучно и дружно громко орали, вдохновляя земляка.

— Нуртаз, сверни рога этому жирному быку!

— Покажи каргайлинцам, как умеют бороться в нашем ауле!

Сулейман, не скрывая насмешки, оглядел Нуртаза, как бы говоря взглядом: «И этот худосочный щенок хочет со мной помериться силой! Сейчас вытру его спиной следы на траве и пойду допивать кумыс!»

Но уже через несколько мгновений, когда они сошлись на середине круга, самодовольная усмешка сбежала с лица Сулеймана. Ему стоило больших усилий удержать на темных искривленных губах некое подобие улыбки. Он почувствовал в руках молодого пастуха железную хватку батыра и понял, что победа на этот раз легко ему не достанется.

Они долго топтались на середине круга, цепко ухватившись друг за друга, уперевшись плечо в плечо, выбирая удобный момент, чтобы провести бросок. Оба были начеку. На каждый прием тут же следовало ответное защитное действие.

— Сулеке! — подбадривали аульчане. — Давай! Давай!

— Нуртаз, вали его! — шумели джигиты. — Вали!

Сулейман старался изо всех сил, однако оторвать, приподнять пастуха от земли он никак не мог, тогда он попытался обманным приемом столкнуть, бросить на траву соперника. Но не тут-то было! Нуртаз ловко уходил из хитроумных ловушек и ставил признанного борца в довольно трудное и, если смотреть со стороны, весьма смешное положение: внешне Сулейман был и рослее, и мощнее, казалось, ему ничего не стоит заграбастать молодого парня и шмякнуть спиной на землю, но вот именно этого ему никак не удавалось! Жилы на толстой, покрасневшей шее борца вздулись, стали похожими на веревки, а лицо заблестело, залоснилось от обильного пота.

— Выдавливай жир! — весело кричали Нуртазу джигиты Габыш-бая.

Юноша тоже тяжело дышал. Сдвинуть с места такую тушу не так-то просто. К тому же Сулейман начал применять запрещенные приемы, которые со стороны сразу и не заметишь. Пастух почувствовал, что настала решительная минута. На хитрость надо отвечать хитростью. Он чуть расслабил руки, словно не в силах был сдержать напора, и Сулейман сразу воспользовался моментом. Это как раз и нужно было Нуртазу. Пастух в самый последний миг вдруг сделал резкое движение, как бы слегка присел, — и борец оказался в воздухе. От неожиданности он охнул, потом яростно засучил в воздухе ногами, пытаясь своей массой опрокинуть соперника. Но ничего у него не вышло. Тогда, падая, Сулейман успел больно ударить пастуха коленом в пах.

— Уа! Апырай! — радостно орали джигиты, повскакали на ноги и размахивали руками. — Дос![18]

Нуртаз, превозмогая боль, стоял в кругу и, порывисто дыша, улыбался. Сулейман, который уж несколько лет не знал поражения, впервые на глазах своих земляков шлепнулся лопатками на землю, тяжело поднялся и, ни на кого не глядя, быстро пошел из круга. Аульчане сочувственно что-то ему говорили, почтительно расступились.

— Приведите коня! — повелел бай Исамбет Ердыкеев своим слугам, плохо скрывая недовольство. — Победитель, как положено, получает награду!

Молодой широкогрудый жеребец с тонкими жилистыми сильными ногами, едва его вывели на круг, вызвал возгласы одобрения. Степняки понимали толк в лошадях. Высокий, каурой масти, вдоль широкого хребта темный ремень, грива густая, почти черная, и хвост такой же, темный. Выгнув дугою шею, конь осторожно водил удивленным зрачком, прядал ушами.

Победителю поднесли чашку с кумысом. Нуртаз взял ее двумя руками, поднес ко рту и, не отрываясь, единым духом выпил. Потом он потрепал коня по шее, все еще не веря, что жеребец принадлежит ему, и пружинисто вскочил на него.