Вот и холмы заветного городища!

Вейником и ольховником зарос крепостной вал. Ковер мхов прикрыл улицы сгоревшего острога. Дальше, за торфяным болотом, поднималась пологая возвышенность с лиственничным редколесьем. Крепость Михаил Стадухин поставил на границе леса и тундры…

Любич довольно легко обнаружил в северо-западном углу вала широкое основание Атаманской башни — холм, заросший багульником и ягелем. Мы принесли сюда палатку, рюкзаки с продовольствием, спальные мешки, лопаты, ломы и кирки. Ученый разметил площадку раскопок, и начались поиски.

Целый день мы долбили мерзлую землю. Уже под тонким слоем торфа стали попадаться обгоревшие заостренные бревна крепостного палисада, обугленные стропила башни. Захватив крепость, чукчи сожгли ее, разобрали палисад и разрушили Атаманскую башню почти до основания.

Лишь к концу дня, умаявшись, докопались к последним уцелевшим венцам башни. Толстенные бревна казаки обсыпали валом из крупной морской гальки. Бревна почти не пострадали от огня. Вероятно, пожар потушили поселенцы, подоспевшие на выручку из окружающих заимок.

Между бревнами не оказалось и следа конопатки. Несомненно, это был нежилой сруб боевой башни. Любич вошел в раж — лом гнулся в его могучих руках. Мы разворотили глубокую квадратную траншею, подобрались к самому полу башни и, выбившись из сил, решили продолжать раскопки утром.

Весело было у нас на биваке. Илья настрелял уток, развел яркий костер и варил в котле утиный гуляш. После ужина Любич поведал нам историю Стадухинской крепости. Окончив свой захватывающий рассказ, рыжебородый великан поднялся, вдохнул полной грудью пьянящий северный воздух, потянулся:

— Ну, братцы, спать пора… Завтра подземелье откопаем…

Когда я проснулся, мои товарищи были уже на раскопках. Пол башни был засыпан полуистлевшими обломками разбитых бочек. Лопаты постоянно натыкались на ч го-то твердое. Мы торопливо разбрасывали перегнивший мусор и, чертыхаясь, снова вытаскивали позеленевшую клепку. Первую находку сделал Илья. Он вытянул из мусора старинную пищаль. Ствол ее был согнут, приклад разбит вдребезги. Видно, последние защитники крепости вели в Атаманской башне жаркий рукопашный бой.

Наконец расчистили утрамбованный земляной пол. Промерзшая земля не поддавалась. Любич ломом долго прощупывал почву. И вдруг лом ударился о железо.

— Здесь… — тихо сказал Любич, сдерживая дыхание.

Он принялся осторожно раскапывать землю шанцевой лопаткой. Уж слишком медленно и осторожно снимал ученый слои почвы. На дне ямы что-то звякнуло. Краевед отбросил лопатку и, расчищая взрыхленную землю ладонями, обнаружил литое кольцо.

— Люк?!

Любич лихорадочно разгребал почву.

— Сундук!

Кованая крышка почернела. Сундук был невелик и походил на старинный ларец. Мы с Любичем ухватились за кольцо и вытянули тяжелый сундучок. Ржавый висячий замок запирал ларец.

— Ломом ударяй… — посоветовал Илья.

Любич мотнул головой:

— Давайте же, Вадим, ключ!

Поспешно я выхватил из полевой сумки узорчатый ключ землепроходца. Любич сунул массивную бородку в скважину и повернул. Скрипнули петли, крышка поднялась.

— Ух! — выдохнул Илья.

В ларце лежал сверток алого сукна, перевязанный плетеным арканом. Истлевший ремень рвался, а тонкое сукно расползалось на мохнатые лоскутья. Из такого же сукна был сшит алый кафтан анюйского землепроходца. С величайшей осторожностью Любич развернул сукно.

В свертке покоилась объемистая старинная книга, похожая на церковный молитвенник. Кожаный переплет ее запирали потемневшие серебряные застежки. В кожу врезался перламутровый крест необыкновенной формы: серебряное колесо корабельного штурвала охватывало скрещение перламутровых перекладин.

— Светское оформление, — удивился Любич, — штурвалом изукрасили молитвенник мореходы…

Он отстегнул застежки и раскрыл книгу. Переплет из тонких дубовых досок был обтянут кожей, титульный лист расписан замысловатыми заглавными буквами — киноварью и золотом.

Любич свистнул:

— Вот так молитвенник! — Он громко прочел заглавие: — “Ход в Заносье. Слово о подвиге казаческом”.

— А тайник?

— Нет тайника, — отмахнулся Любич. — Землепроходец спрятал в Атаманской башне клад драгоценнее платины…

Мы перелистали старинную рукописную книгу. Написана она была скорописью XVII века с такими залихватскими завитушками, что даже Любич растерялся. Он разбирал лишь отдельные абзацы. Целые страницы неразборчивого текста, попорченные к тому же плесенью, требовали кропотливого изучения.

Нам посчастливилось откопать уникальную воинскую казачью повесть XVII века.

Из тьмы веков выступила необыкновенная история, полная драматизма и суровой поэзии.

Повесть состояла из стихотворного пролога, названного “Разнобоярщина”, и трех частей: “Перстень”, “Вотчина Златокипящая” и “В Заносье”.

В прологе автор поет торжественную песнь казачеству, вспоминает, откуда повелись на Руси вольные наездники, сравнивает казаков с “богатырями светорусскими”. Величает Дон отцом казачества. Певец рневно укоряет бояр и дворян государевых в междоусобицах, алчности, лихоимстве, утеснении холопов; уличает в измене государству Русскому в тяжкое Смутное время. В единстве и крепости государства он зрит силу, способную сломить “разнобоярщину”. Славя государство великое и пространное Московское, многолюдное, “сияющее посреди всех государств яко солнце”, он сокрушается, что казачество зародилось и умножается “отбегохом и с того государства Московского от холопства полного, в пустыни непроходные”.

Песню грозную и величавую казачий певец поет о подвигах витязя отважного, орла степного, радетеля воли казаческой, “любомудрого” предводителя стотысячного войска — Ивана Болотникова, наводившего “страх и скорбь на бояр алчущих”. Певец плачет об участи смелейшего воина, изменнически ослепленного и убитого боярами в темницах Каргопольского монастыря, призывает к “отмщению нещадному, кровавому…”

Пролог оканчивается эпическим раздумьем о Правде в государстве. Автор ищет Правду в казачьем укладе всеобщем, мечтает о государстве, где “любомудрием правит Круг казаческий”, а старшины и атаманы “волю Его сполняют”.

Последняя строфа звенит призывом “беречь накрепко волю казацкую, искати Новую Сечь Вольную на дальних Украинах”.

— Вот так стих — кованый…

Любич даже побледнел от волнения и торжественно заявил, что найден превосходный образец поэзии древности.

Вслед за прологом в первой части повести рассказывается история перстня. Эти страницы сильно повредила плесень, и Любич уловил лишь общий смысл текста…

Смутно вырисовывалась драматическая судьба отрока монастырского “во сажень ростом, не вкусив мирской суеты, во иноческий чин вступившего”. Старый схимник Каргопольского монастыря, обучив отрока грамоте и любомудрию, открывает ему “чюдный мир” летописей, хроник византийских, былин и древнерусских воинских повестей. Сам того не ведая, наставник пробуждает в молодце жаркое стремление к ратному подвигу. На смертном одре схимник передает пестуну драгоценный перстень мученика за правду — Ивана Болотникова, убитого “кривдою боярской”, и успевает вымолвить, что “несчастный воин велел снесть перстень удалым молодцам, пусть де орлами вольными летают…”.

— Перстень?! Послушайте Любич, не помните ли вы отчества Болотникова?

— Исаевич… Иван Исаевич Болотников. Ваше кольцо с рубином, Вадим, принадлежало предводителю казацкого восстания. Летящий орел — именная печать знаменитого атамана.

Любич долго рассматривал в лупу позеленевшие листы.

— Черт побери, не пойму: откуда тут девица взялась?!

Он продолжал пересказывать текст. Молодой чернец бежит в Сибирь с заветным перстнем и “красной девицей Авдотюшкой”. Беглянка скрывает девичество мужской одеждой и выглядит “отроком красоты несказанной”. В Тобольске — “стольном граде Сибирском” — их принимают в казаки. “Во казацком чине” они пускаются в трудный путь к Якутскому острогу.

— Не славная ли это спутница анюйского землепроходца?