И батько упрямо уселся на бронебашню и закурил трубочку, а Денис принял команду.

Броды были взяты.

Громы утреннего артиллерийского обстрела, произведенного бронепоездом Боженко, нагнали такую панику на белополяков, что они в своем бегстве от Радзивиллова не опамятовались и у Бродов, и Кабула с Рыкуном со своими четырьмя партизанскими эскадронами прямо на спинах бегущих влетели в Броды. Представители города во главе с ксендзом вышли навстречу «красным дьяблам», прося их помиловать мирное население. Матрос Рыкун на чистом галицийском диалекте объявил ксендзу и делегатам, что большевики не воюют с безоружными и не бьют лежачих. И что делать какие бы то ни было неприятности взятому городу красные войска не собираются. Но пусть отводят войскам поскорее квартиры и кормят проголодавшихся в большом походе людей, а за порядок в городе будет беспокоиться советская власть — хозяин украинской земли.

Спокойный ответ командира был так мало похож на неистовое движение кавалерии, как с неба спрыгнувшей на Броды, что делегация еще больше была обескуражена. И проходивший по городу, чтоб размять косточки после целого дня, проведенного на бронебашне, Боженко говорил, смеясь, Денису:

— Не так снился этот день шляхетным панам! Ну, признаюсь, и мне он как приснился. Голубок, так мы через неделю будем в Будапеште! Ну, я на ночь съезжу в Дубно и поговорю оттуда с Миколою Щорсом. Сдается мне, что и Калинин уже в Кременце. Только моему сердцу что-то неспокойно: чтоб не ударила опять нас эта стерва ножом в спину. Не может того быть, чтоб не было у них войска! Заворачивай, Кочубей, разведку на все боки!

Батько уехал на броневике, приказав Денису к нему явиться через два дня для доклада и разработки дальнейшего плана похода. И похода на Львов приказал не развивать до особого приказа — до согласования со Щорсом.

СТОП МАШИНАМ

Через три дня Денис выехал в Дубно по вызову батька. Вызов был лаконичен, и, судя по этому, можно было догадываться, что дальнейшее развертывание боев в направлении на Львов приостанавливалось.

Денис вновь и вновь перебирал в воображении все возможности развертывания дальнейшего похода. Он вспомнил переписку свою с галичанами, которую вел две недели тому назад из штаба Щорса, и рыжего Левицкого. И сейчас ему вдруг показалось, что, пожалуй, вся переписка галичан была провокационной. Галичане там или не галичане, но повстанческий штаб в Галичине просто хотел, во-первых, вызнать намерения армии на ближайшее время, а во-вторых, втянуть армию в неподготовленный ее командирами, но заранее спровоцированный врагами народа поход в Галичину. Все это были козни Антанты.

Догадки Щорса в этом отношении оправдались. Да, это была совершенно явно выраженная и тщательно разработанная в штабе интервентов провокация, и следы ее вели прямо в галицийский повстанком. Вот тут-то и зарыта собака — почему дальнейший поход в Галичину был сейчас нецелесообразен, во всяком случае до выяснения настоящей физиономии штаба повстанкома, и до выяснения физиономии «рыжего» Левицкого.

«…Не тот ли это самый Андрей Левицкий, что приглашал оккупантов на Украину после Брестского мира?» — напрягал свою память Денис.

Денис входил к батьку с твердым решением — ни в коем случае на свой риск не предпринимать дальнейшего углубления рейдового похода.

— Добрую припарку имею от Щорса из-за тебя, Кочубей! — начал с места в карьер Боженко.

Денис не нашелся бы, что ему ответить, если бы не принятое в дороге решение противостоять походу. Он промолчал, выжидая дальнейшего развертывания батькиной «дипломатии».

— Грозится разоружить Пятый полк в случае неоставления нами Бродов. Требует отступления на исходную дубенскую линию…

— Не огорчайся, Василий Назарович, — успокаивал батька- Кочубей. — Щорс прав. Но не только доводы стратегического порядка, которыми он, очевидно, руководился при этом — выровнять фронт на проскуровском направлении и не подставлять дивизию под возможность флангового удара, это, конечно, веский довод, но это куда бы еще ни шло, может, мы и устояли бы при уменье маневрировать, — но у него есть и другие, еще более веские, политические доводы.

Батько ошалел от неожиданности.

Он даже повернулся в кресле и положил на стол только что раскуренную трубку, изобразив на своем лице недоумение и иронию.

Как? Денис, на которого он только и мог рассчитывать в эту минуту в споре со Щорсом по данному вопросу, Денис, знаток галицийских дел, каким знавал его сам Щорс, Денис теперь не реагирует на батькины уколы его самолюбию и сразу слагает оружие! И чье же оружие? Главное, не свое, а его, батькино, оружие!

Батько не выдержал. Он встал из-за стола, топнул ногою и, стукнув по столу кулаком, сказал:

— Такого «партизанского» оборота не ожидал!

Батько этой фразой выдавал себя. Ведь он только делал вид, что он ни при чем, что, мол, вся история с Бродами — Денисова партизанская выходка, которую батьку приходится унять и замять перед Щорсом. Но батьку уже было не до лукавства. У него хватило теперь лукавства лишь на то, чтобы зацепить Дениса кличкой «партизан».

— Не волнуйся, Василий Назарович, я тебе кое-что расскажу.

— Теперь расскажешь? А что ж ты до сих пор думал? Играться, что ли, будем на фронте?

— Тут ты прав, — согласился смущенный наконец Денис, — но не всякое яблоко созревает до осени и не всякая мысль родится в бездействии.

— Ну ладно. Выкладывай свои яблоки вот сюда! — Батько стукнул ладонью по столу и, закурив трубочку, сделал несколько шагов по комнате. Это означало, что батько нервничает и начинает серьезный разговор. Раскуренная трубка означала переход к решительному действию.

И Денис рассказал ему все, что передумал за это время и что вызывало его сомнения. Батько слушал и дымил, набивая трубку за трубкой и угощая Дениса крепким табаком из кисета.

Рассуждения Дениса понравились старику. Он постепенно стал успокаиваться. Особенно дошел до батька самый главный довод Дениса: он рассказал ему о том, что слышал, будто Троцкий предлагал оставить Восточный фронт против Колчака якобы для того, чтобы бросить восточную армию сюда, на запад.

— Прогавили[46], — сказал батько. — Все понятно, братец. Котелок твой прицеплен на месте, и спасибо за чистую правду, товарищ Кочубей. Мы не авантюристы и не партизаны — армия. Политика, стратегия, тактика — спокойствие, браток! Какие это понятия для моего характера! Святое дело! Все понимаю и подозрения свои сымаю, а я их завсегда имел.

— Какие подозрения, отец? Ну, ну, выкладывай, что еще за подозрения у тебя? — смеялся Денис.

— Щорс тебя отзывает, — бацнул, как бросил гранату, Боженко.

Денис вздрогнул от неожиданного известия. Он не сразу вспомнил, что Щорс лишь временно отпустил его к таращанцам, для сформирования Пятого полка.

Денис за месяц похода сжился с новой обстановкой и совсем было позабыл об этом условии. Однако хорошо, что об этом помнил Щорс: вот и представляется случай прямо, в упор рассмотреть из штаба всю обстановку и прямо в упор разрешить свои сомнения у Щорса и посоветоваться с ним.

— Нет, это неожиданно для меня, батько, хоть мы со Щорсом об этом и договаривались ранее. Но заговора тут нету, это ты брось. А сейчас мой выезд в штаб, как ты сам понимаешь, как нельзя более кстати.

— Вот то-то и оно: как нельзя более кстати! А Броды кто ж будет тут разжевывать? Когда это Боженко отступал? Га?

— Опять «партизаны», а не Боженко, — улыбнулся Денис, намекая батьку на им же придуманный способ объяснения перед штабом своего не предусмотренного приказом дивизии наступления, «на случай чего». — Вот тебе и случаи: все предусмотрено тобой заранее,

СВАТОВСТВО ПРОДОЛЖАЕТСЯ

В дверь постучали, и вошел Филя.

— Товарищ комбриг, тут до вас делегация от пожилого сословия, — доложил он. — Бабуся с дидусей что-то такое мелют, что — не доберу, про якусь-то вашу обиду. На вас обижаются и хотят с вами говорить. Дуже давно дожидаются, да я не докладывал, — Филя кивнул в сторону Дениса. — Дило од усих секретное.